Честь самурая

— Поглядите-ка! Он сворачивает лагерь. Его опять, как и в прошлый раз, тревожит положение дел в Гифу! И опять, как и в прошлый раз, он прекратит наступление и уберется восвояси! — убеждая и себя, и других, воскликнул Ёсиаки.

Но по мере того как приходили дальнейшие донесения, румянец на его щеках бледнел и в конце концов сменился смертельной белизной. Ибо зря он радовался тому, что войско Оды прошло мимо Киото, — Нобунага уже развернулся и шел на столицу по дороге из Осаки. И вот уже без единого выстрела и боевого клича воины Нобунаги окружили резиденцию Ёсиаки. Произошло все быстро и тихо, как на учениях, а не при настоящих боевых действиях.

— Мы находимся в непосредственной близости от императорского дворца, и надо вести себя осторожно, чтобы не нанести оскорбления его императорскому величеству. Достаточно лишь покарать этого недостойного сёгуна за его злодеяния, — распорядился Нобунага.

Не слышалось ни единого выстрела, никто не натягивал и тетиву лука. Это выглядело неправдоподобно — и вместе с тем куда страшнее, чем мгновенный штурм здания.

— Ямато, что же нам теперь делать? И что, по-твоему, намеревается Нобунага сделать со мной? — спросил Ёсиаки у своего старшего советника, Мибути Ямато.

— Ему удалось застигнуть вас врасплох. Неужели вы до сих пор не понимаете, что у Нобунаги на уме? Совершенно ясно, что он собирается напасть на вас.

— Но… я ведь сёгун!

— Сейчас смутное время. Чем поможет вам этот титул? Мне представляется, что вам необходимо принять решение. Одно из двух: или вы вступаете в схватку, или просите мира.

Советник произнес это со слезами на глазах. Как и Хосокава Фудзитака, Мибути в свое время делил с сёгуном тяготы изгнания. «Я остаюсь подле него не для того, чтобы стяжать славу или исполнить долг чести, — сказал однажды Мибути Ямато. — И уж подавно не для самосохранения. Я прекрасно вижу, что нас всех ожидает. Но, сам не знаю почему, я просто не в силах оставить этого злосчастного сёгуна».

Конечно, он понимал, что Ёсиаки недостоин поддержки. Он понимал, что мир претерпевает перемены, но все же решил до конца оставаться во дворце Нидзё. Ему уже минуло пятьдесят, и как военачальник он давно прошел пору расцвета.

— Просить мира? С какой стати я, сёгун, должен просить мира у какого-то Нобунаги?

— Титул сёгуна настолько вскружил вам голову, что вы спешите в пропасть, сами того не замечая.

— А разве мы не сможем одержать над ним победу в бою?

— Едва ли. Во всяком случае, смешно рассчитывать на победу, запершись в этом дворце.

— Объясни тогда, почему ты и прочие военачальники расхаживаете по дворцу в боевых доспехах?

— Нам кажется, что в конце концов нас ожидает прекрасная смерть. Пусть положение безнадежно и сопротивление бессмысленно, но наша борьба поставит последнюю точку в истории сёгуната, насчитывающей уже четырнадцать поколений. В этом состоит самурайский долг. Но все наше сопротивление — не более чем цветы на вашу могилу.

— Погоди тогда! Не вступай в бой! Погоди!

Ёсиаки исчез в глубине дворца. Он поспешил посоветоваться с Хино и Такаокой — двумя придворными, с которыми поддерживал самую тесную дружбу. Ближе к вечеру Хино тайно послал из дворца вестника. В ответ во дворец в качестве представителя Оды прибыл наместник Киото, а вечером появился и Ода Нобухиро, облеченный соответствующими полномочиями от самого Нобунаги.

— Отныне я обязуюсь следовать всем пунктам меморандума, — сказал посланцу Ёсиаки.

Вынуждаемый обстоятельствами, Ёсиаки произносил сейчас вовсе не то, что думал. Ему пришлось униженно просить мира. Нобунага отозвал войско и мирно вернулся в Гифу.

Ровно сто дней спустя войско Нобунаги вновь окружило дворец Нидзё. Произошло это, разумеется, из-за вероломства Ёсиаки, который и не думал выполнять своих обещаний.

Проливные дожди тяжело стучали в высокую крышу храма Мёкаку в Нидзё на протяжении всего седьмого месяца. Здесь, в храме, Нобунага расположил свою ставку. Сильный порывистый ветер и ливень застигли и его флот, пересекший озеро Бива. Но решимость, владевшая воинами Оды, становилась только тверже. Промокшие под дождем, тонущие в грязи воины окружили дворец сёгуна и заняли боевые позиции, ожидая только сигнала к штурму.

Никто не знал, казнят ли Ёсиаки или заточат в темницу, но его судьба теперь всецело зависела от клана Ода. Воины Нобунаги испытывали такое чувство, будто заглядывают в клетку с редкостно благородным и яростным зверем, которого предстоит умертвить.

Нобунага беседовал с Хидэёси, и слова их разносились по ветру.

— Как вы намерены поступить? — спросил Хидэёси.

— На этот раз у меня нет выбора, — ответил Нобунага. — Я просто не имею права спустить ему с рук и это.

— Но ведь он…

— Не произноси того, что ясно и без слов.

— И что же, нет повода проявить хоть какое-нибудь снисхождение?

— Нет! Ни малейшего!

В комнате во внутренних приделах храма было темно из-за бушевавшего снаружи дождя. Из-за долгой летней жары и затяжных дождей воздух так отсырел, что позолота на статуях Будды и рисунки тушью на раздвижных дверях казались подернутыми росою.

— Я не оспариваю вашего мнения, когда взываю к снисхождению, — начал Хидэёси. — Но неприкосновенность сёгуна гарантирована Императорским домом, поэтому у нас нет права так легко относиться к этому вопросу. Все силы, поднявшиеся, как они говорят, на Нобунагу, получат повод воззвать к правосудию и обратить его против человека, который убил их истинного властелина — сёгуна.

— В этом ты прав, — откликнулся Нобунага.

— К счастью, Ёсиаки настолько слаб духом, что, оказавшись в безвыходном положении, он не покончит с собой и не решится на отчаянную схватку с нами в открытом поле. Вместо этого он запрется у себя во дворце, уповая на стены и на крепостной ров, вода в котором из-за дождей поднимается все выше и выше.

— Ну и что ты хочешь мне предложить?

— Мы намеренно ослабим окружение и дадим сёгуну возможность спастись бегством.

— Но ведь это крайне недальновидно! Какая-нибудь враждебная провинция может дать ему приют и усилить благодаря его присутствию свои притязания!

— Нет, — возразил Хидэёси. — Мне кажется, люди мало-помалу начинают осознавать, насколько он отвратителен. Я не удивлюсь, если они с радостью воспримут изгнание сёгуна из столицы и сочтут это справедливым наказанием, соразмерным его прегрешениям.

Тем же вечером войско, осадившее дворец сёгуна, перегруппировалось и, как бы в силу нехватки воинов, оставило в оцеплении изрядную дыру. Однако же приближенные сёгуна во дворце заподозрили западню и до самой полуночи не предприняли попытки к бегству. Но вот наконец в ночном мраке и под проливным дождем группа всадников внезапно пронеслась по мосту над крепостным рвом и помчалась прочь из столицы.

Достоверно узнав о бегстве сёгуна, Нобунага обратился к своему воинству:

— Дворец опустел! Нет никакого смысла штурмовать его. Но сёгунат, правивший страной на протяжении четырнадцати поколений, рухнул! Поэтому ворвемся в этот пустой дворец с победными кличами! Да будет наш штурм заупокойной службой по недостойному правлению сёгунов из рода Асикага!

Дворец Нидзё разрушили в ходе одной атаки. Почти все, кто не пустился в бегство вместе с сёгуном, сдались на милость победителя. Даже двое представителей высшей знати, Хино и Такаока, смиренно просили прощения у Нобунаги. Лишь один человек — Мибути Ямато — и его военачальники общим числом чуть более шестидесяти бились насмерть. Никто из них не бежал и ни один не сдался: все пали в бою, умерев истинно самурайской смертью.