Четверо в каменном веке. Том 2

– Печально, конечно. Ты извини, если что. Я о вашей семье не хочу сказать плохого. Но есть определённые моменты...

Мужчина подвигал кружкой по столу, решаясь.

– Начну с лошади... Нет, начну с коровы. У нас в семье была корова. Одна! И от неё молока хватало не просто попить всем нам шестерым, но ещё делали сметану, творог, сыр. Не настоящий, плавленый, но всё же. Часть молока умудрялись продавать. За счёт этого как раз и прожили в «святые» девяностые.

Он поморщился.

– Вот тоже – кто придумал эту присказку «святые»? Урод моральный. Полный беспредел, передел власти, предприятия и бизнес переходили из рук в руки по праву сильного. Впрочем, я отвлёкся. Вот одна корова. Для очень большой семьи – пусть две или три. Это ладно, хотя нам на шестерых хватало. Но всё равно, на фоне общей коллективизации и усреднения доходов – непорядок, если кто-то начинает жить, как барин. Чувствуешь, какая волна у простых крестьян на такого? Меня вот бесят всякие богатенькие буратины.

– Давай про лошадь. – Перебила Ольга. – Что с ними-то не так? Почему за вторую лошадь могли раскулачить?

– Аналогия. Вот есть машина в семье... Хотя, так себе аналогия. Или норм? Другая аналогия. Есть в хозяйстве трактор. Универсальный. Ну, чтобы и поле вспахать, и груз везти, и покататься. Так вот. Одной лошади достаточно, чтобы вспахать земли на всю семью – успеют за отведённый природой период. Я не говорю об очень больших семьях. Там, по факту, жили уже взрослые сыновья со своими семьями. То есть, это несколько семей под одной крышей. А теперь посмотрим на ту ситуацию, когда у простой крестьянской семьи (до 10 человек) есть две лошади. Одна распахала всё. А вторая? Она будет простаивать? Нет. Это же она просто так жрёт корм и тратит время на своё обслуживание. А крестьяне – они такие, на ветер деньги не бросают. Её будут сдавать, будут где-то ещё использовать. Но последнее вряд ли. Достаточно подождать несколько дней, и первая лошадь освободится. Так зачем вторая? Да ни зачем. Только левый доход получать.

Он снова отпил из кружки.

– А теперь аналогия с автомобилем. Обычная семья имеет одно авто, и им этого хватает. Лишний автомобиль – это не более, чем понты. Ведь деньги жрёт на обслуживание, страховку, парковку и т.д. Так же и со вторым конём.

Ира переспросила:

– А про то, что одной лошади хватает для распашки земли на всю семью – это точно?

– Были выкладки с количеством земли на человека и объёмом работ лошади. Уже не помню детали. Получалось два-три дня на среднюю семью. Это в разы меньше, чем стоят сроки работ. Например, в нашем регионе недели две от момента, как просохнет земля и до первых дождей.

– А если заболеет?

– Кто? – Не понял Михаил.

– Да лошадь.

– При правильном уходе всё будет в порядке.

– Но ведь неправильно это. Человек работал, покупал на заработанное лошадь, а его раскулачивать.

В голосе Ирины чувствовалась обида.

– Это по капиталистическим меркам неправильно. А тогда строилось социалистическое государство, где должна была получиться коммуна на всю страну. Тоже утопизм. Но он был основой внутренней политики. А про раскулачивание... Хотите историю? Реальную.

– Давай.

– Все вы в курсе, что наш первый президент – с Урала. А кто его отец?

– Крестьянин? – Пожала плечами младшая.

– Отчасти верно. Дед у Ельцина кулак. Здесь, на Урале. Был репрессирован и переселён в 1930 году в другой район, но – не покидая Урал. А Николай Ельцин с семьёй, как сын кулака, переселён ещё в какой-то район, и тоже здесь, на Урале. Не помню кто куда. Но суть в том, что относительно недалеко. Это про то, как выселяли чёрти куда. А главное вот что. Уже через два года сын репрессированного кулака становится бригадиром. Уже расходится с представлением о жутких тридцатых. Потом его хватают на чём-то горячем и осуждают... А! Вспомнил. Антисоветская агитация. И что же происходит? Ярый антисоветчик получает бригаду и работает на прокладке канала. То ли Волга-Дон, то ли Москва-Волга. Тогда их много строили. Точно не Беломор. И опа – выходит досрочно. Поселяется у нас в Березниках. Или это позже? Ну, не суть. Живёт прилично, в каменном доме. Повторю: антисоветчик, сын кулака. Переходим к самому Б.Н. Внук кулака, сын зэка спокойно продвигается по партийной линии, получает высшее образование. И, в конце концов, становится главой государства. Прямая иллюстрация слов Сталина, что «дети за отцов не отвечают». Нормальная история?

– Но ведь репрессии были? И жертвы были. – Ира уже говорила с сомнением, но всё так же твёрдо.

– Всё было. Но что именно «было»? Что, по-твоему, «репрессия»?

– Ну, расстрел. Или зона.

– В том числе, но не обязательно. Репрессия – это ограничение в правах. Одна из мер – просто переселение. Про Ельциных я уже сказал. Кстати, в это же время десятки тысяч комсомольцев на добровольных началах отправлялись туда же – строить заводы, дороги, пахать целину и прочие подвиги. Зачастую репрессированные жили лучше добровольцев. Репрессированным обязаны были выделять жильё, а добровольцы пёрли без согласований. Жили в палатках. Всё на энтузиазме.

Снова смочил захрипевшее горло.

– А ещё в эти же списки репрессированных попадают такие категории, как запрет на посещение крупных городов. До революции, кстати, аналогичный запрет имелся. Тут коммунисты не оригинальны. То есть, подсчитывая статистику, эти горе-счетоводы откровенно мухлюют. Ставят полную цифру репрессий, рассчитывая на психологию. Люди ведь связывают это жуткое слово только с расстрелами и лагерями. И вторая махинация – складывают число заключённых по лагерям за каждый год. То есть, человек сидит десять лет – его десять раз посчитают. Ну, и в довесок. То, что никогда не услышишь от антисоветчиков. Это статистика сидящих в так называемых «цивилизованных» странах. А там цифры примерно одной категории.

Он допил очередную кружку компота и резко поднялся:

– Чур, я первый! Мальчики быстрее писают.

И усвистал. Девушки переглянулись: им тоже резко захотелось. Сорвались. Ира, как худенькая, проскользнула и даже почти успела раньше мужа.

***

Пока переминались у туалета, ожидая друг друга – молчали. Уже вернувшись, Михаил подвёл итог:

– Разбередили вы меня. Ещё в Перестройку мне казались неправильными все эти цифры. Но более-менее адекватные факты я нашёл недавно. Да и анализировать смог только в зрелые годы.

Он повернулся к девушке и взял за руку, пытаясь передать нежность.

– Ирочка, мне искренне жаль, что твоей семье пришлось такое пережить. Веришь?

Та неуверенно кивнула.

– Ты стала близким мне человеком. Твои переживания становятся моими. Но и дурацкая тяга к логике и правде... От неё ведь не избавишься. Простишь?

Теперь Ирина задумалась надолго:

– Давай, я позже скажу. Ты сейчас всё перевернул у меня в голове. Особенно про количество репрессированных. И почему я раньше не задумывалась про такой косяк. А сколько было реально? Ты помнишь цифры?

– Вроде, около четырёх миллионов.

– Ну, да. Тоже многовато. Но не сорок и не сто пятьдесят. Короче. Мне подумать надо. Я с краю лягу.

Она замолчала, понимая, что сморозила – она и так с краю лежит.

– То есть, пусть Оля посередине ляжет. Ты с одного края, а я с другого.

– О'кей. Хотя, после такого серьёзного разговора, я бы приставать не стал.

– Да ты одним присутствием сбиваешь меня с мыслей. Оля, ты согласна?

– Что с мыслей сбивает?

– И это тоже. Согласна, чтобы ты легла между нами?

– Согласна. Куда ж вас, таких политиков, деть?

Встала, прибирая на столе.

– Сейчас бы развеяться. А то какое-то настроение муторное. Но и веселиться не тянет.

Михаил не понял:

– Так ведь противоположность грусти – веселье.

– Да не грустное настроение, а муторное. Будто блевать тянет.

– Это понятно, беременная же.

– Сапегин, не нервируй меня!

Она снова присела, сложила голову на кулаки. Подкинулась:

– Вот, поняла – погрустить надо... Спой, что ли.