Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)
Шрифт:
Пулеметчик в дзоте сменил раскалившийся ствол, а помощник подсунул тяжелую, хорошо протертую ленту с разноцветными головками пуль. Затвор с лязгом захлопнулся, и командир расчета снова открыл огонь ровными точными очередями по мелькавшим среди снега и дождя рыжим шинелям.
Горящая траншея, крики, усилившаяся пулеметная стрельба – все это стало сигналом для обоих взводных и снайпера Андрея Ермакова.
Он вскарабкался по уступам кирпича. В узкой амбразуре сверкали непрерывные вспышки огня, от которых дымились шпалы в углах амбразуры. В дальней траншее что-то горело, трещали в огне патроны, несло запахом паленой человеческой плоти. Дзот и с десяток немцев возле него продолжали вести огонь.
Амбразура была недоступна. Находилась под углом, и Андрей видел лишь вспышки. Зато солдаты в траншее были в пределах видимости. Он выстрел два раза. Один из солдат сполз вниз, винтовка осталась на бруствере.
Деревянная крыша трещала, покрываясь сетью пробоин. Андрей успел переползти. Над тем местом, откуда он произвел два первых выстрела, висело облако древесного крошева и разлетались щепки. Он выбрал удобное место за толстой чердачной балкой, но крышу простреливали не меньше чем из десятка автоматов и винтовок.
Разрывная пуля разлетелась снопом желтых искр, еще несколько штук прошли веером и обрушили в метре от него доску. Снова пришлось ползти, а когда Ермаков пристроил наконец винтовку, увидел рядом с собой убитого бойца в телогрейке. Это был один из разведчиков, которых посылали сюда вести наблюдение. Лежал он не меньше недели, чувствовался запах разложения.
Кто его убил? Снайпер или пулеметчик, который засек движение. Какая разница? Рядом
Низкорослый солдат в каске, наползающей на уши, бил короткими очередями, прочесывая крышу. Ермаков поймал в прицел лицо и нажал на спуск. Пуля звякнула о край каски, пробила ее и отбросила маленького автоматчика к другой стене траншеи. Двое уже есть. Из окопов возле дзота немцы высовываться остерегались и вели огонь наугад, поднимая над головой стволы.
Сторожка и полусгоревший бронеавтомобиль, застывший на переезде, становились, кроме дзота, еще одной головной болью. Из окна сторожки вел огонь автоматчик, за бронеавтомобилем прятались еще двое или трое стрелков. Ермаков понял, что на этой позиции ему не удержаться.
Пулемет с крыши сторожки хорошо пристрелялся – пожалуй, и кирпичный дымоход не спасет. Пули долбили его, вышибая порой половинки кирпичей. Еще четверть часа такой стрельбы, и дымоход рухнет. Передвигаться по чердаку не давали стрелки возле дзота – автоматные очереди и частые винтовочные выстрелы долбили дощатую крышу. Удивительно, как она еще не загорелась, – наверное, только потому, что два дня подряд шел дождь, даже снегу на чердак подсыпало.
Андрей понял, что обстановку можно хоть как-то изменить, если он прикончит пулеметчиков на крыше сторожки. МГ-34 не давал ему высунуться, а оставлять надежное убежище, массивный дымоход, означало слишком большой риск.
И все же рисковать придется. Он прополз по чердаку метров семь, отыскал пробоину от осколка, через которую была хорошо видна сторожка. Выстрелил дважды, почти навскидку. Пулеметчик уткнулся лицом в приклад, видимо, был убит наповал. Второй номер звал кого-то на помощь.
Нарушая неписаный закон – не стрелять три раза с одного и того же места, Андрей добил второго номера и, отползая, почувствовал, как печет левое предплечье. Вжимаясь в шлак, которым был утеплен чердак, Ермаков заполз в какой-то угол, стащил телогрейку и принялся бинтовать рану поверх гимнастерки и нательного белья. Главное – остановить кровь, а кость, кажется, не задета.
Поредевший взвод Чурюмова цепочкой двигался вдоль стены барака. Немцы пока выжидали, возможно, надеялись на подмогу. Они сидели и стояли уже наготове со взведенным оружием, но минутная задержка обошлась им дорого.
Двое разведчиков и сапер обошли барак с другой стороны и бросили в окно и проломы несколько гранат. Ближние к окнам немцы были убиты или ранены, остальные кинулись к выходу и столкнулись со взводом Чурюмова.
Немцы имели большой опыт, были лучше вооружены (половина имели автоматы). Новички младшего лейтенанта Чурюмова были измотаны переправой, пережили лобовую атаку, потеряли половину товарищей. Но сейчас, озлобленные, забывая про страх, дружно кинулись на врага со штыками наперевес.
Бежавшие впереди падали под автоматными очередями, но прорвавшиеся вперед уже пустили в ход штыки. Костя Чурюмов отчетливо понимал, что перевес на стороне врага. Остатки взвода могли спасти только решительность и злость.
Младший лейтенант никому бы не признался, какой страх он пережил в гремящем трюме баржи, ожидая каждую минуту, что судно получит снаряд и начнет тонуть. У многих не выдерживали нервы. Бойцы и даже командиры кидались вверх по крутому трапу, били прикладами в люк, стремясь выбраться из этого жестяного громыхающего гроба.
Костя Чурюмов тогда выдержал, не двинувшись с места. И рядом с нм понемногу скапливалась группа уверенных в его спокойствии людей. Они сумели попасть с ним в роту Палехи, шли в атаку, добрались до этого чертового барака и теперь наконец столкнулись в упор с теми, кто пытался убить их издалека.
Несколько бойцов, прошитые очередями, свалились, не добежав до своих врагов считаные шаги. Остальные бежали, не останавливаясь, выставив штыки. Сразу у трех-четырех немцев закончились магазины. Выдернуть пустой, вставить новый и передернуть затвор – для этого требуется не более пяти секунд. И снова нажимай на спуск, добивай ошалевших фанатиков.
Но эти трое-четверо с пустыми магазинами невольно отступили, стараясь выиграть секунды для перезарядки. Это стало для них непоправимой ошибкой. Лучше бы они кинулись вперед, размахивая бесполезным оружием, как железяками, чем показали свою нерешительность. Двое немецких солдат были сразу заколоты штыками. Кто-то шарахнулся в угол, спеша достать из-за голенища сапога гранату, но его застрелили в упор.
Рослый боец, Грошевой, крутнувшись, как юла, сбил прикладом немца. Развернул винтовку и, крича что-то непонятное, ударил штыком второго в лицо. Костя Чурюмов расстрелял барабан своего нагана. Перезаряжать уже не было времени, и он вцепился крепкими костистыми пальцами в глотку унтер-офицеру.
– Взводного убивают, – орал здоровяк, оставшийся без винтовки.
Штык намертво застрял в костях черепа. Разведчик с хищно блеснувшей финкой ударил в спину подвернувшегося немца. У него попытались вырвать финку из рук, но, скаля зубы, он полоснул по вытянутым пальцам отточенным лезвием. Второй разведчик, его напарник, стрелял из трофейного «парабеллума».
Одна из пуль пробила голову унтер-офицеру, а Чурюмов уже цепко перехватил трофейную винтовку и пригвоздил штыком к стене пятившегося от него немца. Понимая, что бой они проигрывают, уцелевшие немецкие солдаты перебежками отступали прочь, прикрывая друг друга выстрелами и автоматными очередями.
Опытный боец из девятой роты, один из тех, которыми усилили взвод Чурюмова, бил с колена, лихорадочно передергивая затвор. Свалил автоматчика, достал пулей еще одного солдата. Но тот убегал, волоча перебитую ногу. Красноармеец выпустил в него последнюю пулю и снова попал. Стремящийся изо всех сил выжить, немец продолжал ковылять, не отставая от других, и вывалился из громыхающего выстрелами задымленного барака наружу.
Преследовать огрызающуюся огнем группу немногие оставшиеся бойцы из взвода Чурюмова не решились – слишком густо летели пули. Стреляли вслед, изредка попадали, но чаще мазали в суматохе.
– Выбили сволочей, – орал здоровяк Грошевой, который спорил с Чурюмовым, а в бою уложил двоих немцев.
Вооружившись трофейной винтовкой, он посылал пули вслед бегущим. Выпустив обойму, сгоряча кинулся догонять убегавших, но поскользнулся и упал. Подумал, что под ногами грязь, но среди мертвых тел расползлась лужа густой липкой крови.
Комбат Логунов, от которого требовали закрепиться на занятых позициях, собрал, какой мог, резерв, передал им станковый пулемет и приказал начальнику штаба Орлову:
– Выбить оставшихся фрицев, организовать оборону и через час доложить об исполнении.
Старший лейтенант не был трусом, но, догадываясь, какие потери несет его бывшая рота, угрюмо заметил:
– Стояли развалины и никому не нужны были, а сейчас людей пачками кладем.
– Радуйся, дурак, что полтораста метров берега отвоюем и повыше сидеть будем. Хоть что-то увидим.
– Зато и мы, как вошь на пупке, окажемся. Там даже от мин прятаться негде.
Зря орденоносец Орлов произнес слова «прятаться». Логунов вытаращил обожженные давним взрывом глаза с россыпью черных точек вокруг и заорал, заикаясь от злости:
– Я тебе покажу прятаться! Ты начальник штаба батальона или старший писарь? Сводки мне без тебя напишут и набрешут складнее, чем ты. Воюй, Юра, добывай славу. Волга недели через три первым льдом покроется, подвоз прекратится. Считай, мы в ловушке без патронов окажемся, если удары наносить не будем и берег за собой не удержим.
Орлов вскочил как ошпаренный и, построив свое войско, дал неуставную команду:
– Пошли, что ли… видно, не обойдутся там без нас.
Хотел добавить еще что-нибудь едкое, но раздумал. С комбатом лучше не ссориться. А бой возле барака, кажется, затихает. Отойдя от штаба, он обронил как бы между прочим:
– Да не спешите вы так. Вон пулемет в грязи вязнет.
Штабные подчиненные дружно замедлили шаг, может, и правда без них обойдутся.
Бой, действительно, заканчивался. Придя в себя, Палеха отдавал быстрые команды. Иван Шабанов и еще трое бойцов добрались
до дзота и забросали его бутылками с горючей смесью. Просмоленные шпалы горели с ревом, выбрасывая рваные языки пламени. В огне трещали патроны, потом ухнули сразу несколько сдетонировавших гранат, вниз провалилась крыша, подняв сноп искр.Двое уцелевших немцев кое-как сорвали с себя горящие шинели, но убежать далеко не смогли. Одного уложил выстрелом Максим Быков, во второго стреляли несколько человек сразу. Он упал, попытался подняться и застыл в луже, по краям которой еще не растаял снег.
Орлов оказался прав. Когда он пришел со своей группой, все было кончено.
– Справились, значит, без нас. Вот уж не ожидал, – не скрывая облегчения, брякнул он. – А мы вам «максим» притащили.
Василий Палеха расставлял людей, организуя оборону, не обращая на Орлова внимания. Начальник штаба потоптался, не зная, что делать дальше, увидел у окна мелкого конопатого снайпера, следившего за подходами.
– Ну, как тут?
– Наших много погибло, – ответил Быков. – Но фрицев выбили.
– И ты выбивал?
– А что, я хуже других? – обиделся Макся. – У меня уже шесть фрицев на счету.
– Построй своих людей, – прервал пустой разговор Палеха. – Сколько вас, штабных?
– Десять человек.
– Пятеро со мной остаются, остальные пусть возвращаются в штаб. Заберите с собой раненых, а пулемет я у себя оставляю. Боеприпасы и гранаты тоже оставьте здесь… В штабе они не нужны.
– Слишком резво ты командуешь, – начал было Орлов, но Василий Палеха, с перевязанной головой и в прожженной телогрейке, зло сощурился.
– Командиров у меня тоже не хватает. Может, останешься? Немцы, наверняка, скоро атакуют.
– Логунов меня искать будет.
– С ним я договорюсь, – уже открыто издевался над бывшим ротным Палеха.
– Мне в штаб надо…
– Ладно, иди к черту, дописывай свои бумаги.
Никогда в жизни Орлов не чувствовал себя таким униженным, да еще со стороны бывшего подчиненного. Ему безжалостно мстили за высокомерие, пресмыкание перед начальством, непродуманные команды, которые унесли жизни многих бойцов роты.
Но, проходя мимо застывших, облепленных грязью мертвых тел, невольно заглядывая в тусклые невидящие глаза, бурые лужи дождя, смешанного с кровью, зло успокаивал себя: «Это ничего… обнаглел Палеха, но он свое получит». Главное, сам, Орлов, остался в живых, а ведь мог вот так же лежать, и никому не было бы дела, что вот лежит геройский старший лейтенант. Себя не обманешь, в роте его не любили и равнодушно проходили бы мимо. А погибшими займутся похоронщики, снимая шинели, обувь и складывая тела в общую яму – братскую могилу.Глава 5 Охота за минометчиками
Немцы не прекращали наносить удары весь октябрь. Перенимая тактику 62-й армии Василия Чуйкова, они зачастую пытались прорвать оборону штурмовыми группами, с тем, чтобы развить в дальнейшем успех более крупными силами.
Кое-где отдельные вражеские роты и батальоны продвигались вперед, но вскоре останавливались, неся большие потери. Снайперы из батальона Логунова выходили на свою охоту обычно до рассвета, и требование оставалось прежним – без результатов не возвращаться.
Все понимали, что подступающий ноябрь и зима решат обстановку в какую-то определенную сторону. Если немцы по-прежнему не прекращали попыток сбросить русских в Волгу, то с нашей стороны продолжалась тактика изматывания врага.
В один из первых ноябрьских дней Андрей Ермаков вместе с Максимом Быковым заняли позиции в разваленном почти до основания бывшем жилом доме. Оба снайпера уже сработались, понимая друг друга с полуслова. В прошлое ушел шнурок, которым они подавали сигналы друг другу.
Андрей лежал на принесенном вчера старом бушлате в одной из комнат второго этажа. Третьего и четвертого этажа в этом месте не было. Их смахнуло взрывом авиабомбы с месяц назад.
Дом был когда-то хорошо отделан, кое-где валялись куски лепнины, остатки фигурных барельефов. Остатки дома делила на две части огромная воронка, заполненная до половины мутной водой.
В застоявшейся гнилой воде плавали два раздувшихся трупа. Третий лежал на камнях, поперек смятой металлической решетки. Бойцы были наши. Территорию занимали немцы, своих они торопились быстрее похоронить.
Рядом с домом извивалась узкая траншея. Немецкие подразделения были крепко прорежены за полтора месяца городских боев, лишь изредка мелькали каски.
Ермаков и Быков высматривали позицию минометного взвода. Мины, которые немцы обрушивали на наши траншеи, каждый день приносили жертвы. Собственно, любое оружие было направлено на уничтожение человека, однако их новому узлу обороны доставалось больше всего от мин.
В отбитом у немцев кирпичном бараке хватало подвалов, но сидеть в них сутками напролет не станешь. Бойцов в восьмой роте оставалось меньше трех десятков. В дневное время приходилось выставлять не меньше семи-восьми постов, в основном, возле пулеметов. На флангах постоянно дежурили усиленные группы.
Ночью на дежурство выходило две трети личного состава. Трехэтажный, также полуразрушенный дом на склоне, представлял постоянную опасность. Оттуда велся не только постоянный пулеметный обстрел, но и несколько раз предпринимались ночные атаки.
В один из дней там появился снайпер. Бойцы, не всегда проявлявшие осторожность, быстро почувствовали его присутствие. Убил одного, второго красноармейца, тяжело ранил пулеметчика. Выстрелы были точные, в грудь или голову, простой солдат вряд ли бы так метко стрелял.
Два дня восьмая рота старалась не высовываться, но снайпер уложил точными выстрелами командира взвода и связиста из девятой роты. Охотились на него Андрей Ермаков вместе с Матвеем Черных. Немца высмотрели в развалинах на нейтральной полосе, и Матвей уложил его выстрелом в голову.
На прикладе трофейной винтовки насчитали сорок с лишним зарубок.
– Фрицы не спят, – присвистнул Матвей Черных, рассматривая винтовку. – Сопляк, лет девятнадцать, а уже сорок душ на тот свет отправил.
Теперь добавилась еще одна минометная батарея. Четыре «самовара» открывали огонь внезапно. Выпустив десятка три мин, батарея замолкала, но раз или два за день налет повторялся. Ночью, чтобы держать красноармейцев в напряжении, минометы посылали каждые полчаса, а иногда и чаще, по три-четыре мины, и это не давало людям спать, особенно новичкам. Бойцы ходили вялые, полусонные, издерганные постоянной опасностью.
– Отсюда ничего не увидишь, – шепнул Ермаков, подползая к Быкову. – Надо перебираться вон туда.
Он показал рукой на другой уцелевший угол. Обзор оттуда был явно лучше, но там мог находиться пост, хотя никакого движения с утра не наблюдалось.
Осторожно двинулись через кирпичный завал. Ермаков вспомнил, как неделю назад вот так же шел, пригибаясь, мимо разваленного дома один из снайперов соседнего полка с напарником.
Еще толком не рассвело, но Андрей по привычке был уже на позиции затемно и лежал в укрытии. Запоздавший, немного знакомый Андрею снайпер вдруг осел на землю. На долю секунды позже донесся звук выстрела, и снова наступила тишина.
Ермаков тщетно пытался высмотреть место, откуда прозвучал выстрел, но поблизости никто больше не стрелял. Напарник убитого, залегший между камней, не шевелился, затем стал осторожно отползать.
Снова хлопнул выстрел, и напарник, дернувшись, тоже замер. По бессильно обмякшему телу Андрей понял, что он убит наповал. Привыкнув за это время ко многим смертям, Андрей невольно почувствовал дрожь в пальцах.
Слишком просто и буднично погибли его коллеги в ранней туманной дымке. Никаких других звуков, никто не переползал и не шевелился. Просто потихоньку рассеивался туман, и все отчетливее виднелись лица погибших.
Они с Максимом пролежали тогда полдня, надеясь, что немецкий снайпер себя обнаружит, но никто не появлялся. Ермаков боялся лишь одного, что начнет шевелиться его слишком шустрый помощник.
Ермаков собирался дать Максиму знак потихоньку отползать, когда с левого берега заработала наша артиллерия. Неизвестно, какой объект они обстреливали, но снаряды 122-миллиметровых гаубиц взрывались неподалеку, затянув все пеленой дыма и пыли.
– Две снайперские винтовки пропали, – сказал тогда Максим. – Жалко. Немцы ночью подберут и по нам пулять станут.
Но думал он, наверное, о другом. Дрожа от холода и пережитого напряжения, хвалил себя, что сумел пролежать полдня неподвижно и не попал на мушку немецкому стрелку, как те два снайпера из соседнего полка.
Такое могло случиться и сейчас. Передвигаться днем, считай, по открытому месту, слишком опасно. Вот так же хлопнут неизвестно откуда два выстрела, и две разрывные пули свалят их среди всякого битого хлама. Ночью фрицы обыщут тела, заберут оружие, а снег, который скоро выпадет, укроет их до весны.