Четыре сестры-королевы

– Прошлой зимой он прибыл из Франции в плаще из грубой шерсти, а теперь посмотри на него, – шепчет Элеонора. – Лузиньяны, похоже, собираются забрать все земли и титулы, которых можно добиться от Генриха. В итоге нашим детям ничего не достанется.

– Монфор называет меня вором и иностранцем, – говорит Уильям де Валенс. – Он мнит, что Пембрук принадлежит ему.

– Генрих отдал Пембрук ему в награду, – вмешивается Элеонора. – Чтобы уладить спор вокруг приданого сестры.

– Да, весь мир знает Монфоров и как они все время что-то требуют от Генриха. – Он говорит так, будто Элеонора затронула уже надоевшую тему.

– Симон де Монфор стремится наверх, – замечает Ричард. – Он думал разбогатеть, женившись на моей сестре.

– На нашей сестре, – напоминает граф Пембрук, толкая Ричарда локтем, будто они старые друзья.

– Монфоры очень любят друг друга. – Элеонора слегка покраснела.

Ребенок начинает плакать.

– Любовь между мужем и женой? – смеется Ричард.

– А что тут смешного? – хмурится Санча. – Мои родители тоже любили друг друга.

– Уважали, – треплет ее по щеке Ричард. – Любовь, моя прелесть, похожа на оливковое масло. А брак – на уксус. Их невозможно смешать. Верно я говорю, лорд Пембрук?

– Брак – это одно, а любовь – совершенно другое, – подтверждает граф. – Вот почему мужчины заводят любовниц.

Сестры не успевают резко ответить, так как трубы объявляют о прибытии опоздавших: Жанны де Валлетор, баронессы Трембертонской, и ее сына Филипа. Баронесса стоит как статуя, ее гладкие темные волосы зачесаны назад с высокого лба и блестят сквозь жемчужную креспинетку; кожа бела, как алебастр, а тонкие длинные пальцы сцеплены, на полных губах полуулыбка. Санча смотрит на ее уверенные манеры, так напоминающие мамины. Как женщины достигают такой решительности? Потом ее взгляд перемещается на стоящего рядом молодого человека в сутане. Он кого-то напоминает, но непонятно кого.

Элеонора хватает ее за руку:

– Дыши. Главное – спокойствие.

Сверкая обсидиановыми глазами, женщина со своим ссутуленным сыном пересекает зал и подходит к Ричарду и Санче. Ее каблуки деликатно цокают по плиткам, но звуки усиливаются тишиной, распространяющейся перед ней, как тревожный ветер.

– Ричард, как чудесно увидеть тебя! Сколько лет прошло?

Он склоняется к ее руке, чтобы поцеловать, и ее глаза смотрят на него, словно это какая-то их общая шутка.

– Баронесса! – Голос Ричарда хрустит, как сухая листва. Его губы морщатся, словно в раздражении. – Хотел бы познакомить вас с моей женой, графиней Санчей.

– Ах да! Я слышала, что ты женился на одной из сестер из Савойского дома.

Под ее холодным оценивающим взглядом Санча чувствует себя так, будто без одобрения этой женщины ее могут отправить обратно к матери.

– Вы знамениты, моя дорогая, и теперь я вижу, что недаром. Какая красота! Ричард, она просто прелесть. А малыш! Он почти такой же чудный, как был Филип.

Санча вспыхивает. Она чувствует на себе взгляд Элеоноры, но не может встретиться с ней глазами. Ее глаза прикованы к лицу этой женщины, чья улыбка одна, когда обращена к ней, и совсем другая, когда сияет для Ричарда. Подходит ее сын, и баронесса отступает в сторону, чтобы Филип встал рядом с Ричардом. Санча почти беззвучно ахает: эти волнистые, цвета песка волосы, крепко сбитое тело, мягкие пухлые губы – он мог бы быть сыном Ричарда, так похож. Элеонора берет ее за руку:

– Сестра, я утомилась после сегодняшней поездки. Ты не посидишь со мной?

– Иди, дорогая. – Ричард убирает руку с ее талии.

– Я скоро вернусь к вам.

Санча двигается, словно в тумане, или как будто какой-то туман в ней замедляет ее шаги и застилает ее мысли.

– Этому мальчику по меньшей мере шестнадцать лет, – говорит сестра.

– Шестнадцать лет назад Ричард был женат на Иза-белле Маршал, – соображает Санча. – Это была любовь его жизни. Или одна из них.

– Любовь – оливковое масло, а брак – уксус, – усмехается Элеонора. – Интересно, Ричард сам это придумал?

Маргарита Против ветра

Египет, 1249 год

Возраст – 28 лет

Она представляла это совсем не так. Триумфальное начало – да: пятнадцать тысяч кораблей с раздутыми парусами покрывают все море. Но энтузиазм в глазах Людовика, беспокойная ходьба по палубе, постоянные разговоры об Иерусалиме, Иерусалиме, Иерусалиме – этого Маргарита не ожидала, как и криков, когда сарацинские галеры горели, рушились и тонули от огненных шаров, выпущенных по приказу Людовика. Ей велели оставаться в каюте, но она вольна делать что хочет: в конце концов – королева Франции. Хотя и не в Париже, но тем не менее королева. И не хочет забиваться в тесную каморку, когда воображение рисует сцены ужаса, навеянные доносящимися из-за двери звуками. И все же вид с палубы страшнее всех ее фантазий.

– Спустить две спасательные шлюпки, – командует Людовик.

Он сошел с ума? Две шлюпки не подберут всех тех, кто барахтается в море, взывая о помощи.

– Спасать капитанов и сарацинскую знать, прочих оставлять Богу, – велит он матросам в шлюпках.

Маргарита хочет спорить, вмешаться ради спасения остальных, но помалкивает. Если она оказалась вместе с Людовиком здесь, в Утремере, не следует публично оспаривать его решения.

К ней на палубе присоединяется Беатриса, но Маргарита ничего не говорит. Она уже спрашивала сестру о своем приданом и получила отказ – в очередной раз.

– Я не нарушу волю нашего отца, – сказала Беатриса. – Можешь просить меня сколько угодно, но мой ответ не изменится.

Теперь Маргарита решила ее не замечать. Зачем слушать Беатрису, когда та глуха к ее просьбам?

Однако Беатрису ничто не может удержать от разговоров. Она растягивает слова:

– Разве не захватывающее начало похода?

Маргарита отворачивается и смотрит, как рыцари затаскивают одетых в шелка сарацин в лодки и бьют по головам и рукам веслами остальных, цепляющихся за борта. Брызжет кровь. Закатываются глаза. Рыцари хохочут. Маргарита перегибается через борт, и ее тошнит желчью из пустого желудка в мертвенно-темное море. Беатриса кладет руку ей на спину; Маргарита отшатывается, отплевываясь и вытирая рот платком.

– Надеюсь, у тебя морская, а не сердечная болезнь, о королева, – говорит Беатриса. – Мы пришли покорить этих людей, а не подружиться с ними.

Французы поднимаются по лестницам из шлюпок на палубу, толкая перед собой пленных. Маргарита придвигается поближе, чтобы лучше рассмотреть этих варваров, дикарей, чуть ли не ожидая увидеть рога или раздвоенные языки, но это просто испуганные люди в мокрой одежде. Карл и Роберт связывают им руки и заталкивают в трюм. Один из пленников кричит что-то на мелодичном сарацинском языке. Матрос отвечает ему также по-сарацински. Маргарита просит перевести.

– Он говорит, что его суда вышли поприветствовать нас, а не сражаться.

– Похоже, они не вооружены.

– Хитрость, госпожа. Они прячут ятаганы и кинжалы под одеждой. Или повыбрасывали их в море, чтобы не утонуть. Якобы только хотели узнать, зачем мы приплыли. Ха-ха! Полагаю, теперь знают.

Мимо проходит Роберт, на его лице гримаса жестокости. Маргарита касается его руки. Он оборачивается, но его глаза не видят ее.

– Что вы с ними сделаете?

Роберт хлопает глазами, словно она тоже говорит по-сарацински.