Честь воеводы. Алексей Басманов

Фёдор тоже загорелся желанием поохотиться, ещё ближнюю тайгу посмотреть, выбрать себе место для своей заимки. Не век же вековать на чужом подворье. Спросил Игната:

— Ты меня возьмёшь на охоту?

Суббота стоял за верстаком, готовил стрелы. Ответил после долгой паузы:

— Я ухожу в тайгу на месяц-на полтора. Охота удачна в самую стужу. Есть у меня избушка, да больше при костре ночи коротаю. Выдюжишь — пойдём.

— Обузой не буду.

— Коль так, готовься.

А перед тем как Игнату и Фёдору уйти в тайгу, появился на заимке торговый человек из Новгорода, юркий, пронырливый приказчик Аким. Он приехал, чтобы загодя договориться с Игнатом о купле-продаже пушной рухляди. И всё было, казалось, понятным, да лисьи глаза его бегали по горнице с каким-то злым умыслом. Он то присматривался к Фёдору, то в Доната стрелял зенками. Да и Ульяну обшарил глазами, как появилась со Стёпой на руках.

— Гости-то дальние у тебя, Игнатушка.

Игнат заметил проныре:

— Ты охолонись и не зыркай на моих сродников. Мог бы и раньше увидеть, ежели бы по весне приехал.

— И то, и то, — согласился Аким. — Да я, батюшка Игнат, как в прежние годы торги вели, хочу твоим словом заручиться на сию зиму. Времена ой как перекосились, — частил он.

— Так ведь в прошлом-то году ты, Аким, в обман пустился. За оставшуюся у меня рухлядь псковитяне полторы твоей цены дали.

— Торг он разный бывает, а коль обмишулился, так ноне покрою. Важно, чтобы рухлядь была достойная.

— То моя забота.

После ночёвки Аким уехал на другие заимки. А у Фёдора появилось в душе смутное предчувствие беды. Аким показался ему вовсе не торговым человеком, а шишом-пронырой, доглядчиком. Потому как с лисьей мордой в торговом ряду долго не проживёшь, размышлял Фёдор, и идут такие на службу к приставам.

Но прошёл месяц, в течение которого Фёдор спал вполглаза, ловил ночные шорохи, а жизнь на заимке шла своим чередом. Фёдор с Донатом вывезли из леса дрова, заготовили брёвен на амбар, начали ставить его. Дни пролетали в трудах и заботах, и незаметно наступило Рождество Христово. Отпраздновали его чинно. Зажгли лампады перед образами, помолились иконам, за столом посидели, хмельного пригубили. А как ушла Рождественская неделя, Ефимья взялась укладывать охотничьи торбы. И вот уже их уложили в лёгкие сани и сборы закончены, колчаны полны стрел, лыжи натёрты воском. Две лайки нетерпеливо рвались в лес. Пора в путь. Но Фёдор вот-вот готов был признаться, что у него пропал охотничий пыл, что он хотел бы остаться на заимке, дабы защитить своих близких от беды, которая, как ему казалось, приближалась к лесному гнезду. Да как сознаться в своих предчувствиях, коль сие стыдом обернётся? И Фёдор зажал душевное смятение в кулак. Лишь прощаясь с Ульяшей, горячо прижал её к груди, многажды целовал и шептал:

— Ты поберегись, и Стёпушку защити, и Доната от дому не отпускай.

— Мы побережёмся, родимый, побережёмся, — отвечала Ульяна.

— А мы, может, и раньше вернёмся, после Крещения и прилетим.

С тем и покинул Фёдор заимку. А вскоре рядом со спокойным Игнатом развеялись у него все страхи-опасения. Сказочно красивый и таинственный лес бодрил дух, вливал силы. Охота началась удачно. С утра до сумерек били белку. Собаки то и дело оглашали лес призывным лаем. И летели в цель меткие стрелы, и падали на снег пушистые зверьки. Фёдор лишь поначалу уступал Игнату в меткости стрельбы, да вскоре наловчился, и редкая стрела летела мимо цели за «молоком». Кроме белки, изредка удавалось выманить из дупла горностая. Попадались и соболи, но за этим ловким и хитрым зверьком охотникам приходилось изрядно побегать. Случалось, до десяти вёрст продирались через чащу, и напрасно.

— Ишь какой проныра, — возмущался Игнат и прятал в колчан стрелу.

На исходе третьей недели Фёдор проснулся среди ночи, чего ранее никогда не было. Он увидел кошмарный сон. На лбу у него выступил холодный пот, щемило сердце. Будто наяву он узрел, как на заимке горит баня, а в ней мечется от окна к двери Ульяна с сыном на руках. Пламя вдруг вырвалось из-под тесовой кровли, объяло всю баню, она превратилась в восковую свечу и быстро догорела. Поднялся ветер и разнёс пепелище. Фёдор громко застонал, схватился за голову. Он поверил, что сон вещий.

Проснулся Игнат, спросил:

— Чем маешься?

Фёдор поделился с ним тем, что увидел во сне, и воскликнул:

— Господи милосердный, пусть это будет лишь адово сновидение!

Игнат, однако, сказал:

— Иди на заимку. Возьми Грая, он доведёт тебя.

И Фёдор суетливо, но всё-таки быстро собрался в путь. Игнат вышел из зимника следом и наказал собаке:

— Беги к Ефимье, Грай! К Ефимье!

Умный пёс повилял хвостом и, как только Фёдор встал на лыжи, натянул поводок. Фёдор оттолкнулся палкой, заскрипел под лыжами снег, и вскоре горемыка пропал между деревьями. Грай и Фёдор бежали без устали до полудня, потом упали в изнеможении под елью, немного отдохнули, Фёдор накормил Грая, и они побежали дальше. Впереди была ещё половина пути.

Сон Фёдора оказался вещим.

В минувший полдень на заимке появились две пароконные упряжки. Кони примчались к самому крыльцу, и из крытых саней выскочили пять воинов. Трое, с саблями наголо, ринулись в дом. Они влетели в горницу, где семья Игната собралась на трапезу. Здесь же была и Ульяна с сыном. Женщины в страхе замерли, дети испугались, и старшие попытались убежать.

— Всем сидеть! — крикнул матёрый бородатый воин, похожий обликом на чёрного ворона. — Кто княгиня Ульяна Оболенская? Ко мне!

В простой крестьянской одежде Ульяна мало чем отличалась от Ефимьи и Ксении. Но старший воин отметил её, крикнул:

— Вот ты быстро одевайся!

— Зачем? Что вам надобно? — наконец собралась с духом Ульяна. — Я никуда не пойду без мужа!

— Где боярин Фёдор Колычев? — спросил Ворон.

— Он в Новгороде, — не замешкавшись ответила Ульяна.

— Ложь сие, — возразил Ворон. — Нет его в Новгороде. Мы оттуда по государеву делу. Ты и муж твой — клятвопреступники. Быть вам перед государевым судом. — И Ворон схватил Ульяну за руку, потащил из горницы.

На беду заголосил Степа.

— Пусти, злочинец! — закричала Ульяна и вырвалась из рук Ворона, рванулась к сыну. — Дитятко! — крикнула она и тут же осеклась. «Господи, да они же и сынка изведут!»

Но было уже поздно. Ворон распорядился:

— Тишка, возьми змеёныша! — Сам крепко ухватил Ульяну за руку и заломил её за спину.

Воин, что был моложе Ворона, взял с лавки нагольный тулупчик и накинул его на плачущего Степу. Ефимья кинулась защищать его.

— Это моё дитя! — крикнула она.

Но третий воин встал на её пути и сильно толкнул. Ефимья упала на лавку близ печи.

— Сиди, пока и тебя не увели, — зло бросил он.

Воины наконец выбрались в сени, уводя Ульяну и унося её сына. В это время Донат, который ладил топором корыто в нижней клети, услышал шум-крики наверху и, как был с топором в руках, взбежал по лестнице. Увидел воинов и с криком: «Эй, тати, берегитесь!» — взмахнул топором, опустил его на плечо Ворона, рассёк до груди, и тот упал замертво. И второй воин, что нёс дитя, получил удар обухом по голове, упал. Но в сей миг вбежали те воины, кои оставались у саней, и один из них с ходу вонзил саблю под левую лопатку Доната. Он взмахнул руками, словно пытаясь взлететь, и рухнул на пол.