Честь и мужество. Рассказы о милиции

А он все отрицал. Скрытный, подозрительный, изворотливый, он — это следовало признать — избрал для себя наиболее выгодную тактику: ни с чем не соглашаться. Мгновенно оценив интеллектуальные способности своих противников, умных, широкообразованных юристов, он сразу же понял, что ни хитростью, ни вымыслом, ни каким-либо другим оружием он не сможет выиграть схватку умов. И тогда он замолчал, твердя однообразное: «Нет. Не видал. Не знаком. Не знаю»…

Женькин, Каждай, Ритенштейн, изо всех сил стремясь как-то выкрутиться, ускользнуть, выдумывали версию за версией, прятались за полупризнания и полувыдумки — и все сильнее запутывались, были вынуждены раз за разом терять позиции, отступая на другие. Но, по крайней мере, их было на чем ловить, было в чем уличать, у них были слабые места, которые мог нащупать умелый следователь.

В показаниях Шурпина слабых мест не было, потому что, по сути дела, не было никаких показаний. А сильная сторона, к сожалению, была: у Шурпина не нашли главного — золота.

Штаб операции — замначальника УВД полковник Николич, Комиссаров, Русинов — с нетерпением ждали вестей: из Хабаровска — от Булушева и Земскова, из Новокузнецка — от Катенева и Швейкина, из Альметьевска — от Новикова и Путина.

А оперативные группы молчали. Затем тревожные вести: в Альметьевске пока не обнаружено ничего, в Новокузнецке — тоже. Оставалась надежда на Булушева и Земскова.

…До сих пор Булушев и Земсков испытывают чувство благодарности к своим коллегам из Хабаровского краевого управления милиции. Куйбышевцам была оказана неотложная помощь, какая только потребовалась. Им были приданы умелые, энергичные оперативные работники, выделен транспорт, мгновенно выполнялись любые просьбы.

Подполковник Владимир Моисеевич Шиши и лейтенант Алексей Николаевич Мальковский так же, как Булушев и Земсков, не сумели толком поспать ни единой ночи.

Адрес на хабаровской телеграмме был обозначен ясно: Гоголя, 50, Валентине Григорьевне Дмитриевой. Сразу же стало известно, что это родная сестра Шурпина и, по всей вероятности, его сообщница. Работала она медсестрой в одной из поликлиник. Земсков и Мальковский на оперативной машине отправились за ней на работу.

Мальковский остался в машине, а Земсков направился в регистратуру. Валентина Дмитриева работала на втором этаже. Внезапно Владимира Алексеевича осенила неплохая идея: представиться не сотрудником милиции, а…

Раздумывать было некогда: пожилая нянюшка уже вызвала к нему Валентину. Земсков увидел низенькую, сухощавую, еще молодую женщину, которая выходила из кабинета, вытирая марлей руки. Поймал ее тревожный, испытующий взгляд.

— Здравствуйте, Валя, — понизив голос, сказал Земсков. — Я из Куйбышева. Надо поговорить…

— Да, да, — женщина часто закивала. — Надо…

— Василия взяли, знаете?

— Да, — едва выдохнула женщина. — Я получила телеграмму. Одну минуточку, я сейчас поищу комнату… — Она повела глазами по коридору. — Здесь неудобно.

— Не надо комнату, — торопливо заговорил Владимир. — У меня здесь друг с машиной. Поедем, по дороге поговорим.

— Хорошо. Я сейчас.

Она ушла в кабинет и тотчас появилась уже без халата. Торопливо поправила прическу.

— Идемте.

Выйдя из подъезда, Владимир распахнул перед Валентиной дверцу машины:

— Садитесь.

И замер, увидев что-то неладное. Широко открыв глаза, Валентина смотрела на Мальковского. Затем сдавленным голосом сказала:

— Здравствуйте, Алексей… Виновата… товарищ лейтенант.

— Здравствуйте, Валя. Ну что же вы, садитесь… — Он охотно пояснил Владимиру: — Был когда-то у них секретарем комсомольской организации. Только тогда она еще не Дмитриевой была.

Земсков со злостью хлопнул дверцей машины: весь его хитроумный замысел лопнул, как воздушный шарик под каблуком.

Всю дорогу до управления Валентина не произнесла ни слова, пустым безучастным взглядом уставилась в окно.

И все-таки она разговорилась. С каким-то ожесточенным самоистязанием она рассказывала о своей неудавшейся жизни, о потоке лжи и грязи, захватившем ее. Она ничего не скрывала: ни того, что в течение года хранила мешок с золотом, оставленный Шурпиным, ни того, что до сих пор хранит несколько тысяч рублей, ни того, что из себя представляют ее «дорогой муженек» Петр Дмитриев и его отец Федор Павлович.

Казалось, она совсем не заботится о том, в какой мере повредят ей те или иные подробности и факты и что будет с нею самой. Ровным, усталым голосом она говорила и говорила…

Булушев слушал ее с удивлением: неужели молодая женщина в двадцать восемь лет могла дойти до такого душевного опустошения, до такой безнадежной душевной усталости? А может быть, за ее вялым безразличием что-то скрывается?

Анатолий Сергеевич чувствовал себя неспокойно: в мозгу бродили какие-то неясные воспоминания. Словно он уже где-то видел эту женщину и никак не мог вспомнить где.

В таких случаях он сосредоточивал волю, напрягал память. И тотчас встала четкая и ясная картина. Ну, конечно! Женщина в фильме «Выборгская сторона»! Кажется, ее играет Ужвий. Поджатые губы, пустой, отрешенный взгляд, тоскливый, усталый голос: «Судите! Стреляйте!»

Он даже сам удивился — ничего себе сравнение: темная забитая солдатка из подвала и комсомолка со средним образованием. И все-таки что-то общее, несомненно, было, иначе картинка не встала бы в памяти.

И Булушев уверенно «черкнул» в мозгу памятку: с Валентиной разобраться. Если понадобится — помочь.

* * *

Шофер управления связи Петр Дмитриев, разбитной широкоплечий малый с быстрыми стреляющими глазами, подошел к Земскову с независимым видом.

— Чего тебе? — недружелюбно спросил он, лихо сплевывая шелуху от семечек.

— Из милиции, — сказал Земсков, — поедете с нами.

Направляясь к Дмитриеву, он уже знал, с кем имеет дело. И решил сразу же сбить с него наглость и нахальство.

Результат превзошел все ожидания Земскова. Дмитриев как-то сразу сник, съежился, маленькие глазки забегали.

— Очень приятно, — ни с того ни с сего брякнул он. Рот его растягивался до ушей, весь вид выражал искреннее ликование от встречи с работником милиции.

Дмитриев заскочил в гараж, дергая пуговицы, поспешно сбросил спецовку, надел висевший на гвозде пиджак.

— Я готов. Можно ехать.

Земсков молча повернулся и пошел к машине. Петр мелкими шажками семенил за ним.

— Я, знаете, завсегда с дорогой душой… Если что помочь — пожалуйста. Если насчет Вальки, то прямо скажу: терпеть не люблю…