Чертово колесо

Сбросив Зуру с Илико на Бахтрионской, поехали дальше. Борзик по дороге рассказывал, как сел брюхом на камень и чуть не угробил машину, когда ездил в Казах за опиумом. Ладо слушал Борзика, понимая слова отдельно, но в целое слепить их не мог — мозг словно отключился. Борзик будто понял его состояние, спросил:

— Как думаешь, Анзор не подохнет там?

— А что делать? Не поедешь же туда с клещами его освобождать?

— Правильно… — перебил Борзик свою минутную слабость. — Пусть, сука, постоит, подумает. Нас с тобой никто не видел и не слышал, машина чужая… Да и вряд ли номера кто-нибудь успел заметить… Зура прав — надо таких жлобов учить! Он тебе пощечину дал?

— Не он, другой, — опять очень нехотя ответил Ладо.

— Ну, какая разница?.. И того, другого, также наказать! Кидняки, беспредел… Что, перестройка такая? — вспомнил он модное слово. — Это в ломке человек не понимает, что творит, а здесь…

— Сейчас и есть ломка.

— Брось! Анзор от рождения мерзкая крыса! Ну, я поехал. А ты молчи, никому не болтай!

Было около шести утра. Идти домой, будить всех? Нет, лучше переждать где-нибудь, а потом встретиться с Наной.

Но где? Извечная проблема… Надо найти Шалико Сванидзе… Или попробовать у Художника попросить ключи? Там, правда, грязь и бардак… Да и у Шалико не лучше…

Ладо поехал вначале к Художнику. Но там дверь оказалась закрыта. И ранний сосед, вышедший в пижаме в дворовую уборную, сказал, что две недели никого нет, и слава богу, что нет, чтоб они все провалились, морфинисты! «Смотри, сам в очко не провались» — подумал Ладо, отправляясь дальше.

Шалико был дома. И не один — из кухни доносилось звяканье.

— Двоюродный брат из деревни приехал…

— Ясно, что из деревни — не из Нью-Йорка же! — кисло пошутил Ладо, для которого такая помеха означала потерю хаты.

Он заглянул на кухню: на столе — огромный баллон с вином, полпоросенка, сыр, жареная курица. У стола сидел молодой бугайчик, чем-то напомнивший Зуриных крепышей, только без бороды и с отвислым животом, поросшим курчавой шерстью.

— Кахабер, — представился он и взял штоф за горло. — Выпьешь?

— Нет, я на работе, — отказался Ладо и вышел в комнату. — Что у тебя иконок поубавилось? — указал он на стены в трещинах, где раньше висели прикнопленные копеечные бумажные иконки.

— Украли, сволочи… И кому они нужны?.. — переминался Шалико босыми ногами.

— Были менты тут? — вспомнил Ладо.

— Были. Еле откупился. Хорошо, что мой дядя знал их.

И Шалико рассказал о визите Макашвили. Выслушав эту краткую историю, Ладо спросил:

— А почему ты не уехал в деревню? Мы же тебя предупредили!

— Да, неправильно сделал, лучше бы уехать, — чистосердечно раскаялся Шалико. — А к тебе менты заходили?

— Меня не застали. Дома ничего не говорили. Наверно, еще явятся! — И только сейчас Ладо всерьез подумал о списке и о том, что менты были уже у Серго, у Шалико, наверное, взяли Художника, и, очевидно, скоро доберутся и до него. Их еще не хватало!.. Вот Гуга слинял (он и раньше говорил, что надо уйти в подполье, пока проколы не заживут, вот и скрылся с мацанкой). А может, Анзор и его кинул?.. Сейчас уже неважно. — У тебя проколы есть?

Шалико вывернул руки:

— Нет, откуда? Пятый день пью…

— Сколько держатся синяки? Шалико пожал плечами:

— Неделю… Или две…

Из кухни донеслось чавканье, звяканье, стук вилки о тарелку.

— Он надолго? Здесь живет? — кивнул на звуки Ладо без особых надежд.

— Здесь, где еще? А что, хата нужна? Можно. Мы с ним собираемся в гости к тете.

— Когда?

— Попозже. Часов в пять.

— Если вы весь штоф выжрете, то в пять точно будете спать мертвым сном, — с сомнением покачал головой Ладо.

Вообще было противно приезжать сюда с Наной — даже сесть или лечь по-человечески негде: грязные матрасы на неметеном полу, шаткие столики и хромые стулья с помойки, не говоря уже о ванной, похожей на один большой гнойник. Но что делать? Других шансов нет. И Ладо уточнил:

— Если уйдете, то к пяти? Ключ под ковриком, как всегда?

— Нет, теперь сюда прячем, — открыв входную дверь, Шалико показал ложбинку между кирпичами. — Или сюда! — показал другую бороздку в кладке. — Или вот сюда! — пошарил рукой по притолоке двери.

— Вы что цирк устраиваете? Я приду с бабой — и начну по кирпичам шарить? — недовольно сказал Ладо, на что Шалико справедливо заметил:

— Не нравится — сними сам хату и клади куда хочешь! Вместо спасибо… Дури нет курнуть?

— Сам ищу. Если найду — под телевизором оставлю, — пообещал Ладо (так они делали уже не раз — Шалико давал ему ключи, а он оставлял ему немного наркоты: всеядный Шалико радовался каждой песчинке и травинке, попадавшей в его кормушку). — Если хотите, я заеду за вами и отвезу к тете, — предложил Ладо (при таком раскладе шансов, что он выпрет их из хаты, было куда больше).

— Не надо. Мы, может, раньше пойдем. Много пить не будем — вчера целую канистру выдули, сегодня так, опохмел.

54

Кока метался, в спешке собирая чемодан левой рукой (правая была в гипсе), чтобы немедленно бежать из Тбилиси. Он кидал в зев чемодана какие-то вещи, плохо соображая, что делает; заглядывал зачем-то в углы, хлопал дверцами шкафов, бессмысленно осматривая полки и вешалки, а потом плюхался в кресло и застывал в тяжком недоумении.

Только что позвонил Тугуши и сообщил, что Художник умер в Ожоговом центре, а милиция открыла дело на всех, кто был в лаборатории, когда возник пожар.

— Откуда ты знаешь? Когда умер? Может, понт? — осел Кока.

— Нет, правда умер.

Но Коке не верилось. С Художником он был знаком с детства, вместе ходили на кружок рисования в Дом пионеров, вместе начали пить пиво и пропускать школу, а потом уже пошли девочки, драки, музыка, анаша, таблетки, ампулы, порошки. Не раз выручали друг друга, все делили, не подличали, не продавали и не предавали друг друга, а если цапались, то лишь по мелочам и пустякам.

— Но он как будто пошел на поправку? — утирая слезы, Кока пытался обмануть жизнь, но она неумолимо гундосила голосом Тугуши (у того была вывихнута челюсть) о том, что да, шел на поправку, а потом то ли сепсис, то ли ляпсус, то ли узус — в общем, умер. Тугуши сам толком ничего не знал, отсиживался дома со вправленной челюстью и ожогом на спине, который ему мазала постным маслом домработница Надя. И вот такое…

— А кто тебе это сказал? Ну, про Художника? — спросил Кока.

— Борзик. Позвонил. Сказал, что надо прятаться: после смерти Художника милиция открыла дело и начала серьезно искать тех, кто был на проклятом пожаре. (О том, кто устроил этот пожар, Тугуши старался не думать, а тем более не говорить).