Четвертый кодекс
Шрифт:
Усилия европейских народов, на короткое время объединивших свои силы, дали плоды: турки потерпели поражение при Лепанто, под Веной и при Молодях, ацтланцы – в Ла-Манше и при Рокруа. Их союз распался – впрочем, как и католическо-ортодоксальная лига. Дальше была долгая война Восточного Ацтлана и Оттоманской Порты за Египет, ослабившая обе стороны и, фактически, спасшая Европу от раздела между ацтланцами и турками.
Эти события определили ход истории вплоть до нашего времени. Именно тогда началось Новое время, и была создана политическая конфигурация современного мира, с некоторыми изменениями существующая до сих пор…
Евгений и Моника Кромлех. Восточный Ацтлан,
Евгений верно угадал с первого раза: девушка оказалась именно из Ирокезии. Могиканка из семьи сахема маленького городка на реке Мухекунетук, училась на факультете антропологии университета Манахатты. Звали ее Ленмэна. Кромлеху беседовать с ней было легко и приятно. Вообще, после того, как он пропустил первую стопку, а потом еще пару, на него снизошла некая тихая радость. Отступили тревожные предчувствия и злость, мучавшие его с самого начала этой поездки, душа словно освободилась от тяжкого груза. Поэтому он охотно разговорился с молодой атланткой. Даже, кажется, слегка кокетничал с ней – шутил и красноречиво разглагольствовал, как умел, когда дама его интересовала, торжественно именовал девушку ичпочтицинтли, «юной госпожой», что звучало весьма церемонно. Хорошо, что Моника была занята разговорами с другими его читателями и почитателями и не наблюдала резвость супруга.
– Поверьте, ичпочтицинтли, я часто понятия не имею, откуда возникли реалии моего романа, - оживленно уверял он. – Вот, например, острова, на которых мы сейчас находимся, в его мире называются Канарами…
– Канариями в древности называли живших на этом острове гуанчей, - прервала Ленмэна, смотревшая на писателя блестящими карими глазами. Трудно было понять, как на самом деле она относится к его речам.
– Вот именно, - подхватил Кромлех, – канарии – от «собак». Один мавританский царь еще до нашей эры доплыл сюда и обнаружил у островитян множество псов. Так их и назвали в моем мире… обозначим его как «мир-два» - Канарскими. Но их в Европе знали задолго до того царя и называли Блаженными, Фортунами на латинском. Однако все это я выяснил уже после того, как понял, что острова, на которые в нашем «мире-один» приплыли из Ацтлана джонги Иштлильшочитля, в «мире-два» называются именно Канары. А главный остров – Гран-Канария, а не просто Канария, как в реальности.
– По-моему, в вашем мире… «мире-два», Иштлильшочитль жил несколько позже, чем в нашем, - заметила девушка.
– Именно, - закивал Кромлех, - и эту деталь я тоже объяснить не смогу – она просто есть…
– То есть, - она подняла на него таинственные глаза, - вы думаете, что «мир-два» существует где-то, помимо вашего романа, как данность?
Вопрос заставил Кромлеха внутренне поежиться.
– Знаете, Ленмэна-цин, я сам часто думал об этом, - тихо произнес он.
Девушка промолчала.
Итакатль закончился, гости, церемонно попрощавшись с Кромлехами и Дельгадо, уходили. Вместе с последней группой на улицу вышли и Евгений с Моникой. На улице их принял в свои объятия теплый вечер Чикомоцтока, звенящий громкой непривычной музыкой, веселыми криками и смехом, взрывающийся многоцветием петард.
«Да, сегодня же праздник Кукулькана, он же Кетцалькоатль», - подумал Кромлех.
Месяц Шуль майяского календаря. Месяц торжеств, необузданных оргий и обильных жертвоприношений. «Шуль» означает «конец». Некогда это и правда был последний месяц года, но из-за астрономической неточности древний календарь майя, заимствованный всеми народами Мезоатлантиды, неуклонно сползал во времени, и теперь Шуль пребывал в конце лета.
Вообще-то, Ацтлан – сперва Восточный, а после и заокеанский – века уже четыре как перешел на европейское летоисчисление. Но народ продолжал жить по древнему календарю. Тяжкая власть традиций…
–
Я рада, что мы не живем триста лет назад, - тихо произнесла, словно ответив на его мысли, вновь возникшая поблизости Ленмэна.Он сразу понял, о чем она говорит.
– Лет триста, да… Но ведь первоначально Кукулькану не приносились жертвы. Он и сам был против человеческих жертвоприношений.
Официальной религией Ацтлана уже давно было единобожие, а древние боги считались или воплощениями ЕдиногоТлокенауаке, или, как тот же Кетцалькоатль, священными героями. Но народ по-прежнему воспринимал их богами, и никто ему в этом особенно не препятствовал.
– Да, Величайший был против, - тихо согласилась девушка, опустив глаза.
Кромлех по-прежнему совсем не чувствовал ее, не знал, о чем она думает. В его общении с людьми так случалось редко – он был очень проницателен. Иногда даже говорили, что пугающе…
Впрочем, какая разница. Он, скорее всего, больше никогда не увидит эту девушку из-за океана.
Евгений вежливо распрощался с ней и повернулся в поисках жены. Та уже тоже рассталась со своими собеседниками и шла к нему. Только она умела улыбаться так: самой улыбки на лице не было видно, лишь легкий намек по краям рта. Но это была именно улыбка, и не менее загадочная, чем у Делавеги Да Винчи.
Моника шла плавно и красиво, и Евгений в очередной раз невольно залюбовался ею.
– Ну что, mein Herz, ты покорил эту краснокожую фройляйн? – спросила она, и Евгений, как всегда, не мог понять, последует за этим мягким тоном заданным вопросом оплеуха или поцелуй.
– А ты того златоротого парня? – в тон ей спросил он, и Моника тихо рассмеялась.
– Я хочу прогуляться, - она потянула его за локоть.
Евгений не возражал – он по-прежнему превосходно себя чувствовал. Хотелось нести эту радость дальше, в жаркую ночь, по праздничным улицам этого восхитительного города.
А город звенел, искрился и гримасничал. Процессии ряженых и клоунов, толпы ярко разодетых людей. Один раз Кромлех побывал на венецианском карнавале. Там тоже было ярко, громко и красиво, но как-то… не очень искренне. Тот праздник был подобен антикварной вещи за стеклом музея – она все так же прекрасна, но уже лишена жизни. Просто памятник. Здесь все было не так – за несколько надрывным весельем ощущались непосредственность и стремление к жизни. Другое дело, что оно соседствовало с ожиданием смерти, и это привносило в действо зловещую нотку.
После праздника Шуль ведь грядут пять «пустых» дней конца года. Время духов, когда нельзя не только работать, но и выходить из дома, мыться и причесываться. Надо было знать маниакальную чистоплотность ацтланцев, чтобы понять, что «концом света» они эту пятидневку зовут не зря.
Но сейчас город, отошедший к вечеру от дневного зноя, предавался безоглядному, даже слегка истерическому веселью. Скоро оно достигнет апогея, и по всему городу раздастся визг приносимых в жертву собак. Несчастные псы были тотемным животным месяца и подлежали отправке благим богам. Жрецы Единого благоразумно предпочитали считать это уважаемым народным обычаем.
Евгений содрогнулся.
– Пойдем на пляж, - сказал он жене.
– Сама хотела предложить, - ответила та. – Хочется тишины.
– Вряд ли в такой вечер ты ее найдешь на здешнем пляже, - усмехнулся Евгений. – Но там, по крайней мере, не будут резать собак.
Его опасения не оправдались – пляж, до которого они добрались, был почти пустынен. Очевидно, все горожане и любопытствующие туристы сгрудились сейчас в городе. Позже они, конечно, отхлынут сюда, включат громкую музыку, будут пить ром и мескаль, предаваться запрещенной вне казино азартной игре патолли, извиваться в чувственных танцах, жечь костры и поедать барбакоа. Но пока на неестественно гладком ковре траурного черного песка, кроме них, не было никого.