Четыре туберозы

ГЛАВА VI

Ночь погасла. Месяц бледный Возрождается во мраке. Темь. Безмолвье. — Сон победный Дышит тихо в каждом злаке. В этой ночи дремлет сила! Ночь, — магический покров, — Духов мощью осенила, Научила тайне слов. И прозрачною толпою, Чуть заметно, словно пар, Реют духи над землёю В ожиданье скорых чар. Над землёю духи реют И над башнею седой, Чьи глаза как будто веют На прохожего бедой. Люди все её боятся: В ней мудрец давно живёт, В ней видения таятся, Кто-то плачет и поёт [142] . Кто-то тихими крылами В окна бьётся в полусне, Кто-то сильными словами Духов требует в огне. Но сегодня в Залу Тайны Вышел дерзкий ученик, Он неправо, он случайно В тайны мудрости проник. Блещет жезл в руке у мага, Чертит круг он на полу, Проверяет смысл зигзага, Устремляет жезл во мглу. Пробудились стены башни, Застонали как во сне. Духи мчатся всё бесстрашней, Духи мчатся, все в огне. Маг ошибся в слове тайном, Позабыл слова заклятья, И теперь в кругу случайном Просит силы у Распятья. Но бессильны здесь моленья! Пламя лижет пол и круг. Нет исхода, нет спасенья… Хвалит Демон верных слуг!

142

В первой редакции: «Кто-то ночью плачет и поёт…» (прим. сост.).

Душа Женщины

«Расстилай, немая ночь, Плащ свой чёрный надо всем. Свет уснул, а сумрак нем! Я пришла, людская дочь. Люди, духи изменялись — Мимо все они промчались. Только я — одно и то же, Неизменна, как и прежде; Вечной веруя надежде, Всех явлений я моложе! Дней безмерна череда, Но не слышны мне года. Днём летаю над людьми я Окрылённою мечтой, Им внушаю сны больные, Их веду я за собой. Ночь настанет, и опять Буду ласки я впивать!»

(К ней неуверенно скользит вновь прибывшая душа Юноши-ученика, погибшего в старой башне).

Душа Юноши

«Что со мной? Туман во всём! Где-то там земля далёко. Мчусь в безбрежности широкой, Я обвеян сладким сном. Чью-то смерть сейчас я видел, Чей-то труп они несли. Но, отторгнут от земли, Я земному смысл не придал. Помнил я о ней одной [143] , Лишь о ней, моей богине… О, как небо призрачно и сине Под холодной и немой луной!»

143

В первой редакции: «Помнил я об ней одной…». И след. строка: «Лишь об ней, моей богине…» (прим. сост.).

Душа Женщины

(Почувствовав душу Юноши).

«Привет, мой брат, мой призрак милый, Ты встретился со мной в великий день, Еще не обручён с своей могилой, Ты не прошёл и первую ступень. И вся душа твоя полна земного, Великих прелестей земных страстей; Есть много тайн неведомых у Бога И много есть для духа степеней. Познай: в своей премудрости великой Господь не дал преграды никому: Пусть каждый любит страстью дикой, Как Богом суждено ему. В глухую ночь и сны и тени К устам людей усталых льнут. Для духов много чувственных томлений, Для духов много сладостных минут!»

Душа Юноши

«Слава, слава Небу далёкому! Слава тайне неведомых сил! Слава Богу, безбрежно-высокому, Что он духам любовь подарил!»

(Где-то в глубине отражения духа Старика-отшельника и духа казнённого Князя; они, как туман, проносятся мимо).

Душа Женщины

«Мой новый брат, летим, летим Скорее вниз на грудь земли. Два духа мимо протекли — Они прожгли меня дыханием своим. Сегодня торжественный день! Сегодня наш Демон вступит в борьбу. Сегодня Всевышний решает судьбу, И борются духи и люди за смертную тень».

(Они испуганно несутся к земле; под ними далеко в тумане чернеет громадное пространство земли. На чёрной земле мерцают ослепительным блеском [144] магические круги; в них горят рубиновые лампады, обливая кровавым светом бледных людей с жезлами в руках, стоящих безмолвно среди кругов).

Душа Юноши

«Скажи мне, что это, сестра? Что делают эти безумные люди? Так бледны их лица, одежда пестра, И дышат так тяжко их груди!»

144

В первой редакции: «…мерцают ослепительным светом…» (прим. сост.).

Душа Женщины

«То наши друзья. Их магический круг За дело в великой борьбе. У Демона много восторженных слуг, Их ныне призвал он к себе».

Душа Юноши

«Но там, о, гляди! одиноко Мой старец-учитель стоит! Он в формуле мощно-жестокой Обрёл неколеблемый щит».

Душа Женщины

«Он полон вражды к Господину. Сильнее он многих из нас. Но душу его я с веселием выну, В победный и радостный час! Он верит в величие счастья Без воли разбитого тела. Он грозные знает заклятья И с Демоном борется смело. Помчимся, скорее разрушим Черты неприступного круга, И масло лампады осушим, — И памятна Демону будет услуга…». Они налетели со страшных высот, Но грозно их слово связало. Свой жезл он направил вперёд, Им в душу вонзил освящённое жало. Учитель великий, стоял он в кругу, Из мира явлений глядел он в безбрежность. И духи напрасно летели к врагу: Он понял, в чём сила его, — неизбежность!

ГЛАВА VII

(В глуби эфира фосфорический, слабый свет — заря! Во мраке белеют дух Старика-отшельника и дух казнённого Князя; они скользят, держа друг друга за руку).

Дух Старика

«На волнах первичных эфира Мы несёмся, два брата, вдвоём; Мы познали ничтожество мира И Безвестному гимны поём. Мы не мыслью, не телом узнали О величии Неба и Бога, Мы в душах читали скрижали, Где правды сокрытой так много. Мы знаем, как борются тени За владычество грубого тела, Как ищут они наслаждений, В которых их жизнь онемела. Но близится чистый, высокий, Божественный день единенья, И в мире, и в небе пророки… Светлеет былое ученье… Горят уж ярко лампады [145] В чертах неприступного круга. Грешный в них ищет награды. А праведный светлого друга. Но не кончена наша дорога, Еще не увенчана битва. Свершить нам осталось немного: Пред нами Святая Молитва! Раскроем злобе объятья, Обнимем и небо и землю [146] . Ты Демона примешь проклятья, Я духов заблудших объемлю!» ……………………………… Грозный, усталый, один, Без веры в духовное счастье, Владыка минувших годин Не знает святого причастья, То Демон, монах низверженный, Запомнивший только, что прежде Был мир, где он жил упоенный, В земной сладострастной одежде. Нет, он надежд не уступит! Не может он духу поверить! Борьбой он владычество купит, И силой силу измерит! И вот налетел он угрюмо, Качая крылами своими. И дрогнуло небо от шума, И ужас прошёл меж Святыми! Один только Князь его встретил, Обнял его призрачным телом, — Своим поцелуем отметил Бессилье на смелом… Века проснулись смутным роем, Эфиры хлынули на тверди скал, И над молитвами, проклятьями и воем Победный голос прозвучал: «Демон в бездонность низринут! Седые столетия минут, И Вечность сном вечным уснёт [147] , Умрёт непокорное тело, — Тогда только он оживёт И к Богу подымется смело!»

145

В первой редакции: «Горят уже ярко лампады…» (прим. сост.).

146

В первой редакции: «Раскроем святые объятья, / Обнимем и небо и землю —…» (прим. сост.).

147

В первой редакции: «И вечность сном вечным уснёт…» (прим. сост.).

ВЕДЬМА ** Драма-поэма

ПРЕДИСЛОВИЕ

В уютной комнате, у камина, развалясь в мягком кресле, приятно мечтаем подчас мы о том, что мрак, окутывавший человечество, начинает редеть. С лучезарных высей научного знания как будто сползают туманные личины неопределённых страхов и суеверий. Разорванные в клочки, они тают, загораясь романтическим блеском. Вечерний, немеркнущий свет озаряет вокруг все мелочи, и они так отчетливо выделяются в этом свете.

Если нам скажут, что и теперь личина не сорвана, что и теперь между нами и Вечностью только игра в прятки, как часто мы не хотим этому верить: золотое зеркало горизонта и улица, залитая золотом, с весёлыми, бегущими людьми — разве есть ещё место ужасам тьмы теперь, когда всё прояснилось?

А между тем никогда ещё призрак не вырастал в таком грозном величии, как теперь, в этом золотом свете научных откровений.

Прежде в нахмуренном, сыром тумане мелькали ослепительные пролёты лазури, казалось, что туман призрачен, а то, что за ним, — есть лик неизменной Вечности. Но когда разорвался туман и повсюду блеснуло небо с каёмкой зари, стало ясно, что это — только голубая занавеска, окаймлённая золотой тесьмой, — голубая вуаль, накинутая над пропастью. Наука могла разогнать мрак, сгустившийся перед ней, но она не могла разогнать вечной ночи, из глубин которой сама явилась. В этом смысле она — «тёмного хаоса светлая дочь».

С личины спала личина. Призрак не мог спасти подобие собственной реальности, когда он предстал пред нами, разоблачённый. Золотое зеркало горизонта, и улица с зажигающимися фонарями, эти бегущие люди — мы уже знаем, что всё это незнакомо нам, хотя бы уж потому, что неизвестно пространство, в котором всё это происходит.

И это окно, из которого мы смотрим, есть окно в непостижность, — больше мы ничего не знаем о нём. И четыре стены, и камин, и мягкое кресло, в котором мы только что размышляли о возможности постижения мировой фантасмагории, и эти уютные мелочи не укроют они нас от всюду витающей ночи.