Чистые руки

Супруга

В том нет ее вины. Пока хватало сил, Антельм делал ей детей. Неужели нельзя было изобрести лучшего способа найти свое скромное место в гармонии миропорядка и в преемственности поколений? Некоторые умерли при рождении или чуть позже, а кое-кто — по прошествии лет. Жюль. Этот мальчик ловил все на лету и в пятнадцать лет знал ровно столько же, сколько Антельм — в сорок. Конечно, отец передал сыну все свои знания, но, кроме того, Жюль отличался живым умом: благодаря ему парень ступал на едва намеченные тропинки, частенько шагая впереди самого ученого, и осмеливался — как и Антельм, а иногда и вопреки его догадкам — на самые смелые и жизнеспособные предположения.

Конечно, дочь Августина оставалась единственной искрой, мерцающей во тьме, куда утрата сына поглотила Антельма. Резвая, как и брат, полная жизни: можно было подумать, будто Жюль после своей кончины какими-то неведомыми путями передал сестре отвагу и энергию. Но Августина, очаровательное дитя, была девочкой, в силу чего проявлялись ее невероятные способности к блестящим догадкам, к коим обычный ученый, руководствующийся обычной логикой, никогда бы не пришел. Несколько раз женское чутье нашептывало Августине решения, и Антельм охотно пользовался подсказками. К тому же дочь обладала невиданным в таком юном возрасте терпением: она могла часами наблюдать издалека за роем пчел, кружащих в поисках дороги домой. Но разве Августина могла пойти еще дальше? Однажды она выйдет замуж, станет хлопотать по хозяйству, и путь в науку ей будет навсегда закрыт.

В дни, когда Антельм проводил время с Розой, он возвращался домой в скверном расположении духа. Он лгал — Антельм, который никогда не лжет. Причем лгал отвратительно, возможно, нарочно, чтобы Супруга догадалась, перебрала в уме все сомнения, волнения, обиды, но хранила молчание, поскольку сцены закатывают лишь в театральных пьесах и романах. Антельм мечтал, чтобы она возненавидела его: тогда отвращение к Супруге позволило бы с облегчением вздыхать между нервными бедрами Розы, теряться в оттенках ее загорелой кожи, которая так отличается от молочной бледности Супруги, мстить ее увяданию и дряблости, прижав к себе упругое тело юной крестьянки. Но Супруга не спешила ненавидеть и утолять эту странную прихоть. Довольно быстро Антельм понял: она догадалась, что ее время прошло и появилась другая женщина, но казалось, будто Супруга приняла свое положение, не держала обиды на мужа и отвечала лишь угрюмым, старческим смирением на возвращение молодости, сочившейся из всех пор Антельма.

Вскоре это стало невыносимо. Он мечтал взглянуть на бунт Супруги, на ее отказ от вечной преданности, растворенности, он хотел, чтобы она бросила ему в лицо оскорбления, напомнила, насколько он стар, сух и уродлив, что той девушке скоро наскучит ветхий дед и она уйдет к первому попавшемуся на танцах или ярмарке молодцу. Но Супруга молчала, а брошенные в сторону Антельма взгляды ничем не отличались от других за тридцать пять лет: все те же глаза, полные доверчивости и подчинения, как у Рюсто, старой собаки, вечно бродившей за ученым.

Любил ли он Супругу? Разве вспомнишь. Вполне возможно. Но Антельму казалось, будто чувства к Розе отличались совершенно свежей силой. Это была не такая любовь, как в молодости, когда обязательно женились. Это, конечно, случалось: в книгах или в городах. Но в деревне поступают гораздо осмотрительнее. Здесь берут в жены девушек хладнокровных, с царем в голове. Как только отбушуют первые впечатления — те самые, которые встречаются у любого вида животных: притяжение, радость прикосновения, волнения, гуляющие от сердца к низу живота и обратно, — только тогда можно оценить девушку, прикинуть ширину бедер, замерить румянец на щеках, свидетельствующий о здоровой молодости; затем следует разузнать о родителях, но не слишком напирать: вдруг окажется, что они слишком старые или бедные, тогда придется о них заботиться на следующий же после свадьбы день. Иногда нужно подвергнуть испытанию ее терпение, уравновешенность, мягкость и убедиться, что избранница не происходит из той семьи, где женщины превращаются в мегер, едва закончится период ухаживаний. В таких делах не стоит торопиться, но и затягивать с формальностями не следует: как говорится, невесту следует обрюхатить на церковных же ступеньках. Вот что значит любить.

Однако Антельм чувствовал, как новые идеи проникали в этот, казалось бы, непоколебимый мир, словно мох, прорастающий в щелях ветхих стен. Поначалу на него не обращают внимания, а затем амбар, построенный на века, превращается в руины. В пятьдесят седьмом или пятьдесят восьмом году до Антельма, который никогда не читал романов, донеслись слухи о некоем Флобере, и ученый сделал исключение и изучил его скандально известный роман. Антельм догадался, что ждет дальше: будет все больше и больше подобных женщин, проводящих молодость в мечтаниях, пока те не разобьются о невзрачную реальность, предложенную жизнью. От чтения этого отвратительного романа Антельму становилось неловко, но он не сдавался, беспрестанно сравнивая эту прекрасную женщину с тем, что предлагали ему деревенская жизнь и семейный очаг. Несмотря на откровенную глупость и нелепые идеи романа, Антельм не мог не влюбиться в главную героиню — так притягивает нечто экзотическое и неизведанное. Перелистнув последнюю страницу и убрав с глаз долой книгу, Антельм пришел в себя: еще молодая, по-матерински нежная, смешливая при случае, но не излишне, Супруга показалась ему такой чистой, желанной, что он вспомнил, насколько правильный сделал когда-то выбор.

Но вот теперь смуглая Роза — пусть и всего лишь резвая крестьянка, пышущая здоровьем, а не томная капризная горожанка, — эта Роза воскресила в памяти Антельма героиню Флобера, отдавшись ему вот так, решительно, нахмурив лобик, стирая разделяющие их годы. Здесь столько неуловимого, чего Антельм никогда не желал, но охваченные его уже пятнистыми от возраста ладонями бедра кажутся такими круглыми, полными, настоящими!

В объятиях Роза стонет иногда самым неожиданным образом. Разве Супруга никогда не издавала подобных звуков в порыве страсти? Возможно, но было это так давно, что Антельм и не помнит: каждый раз приходилось сдерживать крик, чтобы не разбудить ребенка в комнате.

Роза просит его о вещах, о которых он никогда бы не подумал: чтобы акт длился как можно дольше — или не заканчивался вовсе. Поначалу Антельм не знал, как удовлетворить крестьянку, однако вскоре нашел способ: воображать Супругу, тело которой в силу лет и стольких беременностей стало дряблым и практически бесформенным. Антельм понимает, насколько отвратителен. Обычно он гордится своей методикой, но здесь себя презирает. Однако это работает: Роза стонет все громче и выше, до неконтролируемой дрожи, впившись ногтями в спину любовника, а затем ее лицо расплывается в блаженстве. Во время акта Роза иногда строит страшные гримасы, словно маски из трагедий Расина; а теперь посмотрите на ее умиротворение, будто только что совершенный великий грех освятил ее. Где эта простушка, которую Антельм лишил невинности, научилась всяким женским штучкам? Неужели мох уже настолько врос в стену — в самую глушь наших деревень, в самые сердца наших девственниц — и посеял там хаос?

Антельм ничего не понимает. И чем меньше он вникает, тем сильнее наваждение, тем крепче Роза владеет им.

Опасность

Однажды их чуть не застали.

Тридцать лет Антельм был верным мужем, и он знает по поимке насекомых: привычка плетет петлю, в которую все равно попадешься. Лишь иногда, не превращая это в обычай, любовники встречались в заброшенной овчарне: внутри было довольно чисто, Роза приносила украденное у хозяев толстое одеяло и складывала его вчетверо, превращая тем самым в приличный матрас.

В первый раз в овчарне Антельм показывал Розе местную живность, пользуясь мудреными словами вроде «чешуекрылые» и «перепончатокрылые» в адрес любого существа с лапками или крылышками: ориентируясь на слух или на глаз, ученый преследовал насекомых до самых дальних щелей, где те уже не чувствовали себя в безопасности. Почти каждый раз Роза искала перевод сложных слов на провансальский диалект, и знания этой простушки в очередной раз поражали Антельма.

Она не боялась и не давила насекомых — даже пауков, которых просто поднимала, схватив за лапку, и убирала подальше. Подолгу наблюдая за своими подопечными, Антельм начинал чувствовать себя одним из них и радовался, увидев, что Роза, как и он сам, безропотно принимала свое место в царстве животных; ученый вспоминал о глупых коллегах, чьи исследования ограничивались приколачиванием к дощечкам трофеев, замерами крыльев и надкрыльев, — насколько мудрость Розы превосходила их!

В углу овчарни ласточки свили гнездо. «Птицы счастья», — сказала девушка. Шорох перьев, попискивание голодных малышей, снование крошечных тел в узком горлышке гнезда аккомпанировали разговору и ласкам любовников.

Поначалу Антельм осторожничал, опасаясь, что овчарня может оказаться местом встречи контрабандистов, промышлявших табаком и алкоголем, и других влюбленных. Роза его успокоила: снаружи ни следа, а заросшие, непротоптанные тропинки указывали на то, что хлевом вряд ли часто пользовались. На земле не отпечаталось ничего подозрительного. Наконец как-то раз Роза скромно поведала Антельму известную на всю округу историю: здесь повесился пастух, может, случилось какое-то другое преступление, а вообще — об этом все говорят, и стар и млад, — овчарня стала местом проведения шабашей, куда слетаются духи усопших. Сложно сказать наверняка, но здесь любовники ничем не рисковали.