Чистая душа

— Вот ведь… сама дала ему это полотенце на дорогу…

Она опять запустила руку в мешок и вытащила дорожный несессер в кожаном футляре.

— И это из дома…

Гульниса зарыдала еще безудержнее.

Сания сдвинула брови.

— Подожди, Гульниса-апа, — сказала она, — надо еще проверить. Может, дело обостоит совсем не так, как ты думаешь…

Словно желая найти что-то утешительное, она сунула руку в мешок и вытащила зеленую гимнастерку с майорскими погонами. В гимнастерке было что-то завернуто. Сания развернула ее и вдруг болезненно вскрикнула, прижав ладони к вискам. Губы ее дрожали.

— Это он!

Внутри гимнастерки лежал красивый пуховый шарф, В чем дело? Я взял его посмотреть. Отличный пуховый шарф, такой мягкий и нежный! Я развернул его. Концы шарфа окаймлены белым пухом, на одном из них искусной рукой сделана вышивка.

— Это он! — повторяла Сания.

Она вырвала из моих рук шарф, уткнулась в него лицом, и плечи ее затряслись.

Я не мог понять, что повергло в такое горе обеих женщин.

Сания подняла мокрое от слез лицо и притянула к себе Гульнису:

— Прости меня! Прости меня!..

В тот день мне так и не удалось поговорить с Санией. Но позднее Сания рассказала мне историю пухового шарфа. В связи с этой грустной историей я многое узнал о Баязитове и его жене Гульнисе, познакомился с Мухсиновым и Джамилей. Сания любовно рассказала мне о молодежи, о своих учениках — Миляуше, Кариме, Шакире, Рифгате.

Миляуша учится уже на четвертом курсе геофака. Каждое лето выезжает в экспедицию с Табанаковым. Скоро собираются сыграть свадьбу.

О Рифгате я получил печальное известие. В сорок третьем году, во время исторических боев па Курской дуге, он был тяжело ранен, ему ампутировали ногу.

— Если хотите, вы можете повидать его, — предложила Сания. — Он теперь в Казани, поступил в юридический институт.

А Шакир, оказывается, как и прежде, никому не пишет. Родители даже не знают, жив ли он.

Однажды вечером я побывал у Каримы. Она тоже ничего не знала о судьбе Шакира. Карима по-прежнему работает на заводе точных механизмов. И все ждет Шакира. Мы говорили с ней в присутствии Гульсум-апа. Не потому ли она больше вспоминала Рифгата? В глубине души у меня даже зародилось сомнение: не занял ли главное место в сердце этой милой женщины Рифгат?

3

Вернувшись в Казань, я навестил Рифгата.

Веселого, жизнерадостного парня, как мне показалось, не смущало, что он остался без ноги и вынужден ходить на костылях.

Он даже пошутил по этому поводу:

— На меня, видно, пало проклятие товарищей. В училище в походах я всегда ходил направляющим. А ноги у меня длинные. Непоспевающие ворчали: «Эх, укоротить бы ему ноги…» Так и вышло. Собирался я стать военным. Впрочем, это было временным увлечением. Не все ли равно, какая работа! Может, в прокуроры выйду…

Мы зашли в Ленинский сад и долго беседовали. Меня интересовала фигура Шакира. Рифгат обрисовал своего друга так живо, что мне захотелось повидать его самого. Я сказал об этом Рифгату и попросил, если он узнает что-нибудь о Шакире, сразу сообщить мне.

Как-то он позвонил мне и сказал, что получил письмо из Ялантау. Оказывается, из военкомата пришло извещение: капитан Шакир Мухсинов погиб на территории Германии…

4

Окончилась война. Я снова приехал в Ялантау повидать моих героев. Здесь я встретился с Камилем. Мужественный воин, он снова вернулся к своему любимому делу — стал директором школы. Мы встретились как старые друзья. В ближайший выходной день меня пригласили поехать на другой берег Камы.

День был чудесный. Небо ясное, без единого облака. Хотя была уже середина августа, солнце пекло по-летнему, и берег Камы был полон отдыхающих.

Мы шли по горячему песку вдоль прибрежных зарослей тальника. Рядом со мной — Камиль с сеткой в руках, полной разных свертков. На нем белая рубашка с короткими рукавами, на голове соломенная шляпа. Ему трудно шагать под палящими лучами солнца, рубашка на спине взмокла от пота. Однако он по-детски радуется хорошему дню. Окидывая взглядом ширь реки, хмурится и вздыхает.

— Эх! Довелось-таки увидеть эту красоту! Дожили до счастливых дней!

Чувства переполняют его, он даже декламирует стихи:

Нет нигде таких березок, Нет нигде таких лесов И зеленой этой гривы Шелестящих камышей.

Я пошутил:

— Где тут березки? И заросли тальника никак не назовешь лесами. И камышей ваших не вижу.

Но Камиль ответил всерьез:

— Мне в этом стихотворении нравятся слова «нет нигде…». И правда, где только я не побывал — нигде на свете нет такой милой природы! Такой реки, такого песка… А если хотите, отсюда и лес недалеко и березки…

Я, конечно, понял Камиля: это была его родина.

Ведь здесь все с детства родное ему. И с ним вместе идут самые близкие для него люди. Вон позади него Сания. Она всегда окружена людьми. И сейчас с ней Касимова и какие-то женщины. Сания ведет за руку Розочку. Девочка выросла и похорошела, развернулась, как настоящая роза. Ею любуются все встречные. И, конечно, нежно любит ее отец.

— Папочка-а-а-а! — звенит ее голосок.

Камиль оборачивается:

— Что, доченька? Что скажешь?

— Далеко еще?

— Сейчас дойдем, дочка. Устала? Хочешь, понесу?

— Нет, не устала…

Камиль договорился с друзьями встретиться в выходной день за Камой. Мы вместе разыскиваем их. Разглядываем загорающих на песчаном пляже детей. На берегу цветными кучками лежит одежда купающихся. И кое-где, напоминая о недавно закончившейся войне, рядом с одеждой лежат костыли и протезы…

Издали мы видим рослого инвалида. Балансируя руками, он прыгает на одной ноге к воде. Вот он сел на мокром песке и ползком пошел в воду, только голова с темной шапкой волос видна над сверкающей гладью.

— Карима, иди сюда!

— Да ведь это же наш Рифгат! — говорит Камиль.

Только вчера я узнал от Сании, что Рифгат женился на Кариме.

На берегу, в кустах у самой воды, стоит Карима. Черный купальник плотно обтягивает ее стройную фигурку.

Я окликнул Рифгата и помахал ему рукой. Надо было поздравить его с женитьбой, но не хотелось смущать полураздетую Кариму. Еще успею повидаться с ними.

Встретили на берегу и Мухсинова.

— Здравствуй, Камиль! — крикнул он, — Как жизнь?