Четыре Георга

А после боя 1 июня он пишет:

"Несколько дней мы крейсировали, как неудачники, которые попусту ищут то, чего не могут найти, покуда наконец утром в день рождения маленькой Сары, между восемью и девятью часами, не обнаружили прямо по ветру французский флот в двадцать пять парусов. Мы пустились в преследование, они развернулись по ветру, и мы сблизились на расстояние пяти миль. Ночь прошла в наблюдении и подготовке к предстоящему дню, и много благословений послал я моей Саре, на случай, если больше мне ее уже благословить не придется. На рассвете мы двинулись им навстречу, подойдя, выровняли строй, и тогда, уже около восьми часов, адмирал поднял сигнал, чтобы каждый корабль завязал ближний бой с противостоящим кораблем противника. Распустив паруса, мы устремились вперед, так что возвеселилось бы и самое холодное сердце, наводя ужас на бестрепетного врага. Корабль, с которым назначено было нам сразиться, стоял третьим после французского флагмана, и нам пришлось принять бортовые залпы и флагмана, и двух других судов между ними, и притом по два-три раза, прежде чем у нас выпалила хоть одна пушка. Время приближалось к десяти, и я заметил адмиралу, что в эту пору жены наши идут в церковь, но что, по-моему, звон в ушах у французов будет еще оглушительнее, чем деревенский благовест".

Никакими" словами не передать чувства, которые охватывают при чтении простых строк этого героя. В них звучит бесстрашие и торжество победителей, но превыше всего - любовь. Христианский воин ночь перед боем проводит в бдении и подготовке к завтрашним трудам, и думает о своих любимых дома, и шлет благословения маленькой Саре - на случай, если больше благословлять ее ему уже не придется. Кто не захочет сказать "аминь" к его молитве? Она была благословением и самой его родине, эта молитва бесстрашного, нежного сердца.

Как образец английского джентльмена минувшего века нами назван славный воин и два литератора; помянем в этой связи еще и священнослужителя, чью трогательную историю, должно быть, читали и хорошо помнят те из моих слушателей, кто постарше возрастом, - и причислим к лучшим английским джентльменам преподобного Реджинальда Хибера. Очаровательный поэт и счастливый обладатель всех даров и талантов - знатного рождения, острого ума, славы, доброго имени и разностороннего образования, - он был всеми любимым священником родного прихода в Ходнете, "давал советы тем, кто испытывал трудности, помогал бедствующим, утешал страждущих и нередко преклонял колена у одра болезни с риском для собственной жизни; поддерживая и вдохновляя слабых, умиротворяя враждующих и щедро одаряя нуждающихся".

Когда ему было предложено место епископа в Индии, он сначала отказался; но потом, посовещавшись с самим собой (и с тем Советчиком, к Которому такие люди прибегают со своими сомнениями), он взял свой отказ обратно и стал готовиться к новой миссии и к разлуке с любимым приходом. "Детки, любите друг друга и прощайте друг другу", - таковы были его последние святые слова, обращенные к плачущей пастве. И он покинул своих прежних прихожан, зная, быть может, что больше уже с ними не увидится. Как и у других названных выше хороших людей, любовь и долг составляли цель его жизни. Счастливец. Счастливцы все те, кто хранит им верность! По пути он пишет жене такие очаровательные строки:

Когда б при мне с детьми была ты, о любовь моя,

Легко по Гангу бы плыла крылатая ладья!

На палубе я в тишине, чуть занялся рассвет,

Зной не настал, но тяжко мне: тебя со мною нет.

Брожу на гангском берегу, а мысль моя - с тобой,

Тебя забыть я не могу вечернею порой.

Я книги в полдень разложил - не пишется, беда!

И труд мой без тебя постыл, без твоего суда.

Когда я господу молюсь, колени преклоня,

Возносишь ты, не ошибусь, молитву за меня.

Вперед, куда бы долг ни вел в мельканье дней и тьмы:

О знойный индостанский дол, альморские холмы,

О сень делийских пышных врат, о заросли Мальвы,

Грядущих сладостных отрад не умалите вы.

Вовек не мог Бомбей седой такого счастья знать,

Как то, что ждет нас, лишь с тобой там встретимся опять.

Разве это не то же самое, что Коллингвуд и Сара или Саути и Эдит? Душевная привязанность составляет часть его жизни. Да и что была бы без этого жизнь? Без любви я не мыслю себе джентльмена.

В своих "Путешествиях по Индии" Хибер трогательно описывает, как он спросил жителей одного города, кого из правителей Индии они ставят выше всех, и оказалось, что хотя никто не оспаривает величия лорда Уэсли и Уоррена Хастингса, однако теплее всего люди вспоминают судью Кливленда, который умер в 1784 году двадцати девяти лет от роду. Над его могилой установлен монумент, и до сих пор в память о нем справляется религиозный праздник, а в родной стране подобным же образом сегодня горячо чтут память о благородном Хибере.

Так, стало быть, Кливленд умер в 1784 году, но до сих пор любим язычниками? А ведь 1784 год - важная дата и в жизни нашего друга, Первого Джентльмена Европы. Разве вы не знаете, что в этом году он справлял свое совершеннолетие и открытие Карлтон-Хауса и задал грандиозный бал для знати и дворянства, на котором, без сомнения, красовался в том бесподобном розовом кафтане, о котором шла речь выше? Мне очень хотелось побольше узнать об этом бале, и я стал, ища сведений, перелистывать старые журналы. Празднество происходило 10 февраля, и вот в мартовском номере "Европейского журнала" я сразу же нашел, что искал:

"Теперь, когда работы по перестройке Карлтон-Хауса завершены, мы предлагаем читателям описание праздничных покоев, какими они открылись десятого числа прошедшего месяца, когда Его Королевское Высочество давал бал для знати и дворянства...

При входе в приемную залу занимается дух от невыразимого ощущения блеска и величия. Трон Его Высочества сделан из золота и обтянут алым камчатным шелком, каждая ножка оканчивается четырьмя львиными головами, символизирующими храбрость и силу, и обвита змеей, означающей мудрость. Над спинкой трона - изображение шлема Минервы, а на окнах - многокрасочный святой Георгий в сияющем нимбе.

Но истинный шедевр - это большой салон; здесь каждое украшение свидетельствует о несравненной изобретательности. Стены драпированы атласом лимонного цвета с фигурами, оконные занавеси, обивка кресел и диванов - того же цвета. Потолок украшен аллегорическими картинами, на них изображены Грации и Музы, а также Юпитер, Меркурий, Аполлон и Парис. По концам залы стоят два огромных канделябра золоченой бронзы. Невозможно словами передать, каким они отличаются необыкновенным мастерством и тонкостью отделки, - это две пальмы, ветви которых расходятся на пять сторон, чтобы лучше отражать свет, а под ними стоят две прелестные сельские нимфы, обвивая стволы гирляндами цветов. В центре же висит роскошная люстра. Чтобы оценить весь интерьер dan son plus beau jour {В самой выгодном свете (франц.).}, его лучше всего разглядывать в зеркало над камином. Анфилада комнат от салона до бальной залы являет собой при распахнутых дверях поистине грандиознейшее зрелище в истории".

А в "Журнале джентльмена" за этот же месяц и год - март, 1784 содержится описание другого торжества, в котором главное участие принимал другой великий джентльмен, тоже англичанин по происхождению.

"В соответствии с приказом, Его Превосходительство Главнокомандующий был допущен на публичное заседание Конгресса, и председатель, сев на свое место, после паузы объявил, что депутаты собрались и готовы его выслушать. И тогда, поднявшись, он произнес такую речь:

– Господин председатель, великие события, в зависимость от которых я ставил мою отставку, наконец произошли. И ныне я пришел в Конгресс, дабы сложить перед ним данные мне полномочия, и прошу освободить меня от службы моему отечеству.