Чертова пляска

— Сам делаешь?

— А?

— Да чего ты всё «акаешь»? Глухой, что ли? Проклятья, говорю, сам накладываешь?

— А, да. Сам, всё сам. Обладаю магической силою.

— А чего ж ты своей магической силою спастись не можешь?

— Н-н-не могу. Сила не та.

— Только под проклятия расчитана?

— А? Н-нет, ещё порчу могу.

— Портить я и сам могу. Троекурову как отчитываешься?

— А?! — совершенно обалдел пленник.

— Бэ. Повторяю вопрос: как отчитываешься Троекурову?

Вот теперь до него дошло, что он ухитрился попасть из огня да в полымя.

— Ка-а-акому Троекурову?

— А их много, что ли, разных в твоей жизни? Ну, начни с какого-нибудь одного. Там, дальше, посмотрим, как пойдёт.

— Я ничего не знаю!

— Ну, я пошёл тогда.

— Нет!

— На вопрос отвечай.

— Он сам меня находит!

Опять двадцать пять. Осторожный сукин сын… Как же мне под тебя подкопаться-то? Не, я помню, что по плану ты у меня после чёрта. Но с чёртом-то уже скоро разберёмся, надо наперёд думать потихоньку.

— Где находит?

— Да где захочет — там и находит. На улице. В кабаке. Иногда я дома, а он под окном зовёт.

— Прям под окном?

— А? Да!

— С гитарой? Серенаду поёт?

— Нет! Он не голосом зовёт. Вернее, голосом, но голос как бы в голове.

Н-да. Если уж мужика до такой степени заморочили, что он голоса в голове слышит, значит, тут уже реально бороться не за что. В качестве двойного агента не используешь. Ну и ладно. У меня уже есть один двойной агент. После чёрта — с него и начну.

— Оправдываешь-то себя чем? — задал я ещё один вопрос для проформы.

— А?!

— Ну, ты людям жизнь портишь, у кого-то вообще отбираешь. Чем себя оправдываешь?

— Я не виноват!

— Это понятно. А почему?

— Он меня заставил!

— Троекуров?

— А? Да! Я тогда пьяный под Рождество на улице уснул. Обморозился. В больничке хотели ноги отнять. А тут — он. Вылечил. Взамен ему служу.

— Ну, ты же сам так выбрал?

— А кто б не выбрал?!

— Ладно. Силу он тебе как передал? Как это вообще выглядело?

— А?.. Н-не знаю, появилась вдруг сила…

Как-то он неуверенно это сказал. Да к тому же и посмотрел куда-то в сторону. Коротко и почти незаметно. Но я-то внимательный.

Повернул голову, увидел шкаф наподобие книжного, без дверец, только с полками. На полках вместо книг прозябала всякая ерунда — какие-то фигурки, вазочки, плетёные салфеточки. Красоту себе наводил.

Среди всего этого выделялась только одна чего-то стоящая вещь — золотые часы на цепочке. Я подошёл и взял их.

— Это просто часы! — запротестовал повешенный.

— Угу.

— Они… Они мне от дедушки достались.

— Дедушку, случаем, не Троекуровым кличут?

— А? Нет!

В голосе подонка слышалась уже настоящая истерика.

Я открыл часы и улыбнулся.

Не часы это были. Вместо циферблата я увидел ровную золотую поверхность, испещрённую Знаками. Амулет.

Тут из большой комнаты донеслась какая-то возня.

— Погоди, не уходи никуда, — попросил я висящего хозяина квартиры.

Сунул кляп ему обратно в протестующий рот и вышел, пряча в карман находку. В крайнем случае — на переплавку пойдёт, если другого применения не отыщется.

— Ну чего тут у вас?

Мужик в красном халате лежал мордой вниз. Сверху на нём, удерживая руки, сидел Захар. А Земляна держала сзади отчаянно брыкающуюся брюнетку лет тридцати. Роста они были практически одинакового, но мышцы у Земляны явно были покрепче.

— Да уймись ты, пока по башке не приложила!

— Пусти! Пусти меня, негодяйка! Я всё равно ему кишки выпущу!

Я хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание. Брюнетка замерла, уставившись на меня, и вдруг заплакала. Обмякла. Не ожидавшая этого Земляна позволила ей стечь на пол.

— Что тут за комедия? Зрительская масса требует объяснений.

— Пустите! — прогудел мужик в халате. — Объясню всё.

— Захар, слезай. Не имей привычки на мужиках сидеть, некрасиво это, неэстетично.

Захар, что-то буркнув, поднялся. Следом встал мужик. Поправил халат — я успел заметить, что под халатом у него вполне обычная одежда.

— Эта сволочь, — мужик показал пальцем на вторую комнату, — Николая Семёныча Трубецкого извела.

— Кто такой?

— Хирург. Светило! Величайший человек, да на него все молились в больнице. Кроме одного… бездаря завистливого. Вот он и пришёл к этому. Тот и наложил какое-то проклятие, что за неделю человек в могилу сошёл. Понимаете?

— Понимаю. А вы в этой истории кто?

— Я — коллега Николая Семёныча и друг. А Дарья Дмитриевна — вдова его.

Мы все с сочувствием посмотрели на рыдающую на полу брюнетку.

— Самосуд, значит, устроили?

— А какой ещё суд? Ну какой?!

— Охотничий!

— Ах, да не смешите вы меня! Что тем охотникам эта гнида? Он же не тварь, костей в нём золотых нет. Отмахиваются только.

Я выразительно посмотрел на Земляну — вот, мол, о чём только что говорили, помнишь? Земляна насупилась и отвернулась.

Дарья Дмитриевна подняла голову и уставилась на меня заплаканными глазами.

— И что, вы теперь убьёте его сами? — спросила она хриплым от слёз голосом.

Хороший был вопрос. Убивать людей, которые на тебя не кидаются, я не фанат. Отпускать его? Тоже хреновый выход. Деятельность он свою продолжит. Запугать его сильнее, чем Троекуров, я не смогу. Нет, смогу, конечно, но это потребует столько сил и времени, что предприятие нерентабельно. К тому же он в итоге сдохнет от ужаса.

— Владимир? — окликнула меня Земляна.

— Уходим, — принял я решение.

— А с этими — что?

— Этих оставляем.

— Как так?

— Ну, так. Они свои дела делают — пусть делают. Нам не мешают. Что тут дальше будет происходить — нас не касается. Сворачиваемся, пошли. Больше тут ловить нечего.