Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

Командир полка шел в сопровождении адъютанта по темной траншее, отвечал на приветствия дежуривших в своих ячейках бойцов и с досадой рассуждал, что политотдел опять перехватил. Кто-то сверху додумался и от не хрена делать выдумал еще одну «ценную инициативу». Кто уничтожит больше всех немцев. Убьет, проще говоря.

Уничтожать фашистов надо, и по возможности больше. Это – война, боевые действия, предусмотренные уставами, но соревноваться, поднимать ненужную возню вокруг убитых вражеских солдат… Какие к чертям соцсоревнования на войне! Каждый должен исполнять свой долг, и этого достаточно, а не гнаться за победой в соревновании. Победа может быть только над врагом, но до нее ох как далеко.

Егору Ивановичу Волошину недавно исполнился тридцать один год. Можно сказать, он неплохо шел по карьерной лестнице, хотя по своей натуре мог открыто выразить свое мнение, доказывать его начальству, спорить, что нравилось далеко не всем.

У него и со Щегловым были далеко не лучшие отношения, когда действовал институт комиссаров и в частях царило двоевластие. Щеглов считал, что идеология – это главное, и постоянно влезал в вопросы боевой деятельности полка. Чего стоили одни долгие партсобрания, на которых толкли воду в ступе, цитировали вождей и принимали пустые резолюции с никому ненужными призывами.

Егор Иванович Волошин принял боевое крещение на Финской войне, командуя в тот период ротой. Когда началась Отечественная, а Волошин командовал уже батальоном, он с горечью убедился, что бездумно повторяются ошибки Финской войны.

Он вспоминал неразбериху, царившую тогда, в тридцать девятом, несогласованность действий, лобовые атаки на мощные укрепления Маннергейма, стены которых не пробивали даже шестидюймовые снаряды. Там старший лейтенант Волошин впервые увидел поля, усеянные трупами красноармейцев.

Запомнились вылазки финских лыжников, в легких куртках и свитерах, с автоматами, которые не шли в необдуманные атаки на пулеметы, как это было принято в Красной Армии. Утопая в сугробах и подметая полами длинных шинелей снег, красноармейцы скорее брели, а не атаковали, не имея права даже на минуту залечь под сплошным пулеметным огнем. Так было предусмотрено в тогдашних уставах, и роты целиком оставались в снегу, испятнанном кровью.

– Ничего! Скоро новое пополнение пришлют, – небрежно перебирая листы со списками убитых, раненых и обмороженных, говорили полковники. – Тогда и вломим «лопарям» как следует.

Командир роты Волошин за те несколько месяцев «Зимней войны» был дважды ранен и несколько раз оказывался на грани гибели. Однажды взвод финских лыжников промчался мимо батальонной колонны, медленно двигающейся по заснеженной дороге, стреляя едва не в упор из автоматов «суоми», похожих на наши ППШ. Те же семьдесят патронов в диске и скорострельность пятнадцать пуль в секунду.

Перезаряжая оружие на ходу, эти три десятка «лопарей», как их презрительно называли в начале войны, просто косили ряды походной колонны. Некоторые швыряли на ходу гранаты, «колотушки», полученные от немцев. Кидали умело, метров на пятьдесят. Взрывы и плотный огонь автоматов заставили батальон залечь.

А когда опомнились и попытались лыжников догнать, из завалов сосен ударили два ручных пулемета прикрытия и положили на снег еще десятка полтора тел в рыжих шинелях и валенках.

Финнов все же разбили, задавили численностью, огнем восьмидюймовых гаубиц, но долго не решались сообщить цифры наших потерь – двести тысяч бойцов и командиров, погибших в схватках с маленькой упорной армией.

Но самое сильное впечатление, которое навсегда врезалось в память, Волошин испытал на Финской войне в одном из госпиталей, где увидел, как выгружают из саней десятки вроде не раненых, но обессиливших бойцов с белыми, как мел, лицами, не способных двигаться.

– Что с ними? – спросил он у санитара.

– Ноги пилить привезли, – ответил тот.

– Как пилить?

– В снегу дня три полежали, а мороз под сорок. Пока командиры расчухались, все сплошь обморозились. Вот теперь ноги отпилят и отправят домой героев.

Егор Иванович и сам отморозил тогда пальцы на ногах. Обошлось без ампутации, но в морозы они ныли и спустя три года.

Спустя пару дней Ермакову и Матвею Черных вместе с напарником, охотником-сибиряком Михаилом Холодовым, приказали занять позиции возле отбитого железнодорожного барака. Имелись сведения, что немцы готовятся нанести удар со стороны трехэтажного дома на бугре и даже пустить в ход танки.

Насчет танков Андрей сомневался, их осталось у немцев в Сталинграде немного. Но если они решили снова отбросить батальон да и, возможно, весь полк снова к Волге, несколько штук могли наскрести.

Тем более немецкое командование хорошо знало, что обороняющие советские батальоны могли противопоставить танкам лишь немногие противотанковые ружья, бутылки с горючей смесью и гранаты, которыми, судя по газетным статьям, уничтожают немецкие «панцеры» с необыкновенной легкостью и в больших количествах.

На самом деле вывести из строя Т-3 или Т-4 с усиленной броней можно было лишь в редких случаях, заманив глупых немцев в какой-нибудь узкий тупик. Но в тупики танки лезть не торопились, расстреливая траншеи, пулеметные гнезда, как правило, с открытых мест.

Инструктировал снайперов их новый командир, лейтенант Чумак.

– Будет атака или нет, неизвестно, но вы сами видели, какая возня на том участке творится. Боевое охранение в целое укрепление превратили, ну, а кирпичный дом и укреплять сильно не надо. Там подвалов да закутков достаточно. Выберите позиции: основные, по паре запасных и обязательно пути отхода.

Матвей Черных вместе со своим напарником-сибиряком взяли на себя левый фланг. Ермаков присмотрел развалины дома, от которого осталась по сути одна стена. В свое время она защитила его с Максимом от пулеметного огня. Последние дни Андрей выходил на охоту в одиночку. Максим Быков лежал с ранением в полковой санчасти.

Прятаться под стеной Ермаков не рискнул. Тяжелый снаряд мог развалить ее до основания. Выбрал более-менее уцелевший участок развалин, хоть и небольшой, но имевший два окна и закутки на первом этаже, где сохранилась даже часть перекрытия.

Неуютно было находиться в засаде одному. Привык за это время к Максе Быкову. Хоть и суетливый, с трудом осваивающий свою новую профессию. Не получается из него толковый снайпер, но зато обладает цепким зрением и в трудную минуту не подведет. Но Максим лечится в полковой санчасти, оборудованной под обрывом. Другой мог сработать под дурака и напроситься в госпиталь на левый берег, но Быков бросать отделение, и особенно Андрея, не хотел.

– Поваляюсь, отосплюсь, – жмурился Максим, – санитарок пощупаю и к празднику вернусь. А ты без меня там поосторожней будь. Влезли с дури к фрицам в зубы – едва вырвались. Второй раз так не повезет.

– Ладно, лечись, – обнял на прощание Максю. – До встречи.

Но оба прекрасно понимали, что встречи может и не быть. Просто не хочется о плохом без конца думать – свихнуться можно.

Максим пытался заигрывать с Зоей, но та пошла проводить Андрея. Когда он обнял ее за плечи, женщина податливо прижалась к нему.

– Вечером встретимся, – вдруг сказала Зоя, и Андрей понял, что «встречаться» она собирается не просто так.

– А Вася Палеха?

– Что Палеха? Такой же мужик, как все. Думал, если командир роты, то я перед ним сразу расстелюсь. Ну, было дело, побаловались, и хватит. У него жена, дети, да и старше меня в два раза.

Андрей шел молча, и Зоя дернула его за рукав.

– Что, разонравилась?

– Нет.

Она неожиданно рассмеялась и быстро поцеловала в губы.– До встречи. Кроме тебя, у меня никого нет. Запомни.

Трехэтажный дом давно лишился половины крыши и части третьего этажа. Фугасный снаряд, выпущенный с левого берега, проломил на втором этаже дыру метра два в диаметре. Еще один обвалил угол и снес балкон, повисший на арматуре.

Комнаты, обращенные окнами к набережной, имели когда-то нарядные балконы с видом на Волгу, лепнину под карнизами, оцинкованные дождевые трубы. Дом изрядно поколотили, но разрушить добротную кладку гаубичные снаряды не смогли. Немцы чувствовали себя в нем довольно уверенно. С бугра хорошо просматривались окрестности, Волга и прибрежный лес на левом берегу.

Тяжелые орудия здесь не устанавливали. Место открытое, и в ответ посыпались бы наши гаубичные снаряды. Но пулеметами дом был напичкан от подвала до третьего этажа. Имелись минометы, а подходы были, наверняка, заминированы.

Через несколько дней праздник – Седьмое ноября. Жди «подарков» от фрицев, да и наши в долгу не останутся. День выдался морозный, градусов восемь, не меньше. Лежать на одном месте было тяжело, приходилось непрерывно шевелить пальцами рук и ног.

Атакой пока не пахло, но ближе к полудню дали несколько залпов минометы. Железнодорожный барак, где укрепилась восьмая рота, накрыло фонтанами взрывов. Хотя в развалинах все, что могло гореть, уже выгорело, мины подожгли полуразрушенный склад и кустарник в торце барака.

Заметив, что несколько красноармейцев, спасаясь от огня, бегут к укрытиям, заработали сразу два пулемета. Трассы летели из пролома и одного из подвальных окон. В подвале был установлен станковый МГ-42, пулемет с точной оптической наводкой и высокой скорострельностью. Проследив трассы, Ермаков увидел, как одна хлестнула по бойцам, бегущим от горящего склада к бараку.

Бежавший впереди красноармеец упал, двое подхватили его под мышки, потащили. Ноги бессильно волочились по земле, видимо, зацепило его крепко.

Андрей поймал пульсирующие вспышки и дважды выстрелил, попав в пулеметчика со второго раза. МГ замолчал, а Ермаков оглянулся в сторону барака. До укрытия успел добраться лишь один из троих бойцов.

Оживший через минуту пулемет взялся за Андрея. Немцы поняли, что действует снайпер, и хотя при солнечном свете не смогли точно засечь вспышки, били, не жалея патронов. К МГ-42 присоединился пулемет в проломе второго этажа.

Очередь разрывных и бронебойных пуль смахнула кирпичный гребень в метре от головы. Еще одна очередь накрыла соседнюю, запасную амбразуру. Там задымилась, разгораясь мелкими язычками огня, травяная подстилка, подсохшая на морозе. Пули шли густо. А теперь полетят мины. И хотя немцы, наверняка, не видели Андрея, но частые очереди дождем обрушились на участок, через который предстояло проползти и нырнуть в подвал.

Ермаков замешкался. Ползти вперед означало наверняка угодить под пули. Первая мина, со звоном набрав высоту, летела вниз. Ударила в груду кирпичей, разбила и разбросала ее фонтаном обломков. Крупный металлический осколок врезался в стену и отскочил, оставив выщербину с два кулака глубиной. Все заволокло дымом и рыжей копотью.

Понимая, что другого выхода нет, Андрей метнулся к ближней пробоине в бетонном полу и, обдирая пальцы, протиснулся в подвал. Наверху ахнуло так, что мгновенно заложило уши.

Ермаков, пригибаясь, побежал дальше от этого края, но поскользнулся на ледяном бугре и упал, сильно ударившись коленом. Поднимаясь, понял, что это тело красноармейца, покрытое ледяным панцирем. Неподалеку лежал еще один труп, а поодаль сразу пять-шесть, может, и больше, – скованные в кусок льда.

Слегка приглушенный коркой льда, запах гнили и разложения густо заполнял затхлый воздух подвала. Здесь хорошо похозяйничали крысы, выгрызая во льду отверстия, сквозь которые виднелись обрывки кожи на костях, клочки шинелей и гимнастерок.

Кто бросил погибших в подвал – непонятно. Развалины дома за два неполных месяца боев переходили несколько раз из рук в руки. Это могли сделать и немцы, а могли похоронить в подвале своих погибших немногие уцелевшие защитники, у которых не хватило сил выкопать могилы.

Впрочем, как убедился Ермаков, в городе, где непрерывно гибнут люди, с покойниками не слишком церемонились. Некоторые неделями лежали прямо на пустырях, и немцы, и наши, но приблизиться к ним было невозможно, разве что ночью за трофеями. Все простреливалось вдоль и поперек.

Ермаков полз по ледяным буграм, пока не добрался до стены. Наверху продолжало греметь и ухать. Окровавленные пальцы липли к прикладу, в ушах звенело. Место казалось более-менее безопасным. Но дом в свое время обстреливали орудия, сюда угодили несколько бомб, пробив дыры в подвал и частично разметав перекрытие.

Если обстрел продолжится, то какая-то из мин обязательно влетит в отверстие и ахнет по-соседски, где спрятаться будет негде. Вокруг полутьма, ледяные натеки, поблизости торчала бетонная свая, забитая глубоко в землю. Он прижался к ее основанию головой совершенно машинально, и это его спасло.

Мина влетела через пробоину в подвал и взорвалась шагах в пяти. С потолка посыпались ледяные сосульки. Одна, длиной с полметра, разбилась, как граната, засыпав все вокруг ледяным крошевом. Минометный обстрел вскоре прекратился, только по-прежнему стучали вразнобой пулеметы. Наверное, на войне инстинкт самосохранения срабатывает чаще, чем в обычной жизни.

Ермаков вдруг понял, что ему надо выбираться из подвала. И чем быстрее, тем лучше. Он сунулся к одной пробоине, поскользнулся на льду и, глядя в неровное пятно света, прикинул, что не дотянется до краев.

Еще два отверстия были слишком узкими. Оказывается, попасть сюда сложнее, чем выбраться. За каменной перегородкой находилась другая часть подвала. Там ему повезло. Наверх вели ступеньки, а дверь, обитая жестью, висела на одной петле.

Он вышиб ее плечом и выбрался на лестничную площадку, затем в одну из комнат первого этажа и жадно вдыхал морозный и, как ему казалось, совершенно чистый воздух.

Инстинкт его не подвел, Немцы решили прикончить или взять живьем русских снайперов. Они знали, что снайперы обычно работают парами, и возможная добыча оправдывала риск. Если у них все получится, они не только прикончат стрелков, приносящих чувствительный урон, но и выяснят, есть ли поблизости другие снайперы.

К дому приближались пятеро немцев. Короткими перебежками, осторожно, прячась в воронках, среди кирпичного хлама, в старых окопах. Один держал наготове пулемет МГ-34 с барабанным магазином, удобным для стрельбы на бегу, у остальных были автоматы или винтовки.

Пятерка двигалась, замыкая небольшой полукруг, то появляясь, то исчезая. Ситуация складывалась хуже некуда. Будь ты самым опытным стрелком и бывалым солдатом, выбраться из этой безнадежной ситуации почти невозможно. Прятаться бесполезно – они прочешут каждый закуток, а куда не смогут влезть, воспользуются гранатами.

Попасть в плен для снайпера – это жестокая и мучительная смерть. Он расплатится за каждую из двадцати шести зарубок на прикладе винтовки собственной шкурой. Говорят, есть специалисты, которые снимают ее с живого человека быстро и умело. А потом оставляют на долгие часы умирать полумертвое тело, лишенное кожи.

У Андрея было пока одно преимущество. Немцы не знали, уцелели ли русские снайперы после такого обстрела и сколько их. Сюда выпустили не меньше полусотни мин. В нескольких местах вышибло простенки, взрыв вывернул оконную раму, стены первого этажа были сплошь исклеваны осколками.

Выход оставался один – принимать бой и как можно дороже продать свою жизнь, которая промелькнула в эти минуты, как кадры быстрого кино. Больше всего жалко мать: она уже потеряла мужа, осенью умерла от простуды сестренка. Он еще не знал о судьбе шестнадцатилетнего брата, который записался в железнодорожный мостостроительный батальон. Дай бог, чтобы он уцелел. Все же там не передовая, хотя мосты и железные дороги немцы бомбят чаще, чем другие объекты в тылу.

И с Зоей Кузнецовой сумели побыть вместе всего один раз. Подружка уступила на часок свой закуток в санчасти, и Зоя помогала раздеться Андрею, который растерялся и путался в пуговицах. Час пролетел, как одна минута.

Андрей снова тянулся к обнаженному телу, но Зоя торопливо шептала:

– Надо уходить, а то в следующий раз в гости не пустят. Встретимся еще…

Вряд ли получится следующая встреча, и женщина, лежавшая рядом, была просто видением, которое не повторится.

Все это промелькнуло и исчезло, а в перекрестье прицела оказался бегущий солдат с винтовкой наперевес. Сквозь оптику Андрей отчетливо разглядел розовощекое юношеское лицо, озабоченное и одновременно азартное. Охота на русского снайпера опасная, но захватывающая штука. В случае успеха его, как и других, наверняка ждет награда, а после падения Сталинграда – отпуск.

Парень чувствовал себя уверенно, может, потому, что недавно прибыл на передовую, бежал в группе, а позади из трехэтажного дома-крепости их наверняка поддержат в случае необходимости огнем.

Андрей пока не стрелял, пытался поймать в прицел пулеметчика, самого опасного для него человека в группе. Но тот не торопился, держался позади, а перебежки делал грамотные и короткие, не подставляя себя под возможный выстрел. Зато упорно лез в прицел розовощекий парень, который бежал быстрее всех. Значит, у тебя такая судьба – умереть первым.

Может, в этом и есть справедливость. Именно эти восемнадцатилетние сопляки, воспитанники Гитлерюгенда, отличаются особой жестокостью. Они напичканы высокомерием, ненавистью к русским недочеловекам и жалости не знают. Не испытав сами боли, они придумывают самые жестокие пытки, а уж снайперу достанется такая изощренная смерть, что лучше погибнуть от пули.

Андрей плавно нажал на спуск. Солдат, возможно, ничего не понял. Пуля угодила в грудь, наверное, пробила сердце. Ноги у парня расползлись, как у сломанной куклы, он свалился, не издав ни звука, и больше не шевелился. Лишь винтовка загремела о кирпичи.

Остальные четверо мгновенно залегли, и в их движениях тоже сказалась степень накопленного боевого опыта. Автоматчик, замыкающий правый фланг, двумя прыжками добежал до воронки от снаряда и сразу открыл огонь, как его учили, короткими прицельными очередями.

И приклад был откинут, чтобы повысить точность стрельбы, и очереди по 3–4 пули шли кучно. Но дело в том, что этот долговязый парень показывал свою активность впустую, стреляя в то место, откуда Андрей уже отполз.

Пулеметчик, возможно, самый опытный в группе, молчал, затаившись где-то позади. Неуверенно стукнул выстрел из карабина, дал длинную очередь наугад второй автоматчик, спрятавшийся за перевернутым орудийным лафетом, искореженным и уже покрывшимся ржавчиной.

Лафет от полевого орудия среднего калибра, на первый взгляд, укрытие подходящее, за которым может спрятаться человек. Но защита не слишком надежная. Два колеса, ящик для снарядов, сиденье – металл не толще 5–7 миллиметров и дерево. Вряд ли эта коробка защитит от винтовочной пули. Автоматчик, притаившийся за лафетом, тоже был не слишком опытным солдатом.

Тем временем долговязый автоматчик в воронке зашевелился, видимо, меняя магазин. Голову в каске он не высовывал. Но в азарте, вставляя новый магазин, изогнулся всем телом, а в прицел попала нога.

Нога так нога. Ермаков отреагировал мгновенно. Выстрелил, попал куда-то ниже колена и едва успел откатиться в сторону.

Пулеметчик дал знать о себе точной, слегка завышенной очередью. Сразу занизил прицел и вложил разноцветную трассу в то место, где полминуты назад лежал Андрей. Это был специалист, и Ермаков едва успел уйти от пуль, направленных в точно вычисленное укрытие.

Долговязый автоматчик стонал и ворочался в своей воронке. Зацепило его крепко, возможно, перебило кость. От сильной боли он терял осторожность, высовываясь порой по грудь. Ермаков добил бы его без всякой жалости, но солдат был выведен из строя, опасности не представлял, и обнаруживать себя ненужным выстрелом не имело смысла.

Трое, пока еще живых охотников за русским снайпером отчетливо слышали крики о помощи истекающего кровью камрада. Возможно, все они были смелыми парнями, но каждый понимал, что вылезти из укрытия означает для любого из них смерть. Они подобрались к дому слишком близко, и русский на таком расстоянии не промахнется. Но отлеживаться просто так им мешала совесть, за ними наблюдали из окон дома их товарищи и начальство. Простят ли они бездействие и трусость?

Автоматчик, прятавшийся за лафетом, прокричал раненому что-то вроде: «Держись, мы поможем!» и снова застрочил из автомата, выпустив магазин несколькими длинными очередями. Сейчас он зарядит третий, выпустит наугад и его, изображая хоть какую-то видимость пустой активности.

Зря эти ребята устроили «охоту за охотником». Заработать Железный крест на опытном снайпере трудно – скорее получишь деревянный.

Автоматчик, прятавшийся за лафетом, явно нервничал, долго возился с автоматом, затем снова высунул ствол и открыл огонь. На этот раз Андрей отчетливо разглядел не только вспышки длинных очередей, но часть лица и почти целиком каску.

Попасть надо в ее центр, чтобы пуля не срикошетила. Расстояние позволяло хорошо прицелиться, но мешал пулемет, открывший огонь из окна трехэтажного дома. Расчет тоже не экономил патроны, очереди били о стены то ближе, то дальше.

Задержав дыхание, Андрей надавил на спуск. Удар пули о каску слышен издалека. Такой выстрел обычно смертелен. Но сжатые в агонии пальцы автоматчика продолжали давить на спуск, затвор продолжал работать и пули поднимали фонтанчики мерзлой земли в нескольких шагах от лафета. Магазин опустел, автомат умолк, лишь над лафетом вился легкий дымок.Трое готовы. Какие-то шансы на спасение уже появились. Андрей приподнялся, чтобы получше разглядеть двух оставшихся солдат. Тот, который с винтовкой, распластался за грудой кирпича и не высовывался, подавленный смертью товарищей. Пулеметчика Ермаков не разглядел. Может, тоже спрятался от греха подальше.

Прямо в лицо вдруг засверкали вспышки. Самый опытный из всех пулеметчик умело действовал в одиночку своим надежным МГ-34. Удар выбил из рук винтовку, обожгло шею. Еще одна пуля разнесла на части кирпич, по лицу хлестнули мелкие острые осколки.

Вляпался! Андрей отполз на несколько шагов, волоча за собой винтовку с разбитым казенником и расколотым оптическим прицелом. Кровь стекала по шее и груди, горело лицо, избитое крошевом кирпича. Пулеметчик знал, что попал в цель, но и сейчас не обнаруживал себя. Раненый снайпер, если он еще в состоянии поймать цель, пробьет башку вместе с каской.

У Ермакова оставались в запасе считаные минуты. Пулеметчик выждет еще минуту и продолжит охоту. Андрей зубами надорвал индивидуальный пакет и торопливо перебинтовал шею. Куда угодила пуля, он не понял, но голова шевелилась с трудом, а пальцы сделались липкими от крови. Андрей вытащил из кобуры трофейный «парабеллум», но в этой ситуации он годился лишь на то, чтобы застрелиться. Осмелел пехотинец с винтовкой и, приподнявшись, торопливо выстрелил.

Ермаков нажал на спуск, давая понять, что приближаться к нему опасно, и пополз к тыльной стороне дома. Пулеметчик, конечно, хорошо отличал выстрелы пистолета от винтовки и, поднявшись на одно колено, ударил короткой очередью, затем сделал перебежку и, прячась за обваленной стеной, крикнул:

– Русский, сдавайся. Все кончено.

Прийти на помощь Ермакову никто бы не смог, участок находился под обстрелом из трехэтажного дома. Но на войне ситуация нередко меняется в неожиданную сторону.

Вряд ли бы кто, кроме старшего лейтенанта Василия Палехи, побежал к комбату Логунову. Но старший лейтенант побежал.

– Ермакова фрицы обложили. Помощь нужна, – тяжело дыша, выпалил он с порога.

– Что, в атаку людей поднимать? – с ненужной иронией отозвался Логунов, раздраженный неприятным разговором со своим замполитом Миненко.