Четверги с прокурором
Шрифт:
Вам ни разу не приходилось сталкиваться с подобным загадочным исчезновением кошек? Ну вот видите!..
Вот так и знания наши: не стесненные границами, они свободно перетекают из одного измерения в другое, ни время, ни место не играют для них роли.
Итак, мне известно: это заблуждение.
Читающий мою книгу еще не стар. Он далеко не старик, хотя, одолев полпролета лестницы, кашляет, будто чахоточный. Тот, кто читает мою книгу, не страдает чахоткой. Напротив. Он толст, как… Не хочется опускаться до уровня его недругов (а их у него хоть пруд пруди), сравнивая его с толстозадым буйволом. Воспитание не позволяет мне прибегать к подобной лексике. Он приземист, толст, краснолиц и все время пыхтит. Лицо его всегда багровое, создается впечатление, что ворот его постоянно туго затянут. Но ворот вовсе не туго затянут. Как злословят его закоренелые друзья, просто шея у него растет быстрее (в толщину, разумеется, не в длину), чем он успевает приобрести новую рубашку. У него хватает денег покупать рубашки с более просторным
Он сопит от напряжения, но не потому, что вынужден взбираться по крутой лестнице, нет, а потому, что читает мою книгу. И называется эта книга: «Человек без шеи, или К чему приводит жадность». Он пыхтит, как паровоз, одолевая строку за строкой – тяжкий труд. И непривычный для него. И еще оттого, что я упомянула в ней о 23 миллионах. Толстяк отбрасывает книгу. Она летит под скамейку для коленопреклонений в стиле барокко, некогда пожалованную ему нунцием ко дню рождения. Но сие устройство редко используется по назначению. Собственно, никогда. Он вообще не большой охотник плюхаться на колени, потом так трудно бывает подняться. И наш толстяк звереет. «Я не имею к этому никакого отношения, повторяю, ни малейшего отношения!» – вопит он. Только никто его не слышит. Успокойтесь, почтенный, ведь все это вымысел. Фикция. Вся эта история – фикция, не более. Книга – чистейшая выдумка от начала и до конца. Кошки – страшные лгуньи: налгут вам с три короба, а то и с четыре. И, когда лгут, высказывают чистую правду. И это тоже одна из особенностей других, недоступных вам измерений…
…Есть! Вот и свалился у него с вилки кусочек филе форели.
На этом заканчивается двадцать шестой четверг земельного прокурора д-ра Ф.
Двадцать седьмой четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда ом толком не рассказал ни одной истории
– Строго говоря, – продолжал земельный прокурор, – Маусбайгль был самым настоящим сутягой. Сутяги – неотъемлемая часть прокурорской деятельности. В мое время – как сейчас с этим обстоит, не знаю, – у каждого в нашем ведомстве имелся свойсутяга. У меня их было даже двое, причем обе дамы. Одна досталась мне в наследство от коллеги, которого я сменил в должности, другая… Дело было так, что начинал я свою юридическую карьеру в статусе асессора в одной из отдаленных провинций, и лишь после моей угрозы перебраться под крылышко финансового министерства, куда меня звали и куда я идти явно не горел желанием, я сумел добиться перевода сюда. Я был новичок, и любой сутяга, независимо от пола, имел возможность спокойно постучать в двери моего кабинета – терроризмом тогда и не пахло, а каждая дверца была предусмотрительно снабжена табличкой с указанием фамилии и должности обитателя кабинета. Так что сутяги располагали полной свободой в выборе жертвы. Особа, о которой я веду речь, была опасна уже потому, что, во всяком случае на первый взгляд, производила впечатление вполне вменяемой женщины. Конечно, следует признать, что сутяжничество всегда имеет под собой резоны. Однажды с человеком обошлись несправедливо, на самом деле несправедливо, однажды его оскорбили, глубоко и незаслуженно, пусть даже и не по злой воле… И вот в душе начинает расти дерево жажды отмщения, причем чувство это вовсе не обязательно направлено на конкретного обидчика. Нередко бывает, что устремления сутяги избирают совершенно иное направление.
Сутяжница, о которой идет речь, была еще относительно молодой женщиной. Одета очень скромно и даже с некоторым вкусом, неброская и, в общем, довольно симпатичная. В речи ее не присутствовало ни следа театральности или аффектации, свойственной сутягам, нет, говорила она негромко и спокойно. Может, именно в этом и состоял ее прием? Чтобы разобрать, что она говорит, приходилось невольно вслушиваться, и ты не сразу понимал, что все тобой услышанное и переваренное – бредятина от начала и до конца. За время моего пребывания в разных должностях я убедился, что сутяге необходимо выговориться, излить собеседнику душу. Ему нужна аудитория. И следовательно, надо побыть в роли его аудитории, пусть ты потратишь время, зато это избавит тебя от скорого повторного визита.
Сутяжница номер два, как я уже говорил, досталась мне по наследству от моего предшественника. Предшественник мой – не знаю, жив ли он сейчас, – принадлежал к числу тех, кто работает исключительно по вдохновению. В результате отдел на месяц, а то и два приходил в полное запустение – скапливались горы нерассмотренных дел и безответных жалоб. И все это происходило, как говорится, на вполне законных основаниях. Чтобы вам, дорогие друзья, лучше понять эту закавыку, мне снова придется немного отвлечься. Дело в том, что в Конституции Федеративной Республики имеется пункт, а именно статья 97-я, которая гарантирует неприкосновенность судей. Благородное устремление составителей основного закона, действовавших во благо развития демократических ценностей и сбалансированного разделения полномочий. Но о том, что судьи, единодушно поддержав эту в высшей степени благородную тенденцию, истолкуют ее в первую очередь как возможность освободиться от досадных рамок регламентированного рабочего времени, вот об этом отцы и составители основного закона не задумались. Периодически предпринимались попытки ввести и для судей четкие временные рамки рабочего дня, но, как это почти всегда бывает, они носили характер кампанейщины, и все усилия благополучно разбивались о твердыню Конституционного суда. Чему удивляться: и Конституционный
суд состоит из судей. Даже мне часть карьеры пришлось пробыть судьей, впрочем, не очень долго, но это позволило мне соприкоснуться с этой кастой. Не стану утверждать, что свободный график работы способствует лени или нерадивости. Скорее, напротив, укреплению чувству личной ответственности, иногда даже куда сильнее директив, спущенных сверху. Каждый судья выполняет свою часть работы. И должен ее выполнять. Крайне неприятно, если у тебя на столе громоздятся кипы нерассмотренных дел. И напротив, если механизм рассмотрения дел отлажен, работается куда легче – отложенные дела всегда давят на судью. С моим утверждением согласится даже убежденный копуша, вздохнет, но согласится. Так что именно работа определяет количество отводимых для нее часов, а не наоборот, как это имеет место у большинства госслужащих.Да, дорогие друзья, мне приходилось сталкиваться с судьями, неуклонно следовавшими принципу «Кто рано встает, тому Бог дает», и тот, о котором я хочу рассказать, был ярким представителем этой когорты. Бывало, в шесть, а то и в полшестого утра он уже корпит за своим столом, наслаждаясь тишиной и одиночеством в пустом здании суда, а в одиннадцать – все, отстрелялся и со спокойной душой может отправиться домой. Полной ему противоположностью был другой коллега, который, позевывая, появлялся в конторе лишь к полудню, обретал активность лишь к пяти часам и засиживался на работе нередко до глубокой ночи. Есть и регламентированная составляющая в работе судей – так называемые дни заседаний. К примеру, по вторникам и пятницам в распоряжении судьи зал заседаний под номером таким-то. Это не значит, что в этот день он непременно должен проводить судебное заседание. Он можетпровести его. И зачастую проводит, поскольку бывают дела, не терпящие отлагательства. И все-таки на какой именно вторник и на какую именно пятницу назначить заседание, целиком и полностью в его власти. Не говоря уже о времени начала заседания. Упомянутый мной любитель подниматься спозаранку имел обыкновение назначать первое заседание на семь утра. «Раньше не получается, – сокрушался он как-то в разговоре со мной, – здание заперто».
Но я не хочу сейчас распространяться о различных судейских подходах к распределению рабочего времени. Один предпочитает разделываться со всем одним махом, другой не торопится. Но в свою очередь, медлительность отнюдь не равнозначна обстоятельности и вдумчивости. Я склоняюсь к мысли, что как раз наоборот. Я знал одного судью, говаривавшего: «Судья получает, конечно, неплохо, но и не купается в деньгах. Зато юстиция дарует нам самое ценное: возможность свободно распоряжаться рабочим временем и тем самым выкраивать из него часть для себя». Конечно, все это при условии разумно организованной работы. Я всегда говорил своим стажерам: если вы во второй раз берете в руки папку с делом для рассмотрения, стало быть, где-то напортачили. Судья – не просто чиновник, хотя далеко не все так считают.
– Кто же он в таком случае? – спросила хозяйка дома.
– Судья есть судья. И хотя закон о судьях почти слово в слово текстуально совпадает с законом о госслужащих, он был и остается законом о судьях. Прокуроры – госслужащие. Но и они настолько приближены к судьям, что никому в голову не придет связывать их временными рамками жестко регламентированного рабочего дня. В противном случае карьера их представляла бы своего рода контрастный душ – ведь сколько судей по прошествии нескольких лет становятся прокурорами, а потом снова возвращаются в судьи. А менять с годами сложившиеся привычки, знаете, дело непростое. А тот коллега, о котором я вам рассказывал, работал, как принято говорить, запоем, Кстати, он принадлежал к числу страстных любителей бокса. И вот приходит он после нескольких дней или даже недель полной рабочей абстиненции в контору, видит заваленный бумагами стол, звереет, и начинается… Распоряжения, заявления, жалобы, претензии. Бумаги летают по конторе, словно растревоженные птицы. Канцелярия изнемогает, машинистки воют. День, второй, третий такой работы, и снова тишь да благодать. А коллега N может снова в свое удовольствие молотить кулаками боксерскую грушу.
И вот однажды, как раз в дни рабочей абстиненции, я и принял от него дела – целую груду нерассмотренных дел, а заодно и сутягу в женском обличье.
То, что эта дама – сутяжница, видно было невооруженным глазом. Ей было под семьдесят, она была жирна и бледна. Ее сальные волосы и туфли с задранными носами до сих пор стоят у меня перед глазами.
– Прощу прощения, что перебиваю, – вмешался герр Канманн, из которого обычно слова не вытянешь, – существует теория полого мира. Мир представляет не шар, а внутреннюю поверхность шара. Так что вселенная внутри, расстояния – не более чем оптический обман. Доказательство: носы туфель загнуты кверху. В противном случае они должны были бы загибаться книзу. Прошу прощения, просто хотел поделиться старым анекдотом.
– Вот только не помню, – продолжал земельный прокурор, – сопровождалось ли ее появление мерзким запахом, или он всего-навсего плод самовнушения. «Вы почуете ее присутствие издалека, – предупредил меня мой предшественник, – она вечно таскает за собой сумку на колесиках, и сумка эта гремит по полу коридора. Вы с ней не церемоньтесь, выставьте ее, и конец».
Однако просто выпроводив сутягу, от него не отделаешься. Уже несколько дней спустя после того, как я занял стол моего бывшего коллеги, до меня донесся характерный звук колесиков сумки. Впрочем, и без его предупреждения я все равно бы догадался, кто ко мне пожаловал.
– Наконец вижу человеческое лицо в этой конторе! – трубным голосом возвестила она. – Вот, прошу, неоспоримые доказательства.
И с этими словами раздернула молнию сумки на колесиках.
– Минуточку, – попытался вразумить ее я, – прежде чем мы с вами перейдем к рассмотрению доказательств, прошу вас, взгляните, просто взгляните вот на эту гору дел у меня на столе. Чтобы вы, так сказать, представляли себе объем работы, с которой мне предстоит разобраться.
– Я по поводу моего дяди, – будто не слыша меня, объявила она.