Четвёртая Ипостась

Роб хмыкнул про себя – найдёт она, конечно. Даже если не возьмётся за старое (а кто ей помешает?), любовью к этой Анне тоже пылать не будет. Совсем. Плеть то уедет – а девке тут жить.

– Второй вариант – церковь заберёт твой долг вместо штрафа. Тогда ты станешь монахиней, возлюбленной сестрой Второй Ипостаси. Пока не отработаешь долг – а дальше уже тебе решать свою судьбу.

Лицо девки на миг просветлело. Правда – всего на миг. Потом она сообразила, что брат Мартин ей предложил. По сути – просто сменять шило на мыло.

Нет, неаккуратно где скажешь, что возлюбленные сёстры – шлюхи, получишь пару десятков плетей. Вот только… это почти так и есть. Сёстры милосердия Второй Ипостаси служат при церковных больницах, врачуют. Возлюбленные сёстры – тоже, пусть и обычной работой тоже занимаются – например, монастырскими полями и огородами. И те, и другие, ясное дело, много времени проводят в молитвах.

Разница в том, что иногда пасторы отправляют к возлюбленным сёстрам тех, кого надо… Возлюбить. И сёстры – любят. Как шлюхи. Разница только в том, что имеют их не по пять раз на дню, а хорошо если раз за год. А ещё, им потом ребёнка родить положено.

А из детей возлюбленных сестёр растят новых служителей церкви – тех же Плетей, например. Хотя, со стороны тоже набирают, ясное дело. При том, Третьими могут даже девки стать, не только мужики – пусть то и редкость.

Анна – бледная, как известь – спросила:

– Я могу стать сестрой милосердия?

Брат Мартин покачал головой:

– Сёстры милосердия невинны. В невинности и черпают они силы для исцеляющих молитв. Ты не сможешь пойти этим путём. Я вижу только один путь – путь любви, но не милосердия.

Анна долго медлила, но, покосившись на Леди, кивнула:

– Я согласна.

– Да будет так, – кивнул Плеть в ответ – и повернулся к хозяйке борделя. – Штраф заменяется на передачу права долга. Завтра, с полуденным колоколом, принесите пастору все расписки.

Леди что-то ответила – Роб уже не слушал. Всё равно раздевать её не будут. Шагнул к Анне. Как бы то ни было, за девку он порадовался – всё же, в монастыре лучше, чем в борделе. Даже в монастыре возлюбленных сестёр.

Девка, как стражник шагнул к ней, подняла на него взгляд – и синие глаза вдруг полыхнули яростью и отвращением. Роб от неожиданности чуть не запнулся, замер. И – не только из-за её реакции. Ну, обиделась дурёха, что он её выручать не побежал, и ладно. Юна совсем, и ни Четвёртого не понимает, как мир устроен. Дело было в другом.

Он узнал её. Он уже видел этот взгляд.

Глава II

И Первый Лик Триликого – Господень, повелевающий, что дал человеку заветы, что зло есть, а что добро, и повелел люду подчиняться им. И Второй Лик Триликого – Сиятельный, солнцу подобный, что дарит людям слабым и грешным любовь Свою и заботу, и милосердие. И Третий Лик Триликого – Наказующий, что всегда находит зло в сердцах людских и карает виновных праведно и неотвратимо плетью и сталью. Так было, так есть, и так будет.

Вечная Книга

Анну трясло. Третий, рядом с которым она ощущала себя в безопасности, оставил её на улице наедине со стражником. С защитником порядка, ага.

Вроде, ни жестоким, ни мерзким он не выглядит – просто жилистый светловолосый парень с курчавой бородкой и водянисто-голубыми глазами. Но, как он отвернулся, пока её избивали, Анна никогда уже не забудет и не простит. Дай Триликий, больше вообще с этим стражником не увидится.

Он ведь ещё и поглядывает так… заинтересованно.

Анна от него отвернулась, обхватила себя руками, стараясь унять дрожь. Конец октября, вечер, а на ней только платье из борделя – бесстыдное, оставляющее голыми колени и плечи. Правда, колотило её не только от холода.

Жизнь переломилась уже в который раз. Родители – умерли. В общине из неё сделали бесправную служанку, хоть не обесчестили – и то ладно. Это сделали уже здесь, в городе, когда община отдала ею долги.

А Леди, эта мерзкая сука, ещё приговаривала: «Мы же бережём тебя. Только два-три мужика за ночь – привыкай пока».

Когда стало известно про зверские убийства детей, было страшно, а внутри кипело что-то непередаваемое. Была боль, тупая и уже привычная – как в душе, так и в теле. Смирение и равнодушие к себе бились с желанием сбежать. Страх перед колдуном мешался с надеждой, что он убьёт и её. Детям было от девяти до тринадцати – так и ей пятнадцать, не сильно она старше. А сама наложить на себя руки… Нет, на это Анна не была способна.

К своему стыду, она была рада, но от этого ощущала себя ещё грязнее, ещё порочней. Просто – люди боялись, и бордель почти простаивал. Стало немного легче – хотя бы похотливый стражник больше не приходил, как и толстяк из совета. В первую ночь она даже поверила, что никого уже не будет, но с рассветом появился… он, самый мерзкий из всех. Который не только забрал её невинность, но и избил ремнём, оставив на спине следы.

Леди не возражала, просто взяла больше денег. Жаль, увидеть, как уже её спину исполосуют, не вышло.

А он так и приходил каждое утро. И каждое утро издевался, его плоть будто тешили только мучения. Если так – зачем вообще брал её? Уж лучше только ремнём по спине, чем… Чем – оно.

И вот – жизнь опять подпрыгнула и извернулась. Наверное, монахиней быть лучше. Посвятить себя Триликому – она правда готова на это. Молитвы – последняя опора её души. Без них Анна бы точно сломалась. И она бы даже решила, что Триликий наконец услышал её, что обогрел её Вторым Своим Ликом, но...

Но – почему именно возлюбленная сестра? Ведь это… Это то же самое!

На глаза опять навернулись слёзы, Анна быстро вытерла их и с трудом сдержала всхлипы. Нет уж, хватит! Тем более – не при мерзком стражнике.

Тут дверь борделя открылась – и наружу вышел Третий. Один. Он заходил, чтобы проверить остальных девушек – и, видимо, ни одна больше не сказала, что работает по принуждению. На самом деле, Анна даже обрадовалась – они все показались ей взбалмошными, высокомерными и ужасно порочными. И посмеивались над ней: «Недотрога. Посмотрим на тебя через полгода».

Теперь – не посмотрят.

Монах, взглянул на неё, надолго задержал взгляд на голых плечах. Анна вздрогнула, но на лице его не увидела никакого плотского интереса – и успокоилась. Третий смотрел на следы от ремня, и от его молчаливого внимания хотелось заплакать. Потому что – жалко себя. Потому что – так хочется, чтобы пожалели… Монах жалеть не стал, но расстегнул брошь, застёгивающую плащ – и, сняв его, накинул Анне на плечи. Она тут же завернулась, словно в одеяло, тихо сказала:

– Спасибо вам, брат Мартин.