Четыре встречи
Шрифт:
Чтобы забыться, он с головой уходил в заказы, брался за самые сложные, и… Все равно тосковал по Марине, ждал воскресений, чтоб приехав прежде нее, устроиться на куцем матрасике возле самодельного, из обычного ящика, столика, разложить виноград, нарезки, салфетки, подогреть чайник, и ждать, когда лязгнет замок, хлопнет дверь, донесется знакомое «Аленький, я пришла», и она, уставшая, присядет к столику – «все балуешь?», – и будет есть медленно, почти засыпая, пока он не заварит кофе покрепче и подухмяней, и только вдохнув горьковато-пряного аромата, встрепенется и оживет…
Но в одно из воскресений, Алексей едва успел войти в квартиру, – навстречу ему вышла Марина:
– Аленький?
– А ты что дома? Случилось что?
– Из турбюро ушла.
– И
– Теперь корректором попробую, представляешь? В одном издательстве предложили. Даже подождать согласились.
– Подождать? Чего?
– Я, Аленький, хитрая, – улыбнулась Марина, пропуская его в комнату. – У меня со вчерашнего дня отпуск по линии турбюро. Сначала отгуляю, потом уж уволюсь, наймусь, оформлюсь… А пока отсыпаться, отдыхать, ну и… правила вспоминать… – махнула она на пару книжек на подоконнике. – Только, Алеш…
С издательством ей чистая удача вышла. Они для бюро буклет разрабатывали, Марина ошибки в тексте заметила, исправлять стала, разговорилась с кем-то, про «недообразование» свое гуманитарное рассказала, с кем-то в издательстве про журналы и газеты поболтала (оказывается, собеседование проходила), потом еще из издательства заходили, какой-то «левый» текст посмотреть просили, а скоро и работу предложили. Зарплата копеечная, зато само издательство – чуть ни во дворе (со связью проблем не будет), тексты, если что, на дом брать можно, работа тихая, спокойная, – читай себе, да отметки делай, в стороне от многоголовой, многоногой, многоязыкой суеты. И на дом времени больше будет, и на жизнь. А то как-то мельчать, усыхать начала эта самая жизнь, все вокруг Алого крутится, им измеряется, вернее, его присутствием. Ни библиотек с музеями, ни настроений ремонтных, даже читать почти перестала. И так это смущало ее душу, что хотелось полного, даже без Алого, уединения, чтобы в себе разобраться. А тут отпуск как раз! Целый день Марина готовилась, искала подходящие слова, доводы, сравнения, – мысли как гнус жужжали в ее голове, – но, так ничего и не придумав, промямлила из последних сил:
– Только Алеш... мне б совсем отдохнуть. От всего.
– От чего – всего?
– Не сердись. Я думаю, мне бы... нам… друг от друга… отдохнуть надо, – еле выговорила Марина.
– Друг от друга?.. – задумался он. – Тебе тяжело со мной? … Скажи.
Марина обессилено молчала.
– Ладно, – не дождавшись ответа, кивнул Алексей. – Так и быть, – встал да ушел, только дверь хлопнула.
Ошарашенная Марина привалилась плечом к стене: выгнала, получается? вот так просто? А чего она хотела? Сама сказала: отдохнуть хочу, – вот и отдыхай. Мысли жалили, сердце полнилось болью, а губы шептали «Алеша, Аленький, Алый…». Предвкушение долгожданного уединения сменилось мертвенным беззвучием вдруг обрушившегося одиночества. Марина закрыла глаза, и утонула в забытьи, безмысленном, глухом и безвоздушном, и не слышала, как уркнул замок, и скрипнула дверь в квартиру… Лишь благоухание свежей зелени вернуло ее к действительности. Алеша стоял в дверях, держа перед собой пушистое облако ромашек в неприметном ведерке.
– Алый… – выдохнула Марина.
– У тебя тут с настроением что-то было. Вот, – протянул он цветы, и сам же поставил их в угол, – как будто я только пришел. Давай?
Марина ответила благодарно смеющимся взглядом, и уже не могла понять, как собиралась прожить целый отпуск без Алого.
***
Алексей еще с вечера решил, что на сегодня баз вариантов отпрОсится, чтоб похитить, украсть, увезти Марину туда, где обои на стенах и ковер под ногами, и диван человеческий (не на полу спишь!), и огромные махровые полотенца в ванной. Пока Марина спала, сбегал позвонил родителям, предупредил, что с Мариной приедет. Познакомятся, наконец. А еще, – думал он на обратном пути, – вместе в парке погуляют. Парк огромный, в жару, конечно, народу многовато, зато вечером тихо, пустынно… парочки целуются… глядишь, и Марина осмелеет… (Уж больно стыдливость ее достала. Дома еще ничего, а на улице – не обнять, не приголубить,
разве за ручку. Это с ним-то 33-летним за ручку!). С Толяном встретятся, – интересно, поладят ли? Словом, пока ходил, звонил, – изошелся на фантазии и планы, и еле дождался, когда Марина все соберет, закроет, проверит…
… Скоро все вместе ужинали на маленькой уютной кухоньке обычной многоэтажки спального района: Марина с Алым и его родителями. Отец, пожилой, с высокими залысинами, и живыми, ярко-карими глазами, со значением поглядывал на сына, – понимаю, мол, – и влюбленно, – на жену, совершенно седую женщину с удивительно молодым лицом и узнаваемо голубыми для Марины глазами. Она называла Марину «доченькой», и радушно пододвигала то блюдечко с печенюшками, то розеточку с вареньем. Марина, оробев от их ласки и приветливости, умоляюще поглядывала на Алешу, но тот ободряюще улыбался: привыкай… Словом, родители приняли Марину как родную, может, были счастливы надеждой, что Алька определился (пора б уж, в его-то возрасте), – и на следующий день, уехали на дачу исполненные понимания, мудрости и вежливости.
… Толян вежливостью не отличался, зато любил щегольнуть цинизмом и даже нахальством, но злым человеком не был, скорей недоверчивым, особенно ко всему возвышенному, и, так уж повелось, к Лехе относился покровительственно, как к младшему. Друзья хоть и были одних лет, но Толяну повзрослеть раньше пришлось, в 14, когда родители погибли, – в детдом не попал, потому что сестра, старшая, уже совершеннолетней была. Так вдвоем и жили. Спасибо Лехиным родителям, – всех троих, Альку и Толика с сестрой, одинаково тащили и опекали. Но Толян и не думал за спинами взрослых отсиживаться, парнишка-то волевой, с характером. Лет с 15 подрабатывать начал, ко всему прислушивался, присматривался, примерялся, на ус мотал, на сестринские шуры-муры до того налюбовался, что женщинам веру потерял. А после Лехиной женитьбы на слабый пол без кривой ухмылки смотреть не мог.
С Мариной не то чтоб жаждал познакомиться, так… за друга волновался, а потому, едва Лехины родители уехали, сразу в гости к другану заявился, но только и успел, – на кухню пройти да за налитый чай «спасибо» сказать, – Марина в Лехину комнату ускакала.
– Дикая что ль? – кивнул Толян вслед ей.
– Есть немножко, – довольно сияя, ответил Леха. – Ей к человеку привыкнуть надо.
– А как? Шарахается вон!
– Можно по парку втроем поболтаться. Она природу любит.
– Ну, точно – дикарка. А что? Не так темно, авось, разгляжу твою мауглю.
Марина от прогулки сначала отказывалась. Не понравилось ей, что Толян ее сразу «Манон» обзывать стал, и что взгляд у него нагловато-оценивающий, и усмешка эта... Хочешь улыбаться – улыбайся, не хочешь – не надо, а так, то ли да, то ли нет, – зачем? Но тут уж Алый настоял: у меня друга ближе нет, а что не показался он тебе, – так первое впечатление обманчивым бывает… Да и прогуляться не помешает. Васильевский – место, конечно, зеленое, но здесь-то одно название «парк», а так, – лес настоящий, даже грибники встречаются, и озеро есть.
– А ты все время рядом будешь? – покосилась Марина.
– Если сама не убежишь…
На том и сошлись.
Легкие сумерки белой ночи хлынули им навстречу поскрипыванием песка и шуршанием листвы, и понесли их по высвеченным белесым электричеством аллеям, по темным, заросшим тропинкам, мимо отливающих бронзовыми, нефритовыми и опаловыми бликами зарослей, к неподвижному, манящему серебристой прохладой и свежестью озерцу, в котором величественно и бестревожно фосфоресцировало лунное отражение.
Марина держалась в стороне от мужчин, то и дело скрываясь из вида, и уходя, видимо, довольно далеко, так что даже на «Манон» не сразу откликнулась, только на родное «Мариш»:
– Ты где там пропадаешь?
Вместо ответа, она сама вышла к Алому, забрызганная ночной росой, с увлеченно поблескивающими глазами:
– Гнезда высматриваю.
– Птицами, значит, интересуешься, – поморщился в улыбке Толян. – И что птицы? Жрут, спят и гадят.
– Как и человек, – колюче, в упор ответила Марина.