Чистилище. Книга 1. Вирус

Лантаров отметил про себя, что Шура впервые назвался бывшим офицером, но расспрашивать его не стал.

– Так, подарки вам к Новому году. В первую очередь тебе костыли. Хоть и не новые, но добротные – они тебе скоро пригодятся. Пусть под кроватью ждут. – С этими словами Шура аккуратно уложил под кровать Лантарова те костыли, с помощью которых вышагивал сам по здешним коридорам. – Дальше, Кирилл, получай сразу целую библиотеку.

И Шура ловким движением извлек из пакета коробочку, вмиг распаковал ее, и глазам Лантарова предстала новенькая электронная книга с сенсорным экраном.

– Держи и владей! Тут около двух сотен книг, а потом еще можно закачать столько, что на весь век хватит.

Лантаров с трепетом прикоснулся к приятному на ощупь пластику. Прикосновение сразу же волной принесло райское напоминание о прежней, забытой жизни.

– Спасибо! – выдохнул он волнуясь.

Лантаров подумал, что такая книга стоит дороговато для человека, который лежал в общей палате среди бомжей и неимущих. Но задать вопрос о деньгах казалось в этот момент кощунственным.

Шура же тем временем стал выкладывать подарки из пакета. Мед, орехи, сушеные фрукты и, наконец, заказанный ананас с пушистой растительной порослью – он, как елка, нес ощущение праздника и торжественности. Тут было еще много такого, что Лантаров никогда не употреблял в прежней жизни.

– Если хочешь быстро встать на ноги, надо правильно питаться. – Шура обратился к соседу Лантарова, который отвернулся к окну, чтобы не мешать беседе. – Вам вот, Олег Олегович, специальный новогодний подарок от Евсеевны. Эта медовая смесь – настоящая иммунная бомба. А это перга. Слышали о таких вещах?

– Не-ет… – изумленно протянул Олег Олегович, еще не понимая, как это ему принесли что-то и откуда его имя известно незнакомцу.

– А зря. Евсеевна, конечно, о них может часами рассказывать. Мне же пока на слово поверьте – это подлинный дар природы и действует, как живая вода из сказки.

– Ну, спасибо. Ублажили старика…

– Да бросьте вы ерунду говорить. Ну какой вы старик? Это что, возраст что ли? Еще лет двадцать можно наслаждаться жизнью.

Олег Олегович покачал головой, и в этом жесте сквозили сросшаяся с ним безнадежность и смирение.

– Есть старая недурная поговорка: «Дорогу осилит идущий». Вот и надо двигаться, хотя бы в мыслях. Настраиваться.

К Лантарову из пустоты вдруг скользкой, пугающей змеей внезапно приползла мысль: «На что мне, черт возьми, быстро вставать на ноги, если идти некуда?»

К его изумлению, Шура предвосхитил этот настрой.

– И вот еще что, – сказал просто, спокойно и уверенно. – Если ты готов поехать ко мне, чтобы пожить некоторое время вдали от городской суеты, прийти в себя, все обдумать, я тебя заберу. Короче, я тебя приглашаю.

Лантаров от неожиданности чуть не заплакал, у него перехватило дыхание.

Он ведь не знал о Шуре ровным счетом ничего – где живет, чем зарабатывает на жизнь, чем вообще занимается. Никаких деталей! И все-таки, откуда-то из глубин души уже давно был выстроен мостик доверия к нему. Видно, Шура успел переговорить с врачом…

Конечно, он готов! Да и разве у него есть иной выход?!

Он кивнул Шуре в знак согласия. Тот улыбнулся в ответ.

– Правда, тебе придется на время забыть о крутых тачках, кабаках…

Теперь уже Лантаров улыбнулся Шуре, впервые за последние дни. Надо же, как запомнил!

– А как Евсеевна?

– О, у нее много забот – всякий бизнес требует усилий. – В уклончивом ответе Шуры Лантаров уловил неизменное уважение. Только теперь он заметил еще одну деталь, которая ускользала раньше. Кожа лица и шеи Шуры была совсем иной, чем он видел у людей тут в больнице. Даже иной, чем у медицинского персонала. Она была светлая и загоревшая, как у людей, которые много времени проводят на свежем воздухе.

– У той же Евсеевны есть кот, ну совершенно дикий, боевой котяра – птиц запросто ловит, сородичей до полусмерти дерет, хоть и сам весь ходит латаный, в шрамах. А еще у нее есть громадный лохматый пес, смесь немецкой овчарки с сенбернаром, – так кот этого пса только до порога дома пускает. – Шура заулыбался от воспоминания, а Лантаров слушал, не понимая, зачем ему эта история про кота. – И что ты думаешь? Когда однажды Евсеевна с горя заплакала – из-за своего великовозрастного сынка-пьяницы, кот к ней пришел и так жалобно мяукал, так терся у ее ног, что у меня просто челюсть отвисла.

– Да, история…

А Шура продолжал:

– Вот пчелы – вообще совершенная организация, которая, может, и создана Богом для нас, людей, чтобы мы могли подучиться. У каждого человека – своя боль, свое страдание, которое он жует в течение многих лет, может быть, всей жизни. И вот тут-то природа нам способна оказать неоценимую помощь, ведь мы можем в ней черпать силу, энергию для преодоления своих болей.

Шура говорил почти бесстрастно, в его голосе звучала легкая досада, однако лишенная ожесточения или осуждения. Лантаров краем глаза видел, что и сосед по палате внимательно слушает Шуру с гораздо большим интересом, чем своего религиозного лидера.

– Шура, я не буду тебе обузой? – спросил Лантаров с волнением. – Я же не знаю, когда я реально встану. Доктор говорит, еще полгода на костылях.

– Все прогнозы докторов надо делить на восемь, – он подмигнул больному заговорщически, – все же от тебя зависит. Мне тоже сказали: полтора месяца переходить с костылей на палочку. Только две недели прошло с моей выписки. Конечно, иногда надо сцепить зубы.

– Слушай, почему они так поступили со мной? – В глазах у Лантарова блеснула еще одна боль, но Шура сразу смекнул, что речь о бывших партнерах.

– А ты просто отпусти ситуацию, оставь ее в прошлом, смотри в будущее. Только тогда, когда мы в состоянии принимать мир без осуждения, наступает освобождение. То, что эти люди исчезли из твоей жизни, само по себе следствие, а в причине ты должен разобраться сам. Но стоит ли? Если они исчезли из твоей жизни, значит, так надо. Отпусти их…

– Я мог бы отпустить, но не готов забыть…

– Это понятно. Наша физическая оболочка многое помнит, а память вообще полжизни может быть скована льдами ужасных воспоминаний. Знаешь, однажды на войне в Афгане у меня на плече скончался товарищ, истекая от ран. Так вот, потом плечо дергалось в судороге лет, наверное, восемь или десять.