Четыре королевы

Перед отъездом король Франции рассказал исповеднику, что избрал целью Тунис, поскольку полагал, что может обратить эмира в христианство. До сих пор остается открытым вопрос, кто именно вбил в голову Людовику, что личность, носящая имя «Мохаммед», может жаждать обращения в христианство.

Так или иначе, крестоносцы поплыли в Тунис. Погода на этот раз держалась хорошей, и флот Людовика прибыл на место в полном комплекте и сохранности 18 июля. Порт Тунис, как выяснилось, никто не защищал, и потому его взяли быстро. Мохаммед, узнав о намерениях французов, послал за подкреплениями и отступил за степы своей столицы, расположенной в нескольких милях от побережья. В связи с нехваткой питьевой воды Людовик отошел от порта и расположил свое войско на равнине вне стен города Карфагена, «каковой Карфаген, часть коего была восстановлена и укреплена сарацинами ради защиты порта, христиане вскоре взялись штурмовать», —писал Виллани. Людовик и в этот город не вошел, разбил лагерь под жарким августовским небом, ожидая прибытия Карла Анжуйского. Крестоносцы так и стояли всего в пятнадцати милях от столицы Туниса.

Ждать всегда неприятно; ждать в ограниченном пространстве, хоть и под открытым небом, но среди толп немытых соотечественников, в условиях жестокого зноя и влажности, было пыткой. И эта задержка стала роковой. Почти сразу, после прибытия французские солдаты начали болеть. Салимбене называет это заболевание чумой, но по всей вероятности, это был тиф. «И когда христиане вознамерились войти в город Тунис, по воле божией, из-за грехов христиан, воздух того побережья начал сильно портиться, и особенно в лагере христианском, по той причине, что они к этому воздуху не привыкли, а также потому, что условия были трудные, и скученность людей и животных чрезмерна», —объяснял Виллани [115] . Войско Людовика редело на глазах. Жан-Тристан, чьи двадцать лет жизни вместились между двумя безуспешными крестовыми походами, умер через десять дней. Папский легат и кардинал Альба продержались ненамного дольше, а вместе с ними умерли также «многие графы, и бароны, и простолюдины», — писал Салимбене. «Не только вода, но даже деревья распространяли лихорадку», — утверждал другой хронист. Наследный принц Филипп также заболел.

115

Очень характерное замечание: воздух портится не от того, что всюду лежат гниющие отбросы, а по божьей воле. Возможности средневековой европейской медицины были чрезвычайно ограничены. Порой читать о «подвигах» тогдашних врачей становится страшно: они могли лечить колотую рану, смазывая ее яичным белком (немытыми руками!), а ревматизм — холодными ваннами. Диагностика заболеваний основывалась на чисто внешних вторичных признаках: например, лихорадка, вызванная множеством причин, всегда лечилась одними и теми же приемами. В качестве лекарств применялись порой минералы и предметы, наделенные лишь магическими свойствами в воображении людей, а реальные знания деревенских знахарок «учеными» врачами не слишком уважались. Религия запрещала исследование человеческих тел, вообще любые эксперименты. Свод знаний арабских врачей, основанный на наблюдениях и опыте, был практически недоступен. Распространение болезней приписывалось плохой воде, климату, божьему гневу и т. п., а о передаче заразы от человека к человеку не догадывались вплоть до великой чумы 1348 года.

О санитарии не задумывались, в военных лагерях не было даже таких доступных и элементарных удобства, как яма для отходов и особое место для отправления нужд. Остается только удивляться: как вообще могли жить люди в условиях такой грязи и вопи, и как удавалось выжить заболевшим? (Прим. перев.).

Как можно было ожидать в этих обстоятельствах, пожилой и ослабленный человек становился легкой добычей болезни. Король Людовик слег и пережил Жана-Тристана всего на три недели. Незадолго до смерти он призвал к своему ложу старшего сына и дал ему наставления о том, как стать хорошим королем. Эти советы записал Жуанвиль. Это искреннее, благочестивое послание определяло принципы правильного управления. Как писал умирающий Людовик в завещании сыну:

«Поддерживай добрые обычаи твоей державы и устраняй дурные. Не будь алчен в своих требованиях к народу, не налагай тяжелых поборов иначе как в случае крайней необходимости… Постарайся окружить себя такими людьми, будь то клирики или миряне, которые мудры, прямодушны и верны, и не ведают зависти. С ними беседуй часто, но чурайся и избегай общения с людьми испорченными… Для того, чтобы поступать справедливо с подданными, будь прям и тверд, не сворачивай ни вправо, ни влево, но всегда избирай верную дорогу и не оставляй бедняков своим попечением, пока истина не прояснится… Ты должен уделить внимание тому, чтобы подданные жили мирно и праведно под твоею рукою… особо заботься о том, чтобы назначать хороших бальи и прево, и часто спрашивай у них об их делах, а также проверяй, как ведут себя люди в твоем собственном доме…»

Правление Людовика обладало огромным, но нереализованным потенциалом. С самого рождения у короля Франции были все преимущества. Его старательно обучали, его любили. Первые три десятилетия его жизни прошли под знаком защиты и заботы очень умной и знающей матери, которая вручила ему самое обширное, самое спокойное и стабильное королевство в Европе. Глубина его страданий после неудачи первого крестового похода и явно выраженное стремление искупить вину добрыми делами были столь велики, что подданные великодушно простили ему и катастрофу, и позор. Мир уважал его страдания и видел в нем образец моральной чистоты. Его хватило на короткий, но яркий период, когда он творил добро, руководствуясь принципами, которые столь свято чтил. Он заключил мир с соседями, накормил бедняков, устанавливал справедливость, прилагая все отпущенные ему способности. Он воздвиг прекрасную Сен-Шапель. Но в конце концов он воспользовался всем этим доверием, доброй волей, уважением не затем, чтобы улучшить жизнь подданных, о которых вроде бы так заботился — но затем, чтобы увести их на жуткую, зловонную равнину в Тунисе с намерением уничтожить культуру чужого народа к вящей славе Господней.

В последние часы он так ослаб, что едва мог говорить. Он умер 25 августа 1270 года, в шатре, на постели, посыпанной пеплом по его собственному приказанию. Последние слова его были: «В дом Твой войду я… Я воздам тебе почести в храме Твоем. О Иерусалим! О Иерусалим!»

Да, у Людовика IX, короля Франции, были причины вздыхать по Иерусалиму. Этот святой человек дважды привел тысячи соотечественников к смерти и разорил свое королевство, а вступить в священный город ему так и не довелось.

Карл Анжуйский прибыл ровно через день после смерти брата. «И поскольку войско христиан стенало из-за смерти короля, а сарацины ликовали, король Карл Сицилийский, брат нашего государя, за которым он посылал перед смертью, прибыл с большим войском», —сообщает Салимбене. Карл прежде всего прошел в шатер, где лежало в торжественном убранстве (и в сильной жаре) тело его брата, и заплакал от горя, простершись у ног покойного. Затем к нему вернулось самообладание, и он оценил обстановку. Солдаты Людовика, хоть их и приободрило прибытие короля Сицилии с войском, были подавлены и растеряны. Несколько недель люди Мохаммеда, пользуясь неподвижностью крестоносцев, терзали французов одиночными убийствами и небольшими стычками. «Они так и не отважились вступить в настоящий бой с христианами; но они устраивали засады и всяческие уловки, нанося им большой ущерб», —отмечает Виллани.

Войско Людовика привыкло к большим организованным сражениям и осадам, но не было готово иметь дело с партизанской тактикой почти невидимого врага.

Карл немедля взял командование на себя. Он перегруппировал силы французов и разумно запретил всякие личные инициативы, благодаря чему уменьшилось количество нападений из засады и окрепло моральное состояние людей. Он велел собираться и повел армию на Тунис. Уход из лагеря под Карфагеном улучшил санитарные условия, и здоровье солдат стало поправляться. Королю Сицилии помогла и погода, так как вскоре после его приезда прошли дожди, обеспечив людей чистой питьевой водой. Принц Филипп выздоровел достаточно, чтобы его провозгласили королем, и во Францию отправили гонцов с известием о смерти Людовика. Крестоносцы начали верить, что в конце концов смогут взять Тунис.

Но у Карла были свои цели. Король Сицилии не собирался сражаться. Марш на Тунис служил ему лишь поводом для того, чтобы заставить Мохаммеда вступить в переговоры. «Правитель Туниса и его сарацины, видя, что им грозит опасность, и боясь потерять город с прилегающими к нему землями, пытались заключить мир с королем Карлом… и на сей мир король Карл согласился», —писал Виллани. Карл заключил надежную сделку, притом весьма выгодную для себя. Эмир должен был стать его вассалом. Все сторонники Манфреда и Конрадина изгонялись из Туниса. Ежегодная дань Сицилии удваивалась, выплачивались и все недоимки за прошлые годы. В качестве компенсации за причиненные крестоносцам неудобства Мохаммед обязался выплатить еще двадцать тысяч золотых (около пятисот тысяч ливров), из которых треть Карл назначил себе.

Корыстный интерес Карла в этом соглашении не прошел незамеченным. Если бы Тунис был захвачен силой, согласно средневековым обычаям все, кто участвовал в боях, могли потребовать свою долю добычи; убедив Мохаммеда сдаться загодя, Карл избавился от необходимости делиться. Кое-кто «порицал короля Карла, говоря, что им руководила жадность и скупость, ибо с той поры он мог, благодаря упомянутому миру, постоянно получать дань с правителя Туниса только для своей выгоды; а если бы Тунис был завоеван всем христианским воинством, то это государство принадлежало бы частично как королю Франции, так и королю Англии, и королю Наварры, и королю Сицилии, и Римской церкви, и различным другим господам, которые участвовали в завоевании», — как объяснял Виллани. Эдуард, прибывший в Тунис с Эдмундом и Генрихом Альмейном 10 ноября 1270 года, наверняка горячо возмущался, когда узнал условия соглашения и обнаружил, что и он сам, и Англия оставлены без финансового возмещения.

Но Эдуард ничего не мог поделать. О том, какое облегчение испытали французы, освободившись от обязательства участвовать в крестовом походе Людовика, можно судить по той живости, с какой они приняли приглашение Карла покинуть Тунис и сопровождать его на Сицилию. Люди свернули лагерь и сели на корабли на протяжении одного дня. Эдуард, Эдмунд и Генрих просто развернули свою маленькую флотилию и вышли в море вместе со всеми 11 ноября, направляясь в сицилийский порт Трапани.

На обратном пути их настиг шквал; крестоносцы потеряли сорок боевых кораблей уже в самом порту Трапани, а король Филипп и его жена едва спаслись. Это восприняли как неблагоприятное знамение, и было решено, что будет лучше, если все возвратятся во Францию сушей. Но даже и после этого несчастья и трагедии упорно преследовали их; поездка домой по Италии напоминала скорее похоронную процессию. Дочь Людовика Изабелла потеряла мужа, короля Наваррского, умершего от болезни в Трапани, в декабре 1270 года. Сама она умерла в начале следующего года по дороге домой. В январе жена короля Филиппа, новая королева Франции, упала с лошади, пытаясь перепрыгнуть какое-то препятствие; у нее начались преждевременные роды, она родила мертвого сына, долгожданного наследника престола, и сама умерла несколько дней спустя. Ни Альфонс де Пуатье, ни его жена Жанна Тулузская, не вернулись во Францию; они умерли с разницей в один день в августе 1271 года близ Генуи. Самый злейший враг Франции не мог бы нанести больший урон французскому королевскому дому, чем Людовик своим крестовым походом.

Не обошла судьба и англичан. Эдуард, чрезвычайно раздосадованный тем, что опоздал и не смог поучаствовать в операциях на территории Туниса, единственный из предводителей крестоносцев решил остаться на Востоке и перебраться в Акру. Беспокоясь, что его отсутствие может затянуться на несколько лет, он отправил Генриха Альмейна вместе с французами в Англию, чтобы он пока управлял Гасконью. Генрих поехал через Витербо, чтобы поклониться папе. Там он нал жертвой предательства. Ги де Монфор и его брат Симон, все еще кипящие злобой из-за того, что Генрих отказался поддержать мятеж их отца, напали на любимого сына Ричарда Корнуэлла, когда он молился в церкви. Согласно мнению хрониста, к этому преступлению был как-то причастен Карл, которому служил Ги: