Честь и бесчестье нации
Шрифт:
Его облик для меня еще более прояснился, когда 17 февраля 1989 года т. Яковлев заявил: "Б. Н. Ельцин — нормальный политический руководитель. Лично я критикую его и не могу понять одно… У нас, коммунистов, должна быть очень высоко развита партийная этика. А Борис Николаевич…" Ну, словом, Яковлев, без колебаний принявший участие в коллективной экзекуции вольнодумца, свято выполнил требования очень высокоразвитой партийной этики, а Ельцин, оказавшийся в одиночестве против 52-х, позорно нарушил ее.
Мы слушали дальше: "Большинство положений, высказанных т. Ельциным, правильные. Ни открытий нет, ни хулы никакой нельзя возвести". Так что же молчал об этом тогда, на октябрьском Пленуме? Причина молчания, оказывается, такова: "А вот по настроению он поставил весь
Вечером 27 ноября 1989 года, выступая по Центральному телевидению, т. Яковлев, между прочим, сказал: "Мы исповедовали двойную и тройную мораль". В этой коротенькой фразе было две большие неясности. Во-первых, кто это "мы" — члены ЦК? работники нашего посольства в Канаде? сотрудники Института мировой экономики? лично т. Яковлев? Во-вторых, когда это было — в тридцатых годах? в октябре 1987 года? 26 ноября 1989-го? Я думаю, Владимир Дудинцев, как были, так и есть люди, исповедующие и двойную, и тройную мораль. И именно благодаря этому они вознеслись и парят кто над Иваном Великим, кто над статуей Свободы.
Молодая гвардия. 1990. № 6
Орденоносец Александр Яковлев
Во время кампании по выборам Президента России на страницах "Независимой газеты" вспыхнул спор между генералом А. М. Макашовым, тогда кандидатом в президенты России, и академиком А. Н. Яковлевым, тогда старшим советником М. С. Горбачева. Спор был подхвачен и продолжен другими авторами, другими изданиями. Открытое письмо академика генералу тотчас перепечатали "Аргументы и факты", поддержав таким образом автора письма всей своей многомиллионнотиражной мощью. Затем, выступая по телевидению, на письмо ответил сам Макашов. Несколько позже в "Советской России" появилась моя статья, которая, касаясь завязавшегося спора, в противоположность "Аргументам и фактам", взяла сторону генерала. Почти одновременно вышел номер "Военно-исторического журнала", где под заголовком "Ответ на ответ" было помещено открытое письмо академику полковника И. Д. Галкина. Надо полагать, что это свидетельствует о том, что спор между высоким представителем Вооруженных Сил и важным представителем науки вызвал немалый интерес, и, может быть, в свете некоторых открывшихся обстоятельств не лишним будет обратиться к нему еще раз.
Невольно приходит мысль о какой-то болевой точке, тайне, связанной с фронтовым прошлым Яковлева, к чему он не желает допустить других. И в самом деле, некая тайна, загадка, пожалуй, есть. Завесу над ними приподнимают письмо полковника Галкина и две газеты военного времени, на которые сослался Александр Николаевич в письме генералу: "Красный балтийский флот" за 24 сентября 1942 года и "Красный флот" за 29 сентября 1942 года. Раз уж он сам указывает на них как на достоверный источник информации о своей фронтовой биографии, то мы, не будучи слишком ленивыми, решили заглянуть в эти газеты.
Из совокупности всех помянутых источников и того, что А. Н. Яковлев рассказывает сам, картина в целом вырисовывается такая. В августе 1941 года его призвали в армию и направили сначала в запасный артиллерийский полк, а потом во Второе ленинградское стрелково-пулеметное училище (г. Глазов, Удмуртия). В феврале 1942 года он его окончил. Ему присвоили звание лейтенанта и направили в распоряжение командования Балтийского флота. Оттуда 4 апреля попал в 6-ю бригаду морской пехоты 54-й армии Волховского фронта, где назначили командиром взвода.
6 августа Яковлева ранило.
Недели две находился в своей санроте, а потом отправили в тыловой госпиталь. На этом война для него кончилась. Таким образом, на фронте пробыл около трех-четырех месяцев. Поэтому когда он говорит Макашову "Вам очень хочется пострелять, а мне — нет, настрелялся", то все, кому пришлось стрелять четыре года или даже хотя бы два года, годик, воздадут этому должное.С другой стороны, когда академик уверяет, что "за это время (то есть за три-четыре месяца. — В. Б.) состав взвода сменился полностью раз пять", то возникает вопрос, как согласовать такое утверждение со словами из очерка Виля Дорофеева "Александр Яковлев: уйти, чтобы остаться" ("Диалог" № 17,1990 г.) о солдатах именно этого взвода в ту пору, когда к ним пришел командиром герой очерка: "лихая братва, уже и перезимовавшая в этих окопах, и покормившая злых комаров…"? Ведь это написано в результате беседы с бывшим командиром с его слов, из коих следует, что "братва" не сменялась по меньшей мере полгода.
Да и сама атмосфера во взводе, описанная журналистом с тех же слов, как-то трудно согласуется с утверждением, будто каждые десять-двенадцать дней весь состав начисто выбивало. Например: "Отчаянная братва, щеголявшая из-под нарочито распахнутого ворота гимнастерки полосатым тельником, в первый же вечер устроила новому взводному экзамен… за карточным столом. Играли в козла. Игру, где неукоснительно соблюдался ритуал: проигравший должен лезть под стол — оттуда трижды проблеять. Новый взводный любил шахматы. Но картежник из него был никакой. И в тот вечер в блиндаже, где размещался взвод, ему трижды пришлось побывать под столом. Хотя мог бы и не лезть, поскольку являлся старшим по званию". Как видим, уже тогда был большим демократом: никаких, мол, привилегий.
Но что бы то ни было, а человека ранило. Полковник Галкин пишет по этому поводу: "И я склоняю голову перед вами, как и перед всеми, кто пролил свою кровь на полях сражений за честь и независимость Отечества". Это можно только повторить еще раз.
А. Н. Яковлев говорит: "Фашисты всадили в меня четыре разрывные пули". И не только в ногу, в бедро, но, судя по его словам об осколках в легких, еще и в грудь. Выжить после четырех разрывных — редчайшее счастье, энциклопедический случай, чудо из чудес! Однако молодой и от природы, видимо, очень здоровый организм в содружестве с медициной "казарменного социализма" сделали свое благодатное дело: раненый поправился.
Но что значит поправился? Александр Николаевич пишет, что с девятнадцати лет, то есть в результате того ранения на всю жизнь "стал инвалидом Отечественной войны". Может быть, и так, но военно-медицинские инстанции — странное дело! — этого не признавали. Инвалидов, как известно, списывают из армии вчистую, его же в сорок третьем году отчислили все-таки в запас. А совсем освободили от воинской обязанности лишь много лет спустя после войны, когда он был уже ответственным работником ЦК КПСС.
Иначе говоря, во время войны его еще могли снова призвать в армию. И это представляется тем более возможным, что четырехкратное разрывное ранение не помешало все же человеку, придя с фронта, сразу поступить в институт и вести там чрезвычайно напряженную жизнь: учился и одновременно работал заместителем секретаря комитета комсомола, был членом партбюро, даже руководил кафедрой военной и физической — и физической! — подготовки. В 1946 году Яковлев успешно окончил институт, стал журналистом, потом ответственным работником обкома партии, а затем и ЦК, где поднялся до самого верха. Словом, сделал блестящую карьеру. Остается только добавить, что, дожив вот уже до семидесяти с лишним лет, и поныне совмещает с десяток, если не больше ответственнейших постов и должностей, ездит по заграницам, то и дело дает интервью, пишет многочисленные статьи, книги, принимает активнейшее участие еще и в таких широкомасштабных акциях, как создание каких-то там общественно-политических движений. И все это после столь ужасающих разрывных ранений. Исполать! Вот каких людей формировала эпоха того самого "казарменного социализма!".