Честь снайпера

— Вы говорите — «они»…

— Начальники. Начальники всё проваливают. Мы бы и без них прекрасно справились.

Она рассказала длинную историю и том, как она пряталась в деревьях, в то время как тысячи молодых пехотинцев шли через поле под германским огнём, косившим их подобно колосьям. Начальники посылали их ряд за рядом за рядом. Под конец дня всё поле было завалено телами молодых людей, уничтоженных начальниками, стремившимися впечатлить своих начальников.

Наконец, Екатерина встряхнула головой:

— Я очень устала, друзья. Слюсской следует поспать. Вы не виноваты, но я забыла всех тех молодых людей — а сейчас снова вспомнила. Мне следует заснуть.

Стоявшая рядом санитарка укатила Слюсскую, но перед этим старушка поцеловала каждого из своих гостей и сжала их руки своими маленькими, плотными ладонями.

Они посмотрели, как кресло-каталка уезжает по пандусу и исчезает за дверями этого блёклого заведения.

* * *

До Рейли дошло не сразу — такие вещи не происходят по расписанию. Однако, в тумане, заполнявшем голову Рейли, наконец открылся просвет и осветил то, что до сих пор было ясным не до конца. Они с Бобом уже сидели в «Шевроле» «Вашингтон Пост», возвращаясь обратно от старой снайперши, пытаясь избегать столкновений с чёрными «Феррари» богачей, когда её осенило.

— Белаяведьма! Господи, я такая идиотка! Я забыла, что в русском языке нет артиклей, так что у них нет слова-замены Die, как в германском прозвище Милли — «Die Weisse Hexe»! «белаяведьма» — это «Белая Ведьма», два слова! Два слова по-английски: White Witch! Вот о ком она говорила!

— Отлично, — ответил Суэггер, также воодушевившийся находкой.

— Это случилось до времени Слюсской, — продолжала Рейли, плотно оседлав своё озарение, — но всё-таки осталось в коллективной памяти женщин-снайперов Советского Союза 44–45 годов. Женщины рассказывают и передают истории, которые не записывались официально, друг другу. Настоящая история никогда не попадает в книги или газеты полностью.

— Итак, у нас есть намёк на место, куда они её отправили. Хрупкий, из памяти, ничем иным не подтверждённый, но всё же это место, где нужно поискать.

— Конечно, мы проверим на Украине. Но сначала надо подумать, у кого было достаточно власти, чтобы оторвать её от выполнения долга — где бы она ни была в России — дать ей специальное задание и послать её выполнять — на это должен был работать целый аппарат?

У кого было достаточно власти для этого?

Глава 4

Москва. Кремль

Начало июля 1944 года

Клацанье её ботинок по плиткам мраморного пола огромного, пустого, похожего на музей помещения отдавалось эхом под восемнадцатифутовыми потолками. Должно быть, пол здесь полировался еженощно, и так же часто сметалась пыль с картин и статуй давно забытых богов. Помещение всё ещё напоминало о царях и герцогах, а не комиссарах. Наконец, они дошли до комнаты для собраний, в которой она обнаружила трёх высокопоставленных офицеров НКВД, сидящих в позе неловкой готовности услужить сидящему рядом человеку в штатском, держащемуся со скованностью герцога среди говночистов.

— Крулов, — сказал он, встав и кивнув, не протянув, впрочем, руки и не сделав никакого иного приветственного жеста.

Имя Крулова доставляло достаточно сведений о нём. Его звали правой рукой вождя, а в некоторых кругах — стальным кулаком вождя. Где бы ни возникла проблема — с ней разбирался Крулов, с острым взглядом и приятными манерами, стальной волей и и брутальным шармом. Он справлялся со всем — будь то задержка в поставке пулемётов или непокорность какого-нибудь важного офицера на Балтике. ОН был человеком, которому хорошо известны методики ведения таких дел.

Но она подумала: почему такая большая шишка интересуется Курском?

— Товарищ снайпер, — сказал Крулов, — из отчётов я знаю, что ваша нога зажила. Я вижу, что вы верно служите в разведывательном подразделении под командованием генерала Жукова вот уже несколько месяцев после выздоровления, а он рассказывает невероятные вещи о вашей героической службе в этой сталинградской заднице. Ещё он запросил вам повышение до лейтенанта.

— Генерал хорошо относится ко мне, — сказала Петрова.

— Так и должно быть. Вы всё же убили несколько дюжин врагов для него. Вы знаете точное количество, товарищ снайпер?

— Нет. Я никогда не считала.

— Рапорты говорят, что ваш счёт перевалил за сотню. Я ожидал, что соревнующийся спортсмен, как вы (тысячу лет назад она была чемпионкой по теннису) захочет отметить себя среди остальных.

— Это смерть, — ответила она. — Мне это не нравится. Я Убиваю во благо нации, потому, что это помогает нашему лидеру и главным образом потому, что когда немец попадает ко мне в прицел, я знаю, что он не убьёт того мальчика, которого я видела в столовой сегодня утром.

— Что ж, это верно и хорошо изложено. В конце концов, ради этого мальчика мы и сражаемся.

Три офицера глубокомысленно кивнули. Форма у всех была оторочена по краям синим цветом НКВД. Двое были полковниками, один — генерал-лейтенант. У их униформы, погон и фуражек, лежавших на столе, были синие края — не заметить было невозможно. Но на тот случай, если бы вы не заметили, у них было более мощное средство: НКВДшные лица. Она видела такие же в заградительных батальонах НКВД, стоявших позади атакующих войск — тупые, замкнутые, мелкоглазые и малословные. Никому не хотелось вглядываться в них: будучи профессиональной секретной полицией, они не любили внимания к себе. В нынешних же обстоятельствах их единственной задачей было выражать горячую приверженность Крулову: как-никак, он мог вынудить их исчезнуть в мгновение ока — и все в этой комнате от самого Крулова до сержанта-снайпера знали об этом.

Крулов раскурил махорочную сигарету из красно-желтой пачки, растягивая время выражением идеи, что не он ждёт чего-то, а весь мир — его. Затянувшись и выдохнув огромный клуб дыма, он уставился прямо на Милли. Его кряжистая фигура была затянута в темный гражданский костюм с неброским галстуком безо всякого дизайна. Ничто ему не шло, поскольку тут нечему было идти.

— Людмила Петрова, у меня сложный вопрос. Я задам его прямо и откровенно из уважения к вашим заслуживающим внимания достижениям.

Ну, вот, наконец, и Курск.

Но нет.

— Касательно вашего отца. Я должен знать, держите ли вы зло и если да — может ли оно туманить ваш рассудок?

Петрова не поднимала глаз, уклоняясь от прямого взгляда. Тот, первый идиот был прав: это настоящий дар — её глаза приобретали выражение лишь тогда, когда она сама хотела этого. Другие выдавали эмоции всему миру — невнимательно и безрассудно, Петрова же ничего не выказывала.

— Государство сделало то, что считало нужным, — ответила она, заставив себя подавить память о приезде «чёрной Машки» в 1939 году, забравшей — навсегда, как оказалось — её отца, профессора биологии Ленинградского университета. — Я считаю, что оно действовало из лучших побуждений и в интересах людей. Когда пришла война, я стремилась полностью отдаться служению людям. Позволив себе полюбить буквально за неделю, я вышла замуж. Мой муж ушёл на фронт и вскоре был убит в бою, я же буду служить до тех пор, пока буду способна. Моя смерть ничего не значит — лишь выживание нашего народа имеет значение.