Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Четыре танкиста и собака
Шрифт:

— Но зачем они с собой танкистов взяли? — удивлялся Янек.

Они выскочили из окопа и быстрыми движениями сняли полотнище, маскировавшее танк. Густлик встал на гусеницу, перебросил брезент за башню, сдвинул полотнище с повернутого назад орудия. Янек поддел ножом приоткрытый передний люк, поднял его пальцами и просунул голову внутрь.

Там под замком пушки сидели на ящиках со снарядами Григорий и Вихура. При свете маленькой лампочки, используемой для подсвечивания прицела, двое играли в карты, резались в «шестьдесят шесть», а Черешняк им подсказывал. Они даже не заметили, что кто-то заглядывает внутрь танка.

Кос сорвал с головы шлемофон и швырнул его в них. Они сразу же отскочили от него.

— Ну что? — поморщился Вихура, ощупывая на голове шишку, которую набил, стукнувшись о броню. — Не можешь сказать, чтобы кончили?

— Ты должен был остаться с Лидкой при радиостанции.

— Не время для загородных поездок с девушкой. Я поеду с вами.

Саакашвили незаметно проскользнул на свое место и спросил, кладя руки на рычаг:

— Трогаемся?

— Погоди. Они еще близко.

Вахмистр Калита наблюдал за тем же самым десантом сверху, сидя в седле.

Немцы, миновав прибрежные дюны, вышли в поле. Они не изменили порядок передвижения, только цепочка разорвалась на небольшие колонны отделений. Один из немцев, видно офицер, рядом с которым шли солдат с рацией на спине и двое связистов, подал знак рукой. Отделения прибавили шаг и постепенно исчезли за небольшим пригорком.

Тотчас же из-за стога выскочили два кавалерийских дозора и рысью последовали за десантом.

Калита подождал еще немного около высоких, цветущих зарослей терновника, потом тронул коня. За вахмистром выехал трубач, держа на двойном поводке овчарку. Сложив руки у рта, командир эскадрона три раза прокричал филином. Эскадрон выехал из-за укрытия на поле, растянулся полумесяцем и двинулся следом за дозорами. Когда подъехали к шоссе, вахмистр подал знак рукой, а трубач пригнулся в седле.

— Пора, — сказал он и, выпустив из рук один конец поводка, вытянул его из ошейника.

Шарику два раза не нужно было повторять, он повернулся и помчался к своим. Трава намочила его шерсть, приятно холодила бока. Правое плечо царапнуло колючкой терновника, скрытого темнотой. Но тут же впереди мелькнули стволы прибрежных сосен. Одновременно с шелестом песка под лапами Шарик услышал низкий рокот мотора «Рыжего», работавшего на малых оборотах.

Одним прыжком Шарик влетел в открытый люк механика, и танк с места рванулся вперед, поднимая за собой с каждой секундой все более высокие фонтаны песка.

35. Под землей

Когда вахмистр сказал Марусе, что «сюда идут другие», и доложил генералу о всплывшей «Херменегильде», Лидка хотела попросить, чтобы он прислал кого-нибудь на усиление охраны и сам далеко не уходил или хотя бы оставил Шарика. Но Калита быстро выскользнул за дверь, пес за ним — и… только их и видели. Со двора еще можно было услышать приглушенный зов, тихий скрип седла, цокот копыт, а затем воцарилась тишина.

Именно эта долгая тишина переносилась тяжелее всего. В полумраке время текло медленно, Лидка не могла даже вызвать «Бацу» — после сообщения о высадке радиостанция должна была молчать в течение сорока минут.

— Чтобы не всполошить их, — шепотом объяснила она Марусе и рассказала о полученном ими задании, — нам нужно впустить их, выследить, зачем пришли, и только после этого задержать.

Стоя на коленях у открытого окна с автоматами, они молчали, боясь пропустить хоть

один звук во дворе. Слышали лишь собственное дыхание и учащенный стук своих сердец. Вдруг недалеко и очень громко заревел двигатель.

— «Рыжий!» — воскликнула Огонек.

Танк, постояв на месте еще минуту, тронулся, шум его мотора начал отдаляться, становиться глуше, пока, наконец, не растворился в ночи.

— Теперь мы одни остались, — констатировала радистка.

— Не совсем. — Маруся оглянулась на ротмистра, все это время молча стоявшего в глубине темной комнаты.

— Если десант вернется, троих тоже будет маловато.

— «Рыжий» и уланы не подпустят. Не будь моей «шарманки», можно было бы перейти к артиллеристам. Все веселее. — Лидка расстегнула воротничок гимнастерки. — Душная ночь.

— Ой какое красивое сердечко! — Санитарка заметила на шее у Лидки янтарь на черной ленточке.

— Сначала Вихура обещал остаться со мной… — Лидка еще продолжала думать о своем. — Как же так, то глаз не сводит, а сам на танке уехал.

— Это он тебе подарил?

— Нет, — возразила она, как бы мстя ему, и быстро прибавила: — Кое-кто другой.

— Гжесь?.. Густлик?

— Нет, не угадала…

На горизонте взлетела красная ракета, вслед за ней, ближе, еще две. Светлый румянец, появившийся на лицах девушек, медленно сходил.

— Если до пяти не вернутся, то нам не увидеться, — с горечью сказала Маруся. — А вдруг им там санитарка нужна?

— Вахмистр приказал никуда не отлучаться, — вмешался молчавший до сих пор офицер.

Девушки обернулись в сторону, где он стоял в накинутой на плечи шинели. Офицер потирал руку об руку, будто мерз. А может, он таким способом хотел совладать со своими пальцами: они у него дрожали.

Огонек решила, что офицера надо как-то отвлечь от его, как ей показалось, тяжелых мыслей, спросить о чем-нибудь. Ей уже не раз приходилось видеть такие неспокойные руки. Многие солдаты, когда у них после ранения отбирали оружие, вели себя так же беспокойно — они не привыкли быть безоружными.

Ее опередила Лидка, заявив, что фрицы, по-видимому, уже далеко, наши дали им жару, доказательством чего служат ракеты. Она подозвала офицера к столу и стала расспрашивать его о прошлом. Он охотно и подробно отвечал ей.

— А балы? Сколько балов в год устраивалось?

— По-разному бывало, ну что-нибудь около пятнадцати. Но три были самыми важными и блестящими — рождественский, бал-маскарад и в полковой праздник, — отвечал ротмистр, сидя на лавке.

Издалека донеслось едва слышимое эхо тяжелого взрыва. Маруся, находившаяся у открытого окна, вздрогнула, но, захваченная рассказом, не проронила ни слова.

— И все в платьях, ожерельях? — спросила Лидка и невольно потянулась к своему янтарному сердечку. — А сабля не мешала танцевать?

— Оружие, извините, пани, оставляли в гардеробе, перед тем как войти в зал, как женщин оставляют дома, когда отправляются на войну.

— Значит, вы нас не признаете за женщин? — бросилась в атаку кокетливая радистка.

— Война — дело грязное, кровавое. Снаряды танковых орудий, гусеницы, давящие людей… — Руки офицера, до этого спокойно лежавшие на столе, снова задрожали. Он заметил это и спрятал их от девушек. — Женщины должны сохранить нежные сердца и ласковые глаза, чтобы встречать возвращающихся под родную крышу…

Поделиться с друзьями: