Чистое золото

Когда Николай Сергеевич бывал расстроен, он становился очень тяжел для окружающих. Сам он этого не замечал, но Варвара Степановна знала, что последует за отрывочными словами мужа. Он начнет ходить по дому, заглядывать во все уголки и всюду находить непорядки.

Действительно, Николай Сергеевич молча спрятал в шкаф оставленную на столе солонку, поправил завернувшийся половик, перелистал и положил на место какую-то Тонину тетрадку. Затем он долго и неодобрительно смотрел на ягнят.

Белая овечка с точеной мордочкой уже бегала, крепко ударяя об пол копытцами, а крохотный барашек стоял, как игрушечный, расставив ноги и нагнув голову. Внезапно с коротким вскриком он подпрыгивал на месте и опять замирал.

— Не поправляется баран, — сказал Николай Сергеевич. — Должно быть, овечка все молоко у матери высасывает. Приглядывать надо.

— Да не беспокойся об этом! Рано ему поправляться, вчера только родился.

Николай Сергеевич походил по комнате и, снова войдя в кухню, зачерпнул воды в ковшик.

— Куда ты, отец, воду несешь?

— Цветок полить. Не поливали, наверно, неделю.

— Утром Тоня поливала.

— Почему же лист у него засох?

— Зима, не лето, вот и засох.

Взявшись наконец за чтение, Николай Сергеевич качал головой, снимал очки и, перевернув книгу, строго посматривал па обложку. Он хотел запомнить фамилию автора, сочинение которого не одобрял.

— Ты почему спать не идешь? — спросила его жена.

— Дочку дождусь.

Тоня пришла уже после часу. Сказала, что ужинать не будет и ляжет спать. Отец остановил ее:

— Ты где же была, Антонина Николаевна?

— У Жени.

— А-а! — Николай Сергеевич на минуту помягчел и поник головой. — Плачет, бедная?

— Сначала как каменная сидела, говорит Надежда Георгиевна. Потом заплакала. Сейчас легла. Отец около нее…

— Да-а! Вот как мать-то терять… Жалко девушку.

Николай Сергеевич хотел спросить про Михаила Максимовича, но вместо этого строго спросил:

— А с вечера куда ушла? Ведь тогда не знали еще ничего?

— В Белый Лог ходила, к тете Даше, — неохотно ответила Тоня.

— Зачем?

— Давно ее не видела. Навестить…

— Так… Другого времени не нашла? Обязательно сегодня надо было идти?

Но Тоня была тоже не в кротком настроении.

— Да, мне надо было именно сегодня. Почему это тебе не нравится?

— Потому… — Николай Сергеевич не сразу нашел слова. — Ходишь по ночам в такую даль, потом утром тебя не добудишься…

— Да что ты, папа? Я всегда легко встаю.

— Ну ладно! Сказал, и нечего возражать!

— Ты не забывай, что тетя Даша — мать Павлика, а Павлик был моим другом, значит, и с матерью его я буду дружить.

Тоня сказала эти слова жестко и решительно. Она даже побледнела. Николай Сергеевич смотрел на нее нахмурясь и, видимо, собирался ответить. Но вмешалась Варвара Степановна:

— Иди, Тоня, спать. Завтра договоритесь.

Тоня взглянула на мать и молча вышла.

— Вот как она разговаривает! Слыхала?

— А ты что к ней придираешься? Тебя беда начальника расстроила? Так ведь и она расстроена. Женя — ей подруга.

Николай Сергеевич помолчал и снова начал:

— А к тете Даше ей ходить нечего.

— Да ведь несерьезно говоришь. Ничего ты против Дарьи Ивановны не имеешь.

— Против ничего не имею, — согласился Николай Сергеевич. — А вот сходит Антонина туда, потом неделю молчать и супиться будет. К чему это?

Варвара Степановна знала отношение своего мужа к дочери. Любовь Николая Сергеевича к Тоне подчас даже пугала ее своей горячностью. Больше всего сердило отца все, что могло, по его мнению, нарушить Тонин покой, сделать ее невеселой, помешать ей спокойно жить и учиться.

«Дрожит над ней, просто дрожит!» — подумала она и примирительно сказала:

— Ну, отец, ведь ей нелегко. Дружили, можно сказать, с тех пор, как себя помнит. Парень — то какой был! Про Павлушу никто слова плохого не скажет.

— Я ничего плохого про него и не хочу говорить. Паренек был стоящий. Да ведь нет его… Что же она себя растравлять будет? Ей жить и радоваться нужно.

Варвара Степановна усмехнулась:

— Я что-то Антонину плаксивой да унылой не вижу. А ежели взгрустнется ей порой — дело понятное. Ты бы разве радовался, кабы в свое время, когда мы с тобой подружились, разлучиться пришлось?

— Ну, нашла сравнение! Ты мне, чай, жена!

— Ох, и чудак, батюшка! — Варвара Степановна засмеялась, прикрывая рот рукой. — Я тогда не жена была, а соседская девчонка — Варюшка Кочеткова. Полно тебе! Из упрямства одного споришь.

Опять посыпался снег. Он закрывал отпечатки шагов и санные колеи на дорогах. Он укутывал крыши домов, сглаживал все неровности, выбоины, все следы дня. Тихий лёт его говорил людям: прошел день с его трудом, радостями и печалями. Завтра новый труд, радость, а может быть, и печаль. Но теперь отдыхайте.

И люди спали.

Спала Лиза Моргунова, чмокая губами. И Анна Прохоровна затихла, повздыхав перед сном.

Сон заставил умолкнуть и беспокойство Татьяны Борисовны и великие заботы Сабуровой. Засыпая, она думала обо всех, кого видела и с кем говорила в этот вечер. Обо всех своих учениках и ученицах, чьей крепкой и смелой юности тяжело коснулась война.

Уснул Толя, который не улыбнулся сегодня, взглянув в лицо своей матери — веселое молодое лицо с широкими скулами и чуть косым разрезом глаз.

Уснула Тоня и во сне бежала по снежной широкой дороге.

Уснули ее отец и спокойная, приветливая мать.

Уснула Женя, вздрагивая и тихо плача во сне.

Только Михаил Максимович не спал. Он в последний раз говорил со своей подругой, которая долго радовала его, наполняла светом жизнь и покинула таким неготовым к разлуке, таким одиноким.

Глава шестая

После похорон Евгении Аркадьевны Тоня не отходила от подруги. Осунувшаяся, побледневшая Женя, казалось, не видела и не слышала ничего вокруг, но стоило Тоне собраться домой, как большие глаза подруги наполнялись страхом:

— Не уходи, не уходи, Тося!

Так за каникулы Тоне не удалось повидаться со своими одноклассниками, но она знала, что ребята весело проводят время, организуют лыжный поход в село Шабраки, за сорок километров от прииска, собираются для совместных чтений.