Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
Фёдор вёл себя беспокойно. Он то метался на лежаке, то что-то бормотал невнятно. Но отдельные слова доносились явственно. Особенно часто он повторял два имени: Ульяша и Стёпушка. Ещё с яростью вспоминал зверей. «Звери, звери, оставьте их! Оставьте!» Наконец Фёдор перестал метаться, речь его в бреду стала понятнее. Илья взял Фёдора за руку и долго держал, пока не узнал, что перед ним лежал боярин Фёдор Колычев, служилый человек князя Андрея Старицкого, что он в опале от великой княгини Елены Глинской за нарушение крестного целования. И причину побелевшей головы Фёдора Илья узнал, пролил
— Помоги тебе Всевышний обрести покой, — скупо сказал Илья и вышел из избушки выдохнуть на морозе печаль, накопившуюся в груди.
В сей миг вернулись к избушке собаки, коих не было несколько долгих часов. Из них ещё не выветрилось возбуждение, они ласкались к хозяину, повизгивали. Илья понял, что собаки одержали верх над шатуном. То было посильно этим крупным псам, потому как каждый из них выходил победителем из схватки с волком.
— Ну хватит, хватит вам куражиться! Почесть вам будет. — Илья скрылся в холодном доме и вернулся с тремя морожеными рыбинами, отдал их псам. — Держите подарок.
Снова, как на заимке Субботы, Фёдор пришёл в себя только через сутки. Усталость схлынула, и он чувствовал себя довольно бодро, лишь давала о себе знать голова. Увидев Илью, спросил:
— Где это я, батюшка?
— Ишь ты, скорый какой! Так я тебе и сказал! — весело отозвался охотник. — Ты в лесу, а вот у кого, сам присмотрись. — Он сидел у оконца, перед ним горел сальник, а рядом на скамье лежало с десяток убитых белок. Охотник снимал с них шкурки.
— Я ведь куда-то провалился и вовсе не помню, что со мной приключилось.
— И шатуна не помнишь?
— Того помню. Десять дён, а может, больше — счёт потерял — мы шли с ним по одной тропе, душа в душу жили. Он же меня и от волков спас.
— Вот как! Однако и до тебя добрался, как голод прихватил.
— Делиться уж нечем было. А шатуну то не по нутру пришлось. Спасибо твоим собачкам. И тебе, добрый человек.
— То-то. Иди к воде, вон в тазу, мой руки и лик. Там поешь что Бог послал.
Фёдор встал, умылся, чистым рушником вытер лицо. Образ Николая Чудотворца заметил в углу, помолился и сказал Илье:
— Благости тебе, батюшка, сил и здоровья многие лета за спасение моё. Многажды помолюсь за тебя.
Илья тоже обмыл руки и принялся класть на стол дары леса и реки. Подал дичь жареную, зайчатину, балык, морошку мочёную, баклагу медовухи, нарезал хлеба. Как управился, позвал:
— Садись к столу, боярин, не побрезгуй.
Фёдор удивился: «Вон как он меня величает! А на лбу того не написано». Но виду не подал, сел на скамью к стене.
— Голоден я, батюшка, вельми. Уходил, так на одного запас нёс, а тут двое...
— Это хорошо, что поделился. Ан и нам с тобой хватит насытиться. — Илья налил в глиняные чашки-махотки медовухи. — Выпьем за приязнь. Ты о себе всё поведал, боярин Фёдор Степанович Колычев. И о гибели семеюшки молвил, о сынке попечаловался. Потому склоняю перед тобой голову. — И глотнул медовуху одним духом.
— Спасибо, батюшка, что не утаил мою беспамятную исповедь. Всё так и есть. — И
тоже выпил до дна хмельной мёд.— Нас с тобой, боярин, одним калёным железом метили. Хочешь знать, кто перед тобой сидит?
— Коль опаски от меня не видишь, откройся, батюшка. Вижу, что и ты здесь не ради веселья бедуешь, — ответил Фёдор.
— Опаски от тебя я не вижу. У моих собачек чутьё на плохого человека отменное, а они вон у тебя под ногами лежат. Чуткие. А сидит перед тобой князь Иван Шаховской. Отроком был влюблён в боярышню Соломонию Сабурову. Ей — пятнадцать, мне — шестнадцать. Как узнал, что её нарекли царской невестой, умыкнуть сердешную пытался, в шаховские леса с нею скрыться, дабы там и породниться. Да схвачен был. Огнём пытали. Потом на Белоозеро погнали. Был я дерзок и смел, монашества не хотел, потому и убежал. В заонежской тайге и нашёл покой и радость.
Фёдор поверил охотнику. Подумал, как крепко переплелись их судьбы, как много он мог бы рассказать беглому князю о Соломонии. Но решил повременить. Молвил лишь одно:
— Тебе, князь-батюшка Иван, можно бы и вернуться на отчее подворье. Шаховские пока здравствуют.
— Верно сказано: пока. Да над ними новая гроза нависает: волчонок Василия скоро оскалит зубы на россиян. То-то будет море крови. Я хоть и в тайге живу, но слухами питаем, как хлебом насущным. Знаю, кого литвинка выращивает.
Неделя в охотничьей избушке князя Ивана пролетела для Фёдора незаметно. Он окреп, вновь стал разговорчив. Долгими вечерами князь и боярин во всём открылись друг другу. Фёдор поведал о печальной судьбе княгини Соломонии, и князь Иван плакал. Да утешился, рассказывая о своей семье. Он женился на дочери сельского священника и полюбил её за кроткий нрав, за пригожесть. В лесной деревеньке Кирга он построил большой дом, купил на имя жены земли и хозяйствовал, как простой крестьянин. У него росли две дочери-близнецы, уже невесты.
— Да и сынком два года назад Бог наградил. Дом — полная чаша, и к суетным делам больших городов меня не манит, — охотно открывал свою житейскую стезю князь Иван Шаховской.
На шестой день пребывания Фёдора в избушке князь Иван сказал:
— Завтра за белками побегаю. Ежели жаждешь пострелять, идём.
— Пойду, князь-батюшка. Без дела маета одна душевная.
Ночи в тайге были по-прежнему морозные, появился крепкий наст, и двигаться на лыжах по нему было легко и приятно.
Князь Иван повёл Фёдора по следам убегавшего медведя и преследовавших его собак.
— Ты уж прости, Фёдор, что потянул тебя к знакомцу. Да хочу посмотреть, как мои ребятки потрудились.
Однако князя Ивана ждало разочарование. За прошедшие дни дикие звери и костей от медведя не оставили. Только отметины виднелись на притоптанном снегу.
— Жалко бедолагу, — заметил князь Иван.
— Что уж говорить, медведь-то был добрый, — отозвался Фёдор.
Охота в этот день оказалась удачной. Вернулись в избушку к вечеру усталые, но довольные, настреляли белок и даже молодого вепря добыли. На другой день князь и боярин разделали тушу вепря, заморозили мясо, а два окорока повесили коптить. Поработали славно. А как завершили дело, Фёдор сказал: