Четвертая Беты

В ухе Дана раздался серебристый звон. Тысячи раз он прислушивался к тишине, а тут не сразу среагировал, и только когда Ника инстинктивным жестом поднесла руку к виску… Звон повторился, а затем в слух Дана ворвалось шуршание и шипение эфира, и чей-то взволнованный голос произнес, вернее, прокричал:

— Даниель и Вероника, вы слышите нас? Мы в районе катастрофы вашей ракеты, у места приземления катапультируемого устройства. Даниель и Вероника, вы слышите нас?

— О господи, стыд какой, — проговорила Ника с невыразимой тоской. — Что мы скажем на Земле? Что ничего толком не поняли, ввязались в борьбу за власть — чью? Стыдно, стыдно…

Дан нахмурился, но промолчал.

Часть вторая ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Дан стоял на неширокой улице. Два ряда витрин, приткнувшиеся к кромке тротуара немногочисленные автомобили, редкие прохожие в куртках и плащах, весенняя мягкая погода… И непонятное ощущение тревоги.

Дан огляделся. Вроде бы все спокойно… нет, не совсем. Он прислушался. Неясный гул, переросший в шум отдаленных голосов, затем распавшийся на крики… Ближе, ближе… В конце улицы показалось несколько бегущих… не просто бегущих — задыхающихся, насмерть перепуганных, спасающих свою жизнь людей. Большинство сразу свернуло в переулки, дворы, подъезды в отчаянной надежде затеряться, исчезнуть — увы! Миг — и на улицу вывалилась разъяренная толпа. Перекошенные лица, разинутые, исходящие ревом пасти, пустые глаза, ножи, кастеты, бутылки — наверно, с бензином?.. тошнотворный запах плохого бензина, дыма… Вот толпа нагнала одного из бегущих, накатилась на него, замелькали поднимающиеся и опускающиеся руки. Дан с содроганием увидел, как кто-то из прохожих мстительно показывает направление, в котором скрылись двое беглецов. В нескольких метрах от водосточной трубы, за которой он стоял, десятка два озверелых бандитов, что-то вопя на незнакомом языке, вломилось в дверь ближайшего подъезда… Треск, грохот и пронзительный женский крик. Дан рванулся, но… Крик повторился, к нему присоединился визг младенца, нарастая, превращаясь в надрывный вопль, внезапно оборвавшийся. Дан дернулся. Сердце колотилось, горло свело судорогой, чудовищным усилием воли он сжал кулаки, но сдвинуться с места не смог, и тогда закричал, закричал от бессилия и отчаяния и… Все погасло, и Дан увидел нежно-голубой потолок. Он был на базе. Сел, сердце все еще билось безумно, он задыхался, как после долгого бега, по лицу струйками стекал холодный пот. Он снова в изнеможении откинулся на подушку.

— Опять ты отсоединил анализатор, — сухо сказала Ника. Она положила пульт на стол и повернулась к Дану.

— Это ты выключила гипнопед?

— А что, я должна ждать, пока ты сойдешь с ума?

— Не сойду, — буркнул Дан.

— Не уверена.

Дан промолчал. Ника обошла широкий диван, на котором он устроился, и присела в кресло напротив.

— Ты так закричал, что я испугалась, — призналась она чуть смущенно. — Что это было, Дани? Война?

— Хуже, — ответил Дан глухо.

— Хуже войны? Разве может быть что-то хуже войны?

— Может. Резня.

— В средневековье забрался?

— Ничего подобного. За этим не нужно забираться в средневековье, достаточно заглянуть, к примеру, в конец двадцатого века.

— Конец двадцатого века? — Ника ошеломленно уставилась на него. — Но это начало новой эры, не так ли? Компьютеры, роботы, биотехнология…

— Ты полагаешь, что наука и нравственность всенепременно идут в ногу? — осведомился Дан саркастически. — К сожалению, часто, я бы даже сказал, слишком часто, бывает наоборот. Наука и безнравственность. Почему бы тебе тоже не заняться историей? Ты ведь собиралась.

— Займусь, — сказала Ника решительно. — А пока будь добр, объясни, почему все человечество может изучать историю с включенным анализатором, а ты — нет?

— Да потому что… Не знаю, как насчет человечества, человечество может поступать, как ему угодно, но что касается меня… Видишь ли, этот чертов анализатор фактически упраздняет эффект присутствия, создаваемый гипнопедом.

— Ничего он не упраздняет, не выдумывай.

— А ты попробуй разок, как я. Трудно объяснить. Получается как бы… Отделяя сознание от событий, он создает некую отстраненность, невольное чувство вроде… Ну эдакое снисходительное высокомерие. Теперь я понимаю, почему в школе меня не привлекала история. Да и не только меня, не помню, был ли у нас в группе хоть один, интересовавшийся историей. И все из-за этого дурацкого агрегата! Смотришь со стороны, как копошатся мелкие людишки, пускают друг в друга стрелы, пули, ракеты, что-то там роют и копают, в двадцатый раз делают и переделывают абсолютно бесполезную работу, сносят прекрасные древние здания, чтобы на их месте построить какую-нибудь стоянку для автомобилей…

— Тебя уже занесло в Бакнию, — заметила Ника.

— В Бакнию? Эх, Ника… Думаешь, у нас такого не было? Да сколько угодно! Кстати, я, кажется, неверно выразился. Анализатор снимает не эффект присутствия, а эффект… участия, что ли?

— Вот видишь! Участие в событиях мешает их объективной оценке, для того и анализатор. И потом, зачем это нужно, участвовать в том, что давно кануло в небытие?

Дан вздохнул.

— Ты помнишь наш первый день в Бакне?

— Дворец?

— Именно. Что бы ты подумала о бакнах, если б просмотрела тот эпизод по гипнопеду с включенным анализатором? Беспристрастная оценка? Да, конечно, это тоже нужно. Но знать и понимать — вещи разные, и, по-моему, мы уделяем непомерно много места первому в ущерб второму.

— А по-моему, главная причина применения анализаторов совсем другая. Ведь это просто невозможно вынести, Дани. Если разделять все эмоции, проживать все трагедии прошлого, можно сойти с ума… ты бы слышал свой крик!.. можно умереть от инфаркта, да мало ли…

— Не кажется ли тебе, что мы слишком трясемся над своей драгоценной психикой? В прошлом люди проходили через все эти трагедии не под гипнопедом, а на самом деле, и ничего, выдерживали… и не только выдерживали, но и положили начало той новой эре, которой мы так гордимся. А что делаем мы? Мы закоснели в своем стабильном обществе. Изжили войны, общественные катаклизмы, социальные потрясения… Прекрасно! Но не перебарщиваем ли мы в своем стремлении оградить себя от малейших негативных эмоций, от любых испытаний?

— Чего же хорошего в негативных эмоциях?

— В негативных эмоциях, может, и ничего. Хотя не уверен. А испытания закаляют волю и оттачивают ум. А кто у нас не изолирован от трудностей? Разведчики? Но их ведь мало, во всем Корпусе, наверно, какая-нибудь тысяча человек. А остальные? Раньше я не думал об этом, но теперь… У меня ощущение, что все мы медленно превращаемся в моллюсков.

Ника положила руку ему на лоб.

— Ты возмужал, Дани.

Он горько усмехнулся.

— В тридцать два-то года… самое время…

Ника встала.

— Пойду, закажу кофе. Или ты хочешь обедать?

— Нет, спасибо, только кофе… Погоди! Ника?

— Да?

— Знаешь, пока мы были на Торене, я все время мечтал вырваться оттуда, а теперь… ну не смешно ли?.. меня неудержимо тянет обратно. Иногда я даже жалею, что нас нашли так быстро.

— Если б нас нашли на день позже, Поэта уже ничто не спасло бы.

— Я совсем не об этом! — задетый, он отвернулся.

— Я понимаю. Не сердись. — Она села рядом, на край дивана, и Дан, удивленный ее непривычной уступчивостью, обнял ее за плечи.

Дан был в обсерватории, когда включился коммуникатор, и Ника звонким от волнения голосом сообщила:

— Дан, срочно иди к медикам. Эд собирается будить Поэта.

Дан с трудом оторвался от великолепной эруптивной звезды в созвездии Геркулеса, но пока он шагал по кольцевому коридору в сторону медицинского отсека, звезда постепенно отодвинулась на периферию его сознания, а когда дверь отсека плавно ушла в стену, все галактические красоты вылетели у него из головы. Будить Поэта! Дан вспомнил безжизненное тело, которое помогал втаскивать по узкому трапу астролета ближнего радиуса…