Четыре танкиста и собака

— Да так. — Он пожал плечами. — Провод всегда может пригодиться.

Елень раскрыл нож, провел пальцем по острию, нащупав на нем две маленькие щербинки. Потом подал нож Косу.

— Правда.

Вихура и Григорий, приподнявшись на носках, наблюдали за внимательно рассматривавшим кабель Янеком через его плечо.

— Рядовой Черешняк, — назвал он его негромко, а когда тот встал, сержант протянул ему руку. — Спасибо.

— Вон ты какой! — Григорий схватил его за плечи, посмотрел ему в лицо.

— Отцепи саблю, глупо выглядишь, — заметил Григорию Кос.

— Сейчас сниму.

В этот момент Вихура пошел к грузовику и вернулся, неся в обеих руках гармонь.

— Бери. Твоя.

Черешняк, еще продолжавший дуться, вдруг не выдержал.

— Ладно, буду вам играть, — пообещал он, глядя в сторону танка.

— Давай руку, мир. Тем вином из дворца запьем.

Протянутая рука Густлика повисла в воздухе.

— Нет, пан плютоновый. — Томаш покрутил головой. — Мне пленных нельзя было бить, но и такого права нет, чтобы солдата…

— Посмотрите! — крикнула Лидка, показывая на двор фольварка.

Из ворот выезжал обоз. Рядом плютоновый, командир интендантского отдела, верхом на коне приветствовал, махая рукой, танкистов.

Под навесом последней подводы, свесив ноги, сидели оба парнишки — Франек и немец-найденыш, они что-то пытались объяснять друг другу. Григорий, придерживая саблю, побежал за ними.

— Забудь, — обратился Густлик к Томашу.

— Не забуду, — ответил упрямо Черешняк и даже головы не повернул.

Через открытые ворота он смотрел на стадо, отправляющееся в путь, на подводы, тянувшиеся за ним.

— Лягушку им дал на дорогу, заводную, — объяснил запыхавшийся Григорий, вернувшись к своим.

— И саблю нужно было, — буркнул Елень.

Денек выдался погожий — солнце светило не очень горячо, дул слабый ветерок, нежно пахла зелень. Солдаты разлеглись вдоль канавы, несколько человек о чем-то толковали, а остальные, подремывая, слушали пересвистывание птиц в сосновой роще.

Они ожидали здесь, чтобы поймать попутную машину и добраться до своих полков. Каждый давно уже отыскал на дорожных указателях табличку с фамилией своего командира, и толстощекая регулировщица обещала, что как только будет возможность… Большинство частей уже направилось в сторону Одера, и здесь, к югу от Колобжега, движение было небольшое. Солдаты недовольно посматривали на грузовую машину, около которой возился шофер с руками, по локоть выпачканными смазкой. Не было похоже ни на то, что ему удастся скоро исправить поломку, ни на то, что кто-нибудь подъедет.

Все сразу подняли голову, когда из-за поворота проходившего через лес шоссе послышался низкий рокот мотора, грохот гусениц и стук копыт.

— Что за чертовщина? — спросил молодой солдат с рукой на перевязи.

— Наверное, танк на лошадиной тяге, — сострил рослый сержант и прислонил к уху ладонь, чтобы лучше слышать.

Поворот еще не позволял видеть, кто приближается, но все уже услышали веселые, задорные звуки гармони и припев, то ли уланский, то ли казацкий, может, из времен княжества Варшавского, но уже побывавший во многих переделках.

Солдаты поднялись, чтобы увидеть, кто это едет и такую песню распевает.

Показался один усатый кавалерист, видно, командир, а за ним — уланы. В первой тройке ехал гармонист в сдвинутом назад танковом шлемофоне, а по бокам — обладатели самых мощных глоток в эскадроне.

За лошадьми солдаты увидели корпус танка и поняли, откуда шел глухой рокот и почему на голове у гармониста шлемофон.

Желтым флажком замахала уланам девушка на перекрестке, кто-то захлопал в такт песне, а эскадрон проезжал с музыкой, с пением. За ним двигался танк, дальше грузовик с пленными, а в самом конце скакала с готовыми к стрельбе автоматами еще тройка всадников — они по-разбойничьи присвистывали, отделяя свистом куплет от куплета.

Перекресток остался позади, голова колонны поднялась на взгорок. Гармонь браво выводила припев между куплетами, но вот вахмистр приподнялся на стременах, обернулся назад.

— Эскадрон… — музыка и пение прекратились, — стой!

Одновременно остановился и танк. Калита подъехал ближе.

— Немного отдохнем. До штаба не больше часа езды, а тут уже наши полки расположились, — обвел он рукой полукруг, показывая полосы на полях, почерневшие под плугами, и на группы работающих вдали солдат.

— Кто пашет? — спросил Кос.

— Мы, — ответил вахмистр. — Наша бригада.

— В любой день дальше двинемся.

— А мы же не для себя. Для тех пашем, кто сюда придет, чтобы здесь жить.

Густлик молча слез с брони, перепрыгнул через канаву и зашагал прямо в сторону ближайшего вспаханного поля, где у первой борозды стояла подвода из обоза, а на ней лежали в два ряда мешки. Следом за Еленем поспешил Черешняк вместе с гармонью. Они почти одновременно подошли к полю.

— Здравствуйте, — козырнул Елень.

— Здравия желаем, пан плютоновый, — ответили два солдата, управлявшие подводой.

— Зерно? — дотронувшись до мешка и наклонив его к себе, спросил Елень.

— Зерно.

— На сев?

Густлик, а за ним Томаш, положивший гармонь на подводу, но локоть запустили руки в мешок.

— На сев.

— Дайте и нам немного.

— Можно.

Они помогли друг другу перевязать попоны через левую руку. Уланы подбежали насыпать рожь.

Томаш и Густлик с просветлевшими лицами встали у края пахнущего свежевспаханной землей поля. Томаш наклонился. Густлик набрал горсть и полукругом рассыпал по земле, согреваемой солнцем, и пошел вперед, рассеивая зерно.

Чуть позади него сбоку шел Томаш. Оба ритмичными движениями рук бросали зерно в землю. Они старались не для себя, а для тех, кто должен был сюда приехать, чтобы жить.

33. Встречи

Во второй половине марта, уже после взятия Колобжега, который пал восемнадцатого, в то время, когда танковая бригада, поддерживая советские стрелковые части, все еще вела тяжелые бои за Гдыню и Гданьск, 1-я армия Войска Польского получила приказ перейти к обороне и обеспечить охрану значительного участка побережья, протянувшегося от Щецинского залива и реки Дзивной до устьев Реги и Парсенты и дальше на восток.