Четыреста килознаков

— Не сомневаюсь. Это же Зарецкий. Не думайте, я на него зла не держу, на вас тем более. У нас с ним все равно ничего не вышло. Он для меня слишком резкий и жесткий, я привыкла к другому. Просто трудно было это признать. Сам-то по себе человек хороший. А вот вам, похоже, в самый раз.

— Почему вы так думаете? — удивилась я, даже не столько ее словам, сколько обороту, который принял разговор.

— Вы такая же, — усмехнулась Ольга. — Я бы не смогла вот так прийти.

— Ну… я бы на спокойную голову, наверно, тоже не смогла бы. Мы с ним разругались в хлам утром.

— Из-за этого? — она отдала мне листок.

— Да.

— Узнаю брата Колю. Подождите.

Ольга встала, вытащила из кармана халата телефон и отошла в сторону. Я не слышала ни слова, не видела ее лица и могла только догадываться о содержании разговора, который продолжался довольно долго.

— Короче, если поедете прямо сейчас, отец вас дождется, — закончив, она вернулась ко мне. — Он во Вредена, но сегодня у него прием в «Скандинавии» на Есенина. Знаете, где это?

— Да, я живу недалеко.

— Подойдете в регистратуру, скажете, что к Волошину по договоренности.

— Ольга, спасибо вам огромное, — я встала, и колени ватно подогнулись. — Если честно, я не ожидала. Скорее, на удачу приехала. Скажите… все очень плохо?

Она вздохнула тяжело, глядя себе под ноги.

— Как вас зовут?

— Евгения.

— Женя, не буду врать, все плохо. Очень. Ему после лечения надо было уходить сразу, но комиссия признала годным, и он еще летал, пока не выслужил минимальный срок. На сверхзвуковых скоростях сильные перегрузки. Началось разрушение позвонка. Это могло продолжаться долго — до какого-то ударного воздействия. Было что-то? Падение? Или резко тяжелое поднял?

— Было. Падение.

— Ну вот… В общем, отец вам все подробнее расскажет, тут больше хирургия. Хотя я очень сильно удивлюсь, если он возьмется. Если вообще кто-то возьмется.

Поблагодарив еще раз, я вышла на улицу. Похоже, начался нервный отходняк: голова кружилась, во рту пересохло, сердце отбивало рейв. А ведь я еще ничего не сделала, только первый шаг. На такси через весь город ехать можно было до посинения, поэтому пошла на метро. И там от духоты снова стало нехорошо.

Мать твою за ногу, ну-ка соберись, тряпка! У тебя впереди очень нервный денек, готовь ресурсы.

Организм испугался и вернулся в норму. Относительную.

В клинике пришлось подождать, пока Ольгин отец не закончит прием. Наконец я вошла в кабинет. За столом сидел пожилой импозантный мужчина в очках.

— Это насчет вас Оля звонила? — спросил он, кивнув в ответ на мое «добрый день». — Давайте, показывайте.

Глава 37

Просмотрев заключение, Волошин хмыкнул и поправил очки.

— А ты не летчик, а я была так рада… — задумчиво пропел он себе под нос. — Сами снимки где?

Я достала диск.

— И все старое давайте, что есть.

Волошин изучил бумаги, потом вставил диск в дисковод, долго разглядывал снимки, увеличивая и передвигая изображение.

— Мда… Ну что вам сказать, девушка… Боюсь, летчик ваш не только отлетался, но и отходился, как ни печально. Смотрите сюда, — он повернул монитор ко мне и ткнул пальцем в экран. — Вот тут у нас фокальная рефрактура, это повторный перелом точно на месте первого. Только теперь перелом оскольчатый, — палец прочертил V-образную линию поверх размытого пятна. — Отломок пока относительно фиксированный, но он смещается и травмирует спинномозговой нерв. Вот здесь. Это само по себе крайне скверно, отсюда боли, онемение, вплоть до преходящего паралича. Но гораздо хуже другое.

Он замолчал, а я прикусила губу и почувствовала во рту медный привкус крови.

— Рано или поздно этот отломок сместится еще больше и перестанет закрывать собою вилку, которая просто разорвет нерв. Когда это случится, не знаю. Даже если Николай будет носить себя как хрустальную вазочку, это не поможет. Достаточно неосторожно наклониться, чтобы завязать шнурки. Через месяц, через год или через два, но так и будет.

— А почему нельзя сделать операцию? — я изо всех сил старалась сдержать слезы.

— Можно, — вздохнул Волошин. — Но это как в кино, когда за сорок секунд надо перерезать один проводок из тысячи, не задев соседние, иначе мир взлетит на воздух. Здесь нужно удалять часть позвонка и ставить титановую конструкцию. Не задеть при этом нерв будет посложнее проводка.

— И что, никаких шансов? — я никак не могла поверить, что все безнадежно. Что врач, делавший Нику МРТ, оказался прав.

— Ну почему же? Шанс есть. Мизерный. Как джекпот в лотерею сорвать.

— А вы можете? Рискнуть?

Он снял очки и посмотрел на меня пристально.

— Как вас зовут? Евгения? Евгения, вы определенно человек мужественный и решительный, раз при всех… сложившихся обстоятельствах не побоялись обратиться к Ольге и ко мне. И это многое говорит о вашем отношении к Николаю. Но, при всем уважении, решать не вам.

— Само собой, — терять было нечего, и я поняла, что не отступлюсь. — Решать ему. Но сейчас я спрашиваю вас. Вы — можете рискнуть?

— Нет.

— Почему? — подо мной словно земля обвалилась, но я еще судорожно цеплялась за край обрыва. — Репутация? Деньги? Или личное?

— Ну вы даете! — рассмеялся Волошин. — Такие операции делают по квоте. Репутации подобная неудача точно не навредит. Личное — ну тут вам должно быть стыдно. Личная жизнь моей дочери не имеет никакого отношения к моему профессиональному долгу. Нет — потому что не вижу смысла рисковать. Без операции у Николая есть еще немного времени, чтобы пожить нормальной жизнью. Пусть не слишком комфортной и со множеством ограничений, но это лучше, чем инвалидное кресло. Операцией я с очень большой вероятностью посажу его туда прямо сейчас.

— Понятно… — я собрала в папку бумаги и диск, положила все это в сумку и встала. — Простите, что отняла время. Всего доброго.

Все вокруг затянуло слезами, как стекло в дождь. Но я помнила, где должна быть дверь. И уже взялась за ручку, когда услышала за спиной:

— Подождите.

Я обернулась и позорно шмыгнула носом.

— Вы ведь не женаты?

— Нет. В апреле собирались расписаться.

— И вы готовы связать свою жизнь с инвалидом?

У меня не было времени обдумать это и представить в деталях. Но и представить себя без Ника я тоже не могла.