Чешские юмористические повести
Шрифт:
— Секретер, который вы сейчас видите, маэстро, сохраняется в память о дедушке доктора Жадака. Это великолепный образчик столярного искусства. Я покажу вам остроумную систему потайных ящичков,— сказал пан Гимеш, сунул куда-то вверх ключ и открыл передний ящик…
«Неужели люди,— размышлял я,— окончательно потеряли всякую способность создавать патетически-приподнятую, таинственно-мистическую атмосферу в своих домах и гостиных? Разве обязательно казаться каждому таким, каков ты есть на самом деле, каким тебя сотворил создатель? Чувство собственного достоинства бросают нынче кошке под хвост. Вспомним, каким благородным ореолом окружали себя наши предки, какое уважение внушала мужественная декоративная борода по пояс,
Да, все теперь подвергают развенчанию, освобождают от всяческих иллюзий и предрассудков и — да простит меня всевышний! — огрубляют».
Но тогда, в гостиной у Жадаков, мы еще довольно долго стояли в углу перед целой коллекцией шитых золотом деревенских головных уборов, расписных полотенец и окантованных рамочками документов фамильного архива пани Мери из сельского рода Декертов из Драсова.
Пан секретарь объяснил мне, что вплоть до второй половины восемнадцатого века Декерты были почтенными земанами {87}. И утверждать, как это делает некий специалист по родословным, что предки пани Жадаковой были крепостными у драсовского феодала, графа Пертольта из Гардека,— вранье чистой воды. Этот фрукт, не постеснявшийся взять гонорар, разглагольствовал на эту тему в корчме у Шамалика и показывал свои выписки, из которых следовало, что некая девица из Декертов, родив внебрачного ребенка, была в 1742 году выставлена к позорному столбу, а прадед пани Мери схлопотал от сборщика податей двадцать пять горячих…
— Вы представляете, маэстро, как рассердилась пани Мери! Она сразу же пригласила другого специалиста, и он, изучив архивы, доказал, что Декерты испокон веков были свободными людьми и что фамилия их французского происхождения — от Decr'e, и что их предки во время Тридцатилетней войны переселились в Чехию из Бельгии, куда об этом сразу же послали запрос! И действительно, в Малине {88} был обнаружен род Декре, патрицианская семья, прославившаяся производством гобеленов. Из этого рода вышел даже один бельгийский кардинал. Впрочем, с корреспонденцией, касающейся родословной пани Мери, вы можете познакомиться сами. Она вот в этой шкатулке, обитой бархатом.
— Все это весьма любопытно, пан секретарь, и я постараюсь выбрать время…
— Пани Мери будет очень рада. Ведь ее родословная ни в чем не уступает родословной ее супруга, наоборот, в чем-то даже превосходит. Жадаки, вплоть до третьего поколения, были всего-навсего лишь сапожниками.
Теперь оставалось только осмотреть всякие вещицы, расставленные на полированных полках вдоль всей стены.
— Лучше с этой стороны,— посоветовал пан Гимеш.
Я опять покорился и стал рассматривать богатую коллекцию дельфтских тарелок {89}, кубков из рога, окованных серебром, множество граненых бокалов. Пан секретарь для пущего эффекта зажег где-то незаметно спрятанные лампочки.
— Красиво! — сказал я.— Настоящая сокровищница!
Когда, ступая шаг за шагом, мы пришли опять на место, откуда начали осмотр, пан Гимеш осторожно снял с полки маленький серебряный колокольчик с золотой ручкой.
— Этот председательский колокольчик союз промышленников нашего города преподнес отцу пана доктора к шестидесятилетию. У него такой приятный звук — попробуйте сами, маэстро!
Я
взял колокольчик, потряс им. На весь дом зазвенел пронзительный, кристально-чистый голосок.Пан Гимеш положил его на место и сказал:
— А теперь присядем вот сюда!
Я последовал и этому призыву.
Не прошло и нескольких секунд, как дверь отворилась и, запыхавшись, с приветливой улыбкой вошла невысокая коренастая дама, пани Жадакова.
— Милости просим, маэстро, это чудесно, что вы приехали, я очень рада!
Я приложился к ручке.
— Мы так ждали вас! Мой муж мечтает с вами познакомиться — он сейчас придет. Садитесь, прошу вас,— показала она на банкетки.— Садитесь, пожалуйста, маэстро! И вы, Гимешек! Как хорошо, что вы встретили маэстро. Вы, конечно, взяли такси?
— Нет, милостивая пани, пан Поспишил куда-то уехал, а Щтянтейский отсыпается после ночи!
— Боже мой! — запричитала пани.— Разве так можно! Простите, маэстро, я вынуждена прямо при вас сделать внушение Гимешеку, иногда это совершенно необходимо, хотя мы с ним и большие друзья,— почему же вы мне не позвонили? Я бы попросила машину у приматора Гержманского, это ведь тоже очень культурные люди.
— Но ведь пани Гержманская…
— Поверьте, мне так неприятно! Простите нас, маэстро!
— Ничего, ничего, милостивая пани, это пустяки,— сказал я любезно.
— Совсем не пустяки! Вы шли пешком, как какой-нибудь нищий. Как будто мы не знаем, как принято в обществе! Это ужасно!
— Главное, что маэстро приехал! — сказал пан Гимеш.
— Разумеется, мы так рады. Чувствуйте себя как дома. Ах, пардон, пардон,— вскричала она вдруг резким, пронзительным голосом,— вы обедали? Я сейчас же велю накрыть на стол!
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, сударыня, я поел в поезде, в вагоне-ресторане, и поел превосходно: взял телятину под соусом. И стоит совсем недорого,— вдохновенно врал я, ибо съел лишь то, что обычно подают в чешских поездах: ломтик пражской колбасы да три соленых рогалика. И все!
— Ну, так я рассчитываю на ваше общество за ужином. Мне будет очень приятно!
— Это мне будет очень приятно, сударыня!
— Скажите, маэстро, над чем вы сейчас работаете? Я много читаю, но всегда хочется чего-нибудь оригинального — я в восторге от ваших книг, и мой муж тоже, а он очень и очень разборчив. Вчера у него весь день было прекрасное настроение и ночь напролет он читал ваши книги. «Я так смеялся,— сказал он утром,— хотелось бы с этим умником познакомиться поближе!» И мы, дорогой мой, договорились: он пригласит вас на полдник, а я на ужин,— закончила она и незаметно нажала кнопку электрического звонка, спрятанного под крышкой стола.
— А сейчас хотя бы коктейль и сигары!
Слова ее меня расстроили.
«Невелика честь,— думал я,— прослыть сочинителем балаганных фарсов да рассказиков для „Юмористического календаря“! {90} Надо этому положить конец. Не хватает еще, чтобы меня считали юмористом!»
Мнение о супругах у меня складывалось самое нелестное.
«Попадись мне только на глаза, я тебе покажу! Будешь знать, как смеяться над моими сочинениями…»
Честно говоря, я прямо кипел от злости.
Тут двери распахнулись, и вошла горничная, толкая столик на колесах, уставленный всевозможными ликерами, коробками с сигарами, мундштуками и трубками. Там была табакерка с табаком, несколько золотых пепельниц и даже горящая свеча в тяжелом старинном подсвечнике.
— Прошу вас, если вы курите,— любезно предложила пани Мери, и на ее правой руке радужным фейерверком засверкали бриллиантовые перстни. Потом своими необычайно маленькими ручками с крашеными ноготками она усталым жестом поправила прическу, ряды тщательно уложенных трубочек и завитушек, и провела кончиками средних пальцев по лбу, вискам, щекам и — обратно.