Четыре сестры-королевы

– Мама, я не ребенок, – говорит она, когда m`ere отводит ее в детскую. – Нора и Марго вышли замуж за королей в двенадцать лет.

– Возраст значит одно для одних и другое для других. – Мама вопросительно поднимает брови: – Ты хочешь поужинать с графом Корнуоллским? И о чем же вы будете говорить? Он светский человек, а ты боишься собственной тени.

– Мы можем поговорить об Утремере, – отвечает Санча. Как бы ей хотелось отправиться в Иерусалим и пройти по следам Господа!

– И что ты знаешь про Утремер? – хмурит брови мама. – Если бы ты лучше училась, то могла бы сказать что-нибудь интересное. А так ты только наскучишь гостю своим невежеством.

Она оставляет дочь в детской и спешит назад, чтобы сесть на место, которое граф Корнуоллский предложил Санче.

Мама так остроумна и очаровательна, все это говорят. Но вскоре в детскую приходит слуга, чтобы отвести Санчу в зал. Она надеется, что ее не попросят исполнить что-нибудь перед гостем. Марго обычно развлекала гостей игрой на виоле, и мама гордилась ею, но, как она говорит, Санча не Марго. Играет на арфе только для себя и для Господа. Когда слушают другие, ее пальцы деревенеют.

В зале менестрель исполняет Kalenda Maya – опять. Санча чуть ли не слышит, как мама говорит графу, что «великий трубадур Рембо де Вакейра исполнял эту песню прямо здесь». Она всегда говорит это с такой гордостью, будто Рембо посвятил песню ей, а не какой-то другой Беатрисе. Но мама иногда почти такая же фантазерка, как Элеонора.

Она ждет Санчу с натянутой, словно нарисованной, улыбкой. Граф Ричард снова попросил дозволения потанцевать с Санчей, говорит она.

– Я и папа не можем надолго занять его внимание. Сегодня он хочет компании молодых девушек.

– Но что я скажу ему? – Она пытается высвободить руку из маминой. Но та лишь сильнее сжимает ее и смеется:

– Думаешь, он хотел побеседовать с тобой?

Когда они подходят к столу, папа предлагает сопроводить графа в гробницу Святого Жиля, чтобы получить благословение перед отправкой в путь. Граф сидит и не сводит глаз с Санчи, как птица с бабочки. Она пятится, чтобы спрятаться за маму, но та подталкивает ее вперед.

– Наша дочь необыкновенно застенчива.

– Сестра английской королевы застенчива? – улыбается он.

Санча раздосадована: почему все норовят сравнить ее с сестрами?

– Ее робость всех нас тревожит. – У мамы слегка заплетается язык, словно ей нужно вздремнуть. Она протягивает кубок, чтобы налили еще вина. – Сестры превосходят ее в находчивости и умении вести беседу.

– Однако красотой она их затмевает, – говорит граф. Он всячески старается поймать взгляд девочки, будто они играют в кошки-мышки. – Не бойтесь меня. – Его голос полон теплоты, а по ее плечам пробегает озноб в этом просторном зале. – Простите мою дерзость, но вы мне отчасти напоминаете Изабеллу, мою любимую жену, которую я недавно потерял. – Его голос срывается, словно он готов зарыдать. «Господь послал его утешить меня», – думает Санча. – Меня ободрит танец, если вы окажете мне честь.

Через несколько мгновений она кружится в руках графа [35] , зардевшаяся, онемевшая, избегая его взглядов, пока наконец он не начинает говорить про Землю обетованную.

– Я отправляюсь туда завтра и не знаю, что меня ждет: муки от качки, болезнь, плен или смерть. Но мне было все равно – до нынешнего дня.

– Да направит вас и убережет Господь. Я буду вспоминать вас в моих молитвах.

Она поворачивается, чтобы взглянуть на родителей, и видит, что они смотрят на нее. Она понимает, что значат их улыбки. Ромео тоже смотрит на нее и что-то шепчет папе. Некоторые слова можно угадать по губам: «Не король. Но очень богат».

35

На самом деле средневековая аристократия в танцах была весьма чопорной. Вальс появился веков на пять позже, да и то сначала считался вульгарным танцем.

Танец заканчивается, и граф как можно медленнее ведет Санчу обратно к столу.

– Вы не должны выходить за графа Тулузского, – говорит он. – Подождите меня. Я вернусь за вами.

Он берет ее под руку и наконец доводит до стола. Его улыбка реет, как парус.

– Ваша дочь покорила мое сердце, – говорит он папе. – Будь моя воля, забрал бы ее с собой.

Мама, порозовев, будто это она предмет его вожделения, бормочет, что, как графу известно, Санча обручена с Раймундом Тулузским.

Ричард Корнуоллский смеется:

– Этот евнух, что скрывает свою неспособность произвести сына под юбкой жены?

Папа, сам имеющий только дочерей, хмурится. Граф похлопывает его по спине:

– Предоставьте Тулуза мне, мой господин. Если он хочет жену для производства потомства, папа Григорий подыщет ему другую. А для меня ваша дочь станет самым драгоценным достоянием, на зависть всем женщинам от Ирландии до Утремера.

В детской Санча ходит по кругу, обдумывая, что же произошло. Она молила Бога об избавлении от брака, а теперь ее руки добивается новый претендент.

– Хоть кто-то меня слушает? – шепчет она.

А затем бросается в часовню, где падает на колени и просит прощения за минуты сомнения, пока голос не садится так, что никто бы ее не услышал.

Маргарита Челюсти смерти

Париж, 1240 год

Возраст – 19 лет

Говорят, что родить ребенка – это пройти через челюсти смерти. Как будто смерть, вроде Иониного кита, поджидает, чтобы проглотить женщину в момент, когда она дает новую жизнь. Но смерть – не пассивная тварь. В день, когда Маргарита рожает долгожданного ребенка, смерть предстает чудовищем, терзающим ее своими когтями. Смерть хватает ее, как лев зубами, и трясет, раздирая мысли. Чьи-то руки вынимают дитя из ее тела, но позже она вспоминает только свои крики, от которых, говорят, шарахались лошади по всему городу.

– Позовите королеву-мать, – говорит Жизель, но Маргарита, стеная, просит Людовика – ее единственного друга в этом холодном месте. Его рука успокаивает ее горячий лоб, его молитвами она приходит в себя.

Потом она слышит речь чудовища, и говорит оно женским голосом:

– Людовик! Ты снова здесь? Константинопольский император привез часть креста нашего Господа. Ты должен сейчас же идти. Он ждет. Все равно здесь ты ничем не поможешь.

Маргарита чувствует, как его пальцы соскальзывают с ее лба, как собирается ускользнуть и ее жизнь.

– Нет! – кричит она и, открыв глаза, видит Бланку, оттаскивающую Людовика от ее ложа.

Маргаритин крик – на самом деле слабый хрип, хотя ей мнится, будто она рычит тигрицей, – остается незамеченным, однако Людовик неуверенно оборачивается к ней. Маргарита призывает все свои силы и стонет:

– Королева-мать, зачем вы здесь? – Глаза Бланки, окаймленные красным на фоне белил, глядят на Маргариту, как на призрака. – Мало вы мне уже навредили?

– Она бредит, – говорит Бланка. – Ее жизнь уже в руках Божьих. Пошли, дорогой. Тебя ждут дела твоего королевства.