Чистые струи

Енот взвился свечой, ударился спиной о валежину и, взвизгнув от боли, уже не поднялся. Он лежал грудью на подломленных передних лапах с открытыми глазами, в которых не было уже ни страха, ни жадности — пустота.

В это время трепыхнулась очнувшаяся от смертельного сна неудачливая ворона. Заворочалась, стараясь встать на ноги, но сквозь глубокие прокусы в шее хлынула светлая кровь, уносящая остатки совсем уже слабой жизни.

Васька и верил и не верил в гибель енота. Он знал, на что способны эти хитрецы. Но старик мог умереть и от разрыва сердца. Зря пугнул, зря… Долго Васька разглядывал его — и любуясь, и жалея. Взял сучок, провел им по спине. Не шевельнулся. Ударил. Сначала тихонько, потом сильнее. Нет. Все… И уже смело ухватился за крепкую лапку, потащил к корзине. Что ж теперь! Чучело дядя Игнат сделает… Это тебе не бурундук. Такое чучело и в школу отдать не стыдно.

Звенели комары, пекло солнце, а Васька все гонял и гонял совочек по зеленым гребням волн.

Наконец он приторочил к поясу потрудившийся на совесть совочек, обвязал марлей чуть раздавшуюся корзину, чтобы не расплескать добытое на пнях-колодах, и направился к еноту.

А того и след простыл! И не просто исчез, лукавый, прихватил с собой и ворону.

Васька так и сел. Елки-палки!

Успокоился он не скоро. Но все-таки успокоился. Пусть живет! Нет, а какая выдержка!

Брюхатая корзина все руки оттянула. Эх, собирался короб сделать! Сделал… Шел бы сейчас себе, размахивая руками…

Кое-как дотащился до знакомого ручья. Чуть выше, за поворотиком, жердевый мостик. Но — куда спешить! Сунулся Васька к воде — в горле совсем сухо. Вот те на! А в яме, под самым берегом — пара ленков! Как уж они его не заслышали, не завидели — шут его знает. Стоят!

Да ленки-то! По локоть. Вот тебе наука! Удочка карман не оттянет. Все должно быть у лесовика. Все!

Не стал Васька пугать осторожную рыбу. Мысль мелькнула: можно прийти. А что! Прийти специально, может, их здесь вообще полно.

Смотри, что получается. Не будь разиней, мог бы принести домой корзину ягод, енота, ленков… Аж сердце заныло у Васьки.

Да что теперь… Пошел к мостику. Глянул в сторону — что-то желтеет в траве. Подосиновик! Здоровый, чистый! Куда его теперь… А вот еще и еще! Вот день! Вот невезуха!

В рубашку? Комары зажрут. И еще… И еще… Завтра! Обязательно! Подумаешь — далеко! Ну и что?

Васька раздвигал ногами траву и везде натыкался на оранжевые шляпки. Высыпало гриба! Так, нечаянно, поддел он комелек толстого сухого прута. Вот и удилишко!.. А удилишко-то — с леской.

Васька оглянулся, словно не нашел, а украл… И поплавок, и крючок! А поплавок… его! Васькин! Точно Конечно, дяде Игнату сделал как-то. Из старого веника. Вот и петелька из тонкой проволочки, и резинка, отрезанная от красной трубочки.

Червей он наскреб тут же, задрав полу травянистого берега. В плотной темной земле их было что в банке. Одного сразу же отправил на кованый крючок, остальных закутал в мохнатый лопуховый лист и сунул в карман.

Выглянул из-за куста — стоят! Сдвинулись, будто шепчутся.

Шепчитесь!

Булькнул в воду и сразу малость побелел вьющийся червяк. Понесло его течением. Мимо бы пронесло, да Васька не простак, направил куда надо. Заплясал он под самыми мордашками удивленных рыб. Примяли они червяка без суеты, не прерывая бесшумной беседы.

Васька знал, как выводить добычу — по течению, сначала подальше от берега, чтобы не напугать оставшуюся в одиночестве рыбину. Остановил заупиравшегося ленка, положил удилище и стал выбирать тонкую лесу. Спокойнее! Спокойнее! На! — вымахнул из воды красивую рыбу. Прижал рукой. Тише…

Снова выглянул из укрытия. Пусто!

Он надрал высокой травы, смочил ее в воде и прикрыл толстолобого ленка. Нежный! Не карась. Тот сутки на песке под солнцем проваляется, а брось в воду — пойдет.

Надо искать в других ямках…

Когда он, ощущая в руке приятную тяжесть шести ровных, словно братьев, ленков, вышел из-за поворота, впереди, где должна быть корзина с ягодой, что-то заворочалось. Васька не испугался, но сильно встревожился. Остановился в нерешительности. Хоть бы палка какая… Да что и с палкой, если…

Васька взвизгнул. Как смертельно испуганный енот. Прямо на него несся волк.

— Б… б-ббахра!

Лайка стукнула его лбом в ногу, села и задышала часто-часто. Глаза ее смеялись и радовались.

— Теть Вер! А я думал… Такую даль! Как вы…

— И! Даль… Я эти дали тыщу раз обходила. Даль! За грибами я и за Синьку ходила. Не веришь? Иван-то мой был ходок! До смерти затаскивал. Всегда с собой брал. Это уж потом, когда Максимка появился, домовничать стала. А уж втянулась гулять-то! Когда и с Максимкой, малым еще, упрусь не ближний свет. Какая тут даль-то! Туда-сюда — и солнце еще не село. А с Бахрой и вовсе не одной, правда, Бахра?

Собака посмотрела на нее укоризненно и улеглась у ног.

— Тебя она давно почуяла. Не чужой, думаю, коль спокойно чует. И словно зовет к тебе! Чужого-то обворчит. А потом гляжу — корзинка. Славно ягод взял! Чего ж Максима не позвал?

Васька замялся.

— Ну не таи… Что он дурачок, так я и сама знаю. Нет, умный пацан-то, только верткий уж больно. Изменчивый. К нему с лаской — все для тебя сделает. А чуть что — затаится и будет мстить. В отца, верно. Чего уж тут непонятного.

Васька присел рядом, стал гладить Бахру.

— А ведь она тебя любит! Максима — нет!

— Хорошая…

— С хорошими хорошая. А сколь она меня от дурных защищала! Да ладно. Забыто уже! Иван ее сильно прибил… Злобу срывал. Вот непутевый.

Васька страдал от этого откровенного разговора. Он чувствовал, что мал еще постигать заботы и горести взрослых, а потому не поднимал глаз. Гладил и гладил горячую спину задремавшей собаки.

— Стара уже. Стара… Не охотница уже. И щеняток не оставила. Какие бы щенятки были! Тебе бы одного, Игнатке парочку. Тот собак любит! Да не ведутся у него все. То пришибут специально, то утащат. Вот маетной человек! Просто сталистый какой-то… С Иваном такие друзья были! С малых лет. Да вот один прямой, а другой — гнутый. Уж и так он Ивана и сяк. Подобру все, по-человечески. Не понимал по-человечески… И все ж не Игнат Ивана милиции отдал. Не он. А тот как озверел. На суде все куражился: пришибу, мол, как выйду, дружка поганого. Только он, мол, видел меня с сохачом. Выследил! А Игнат-то выследил, но сначала ко мне явился. Вот, мол, так и так, Вера, сажать я его не буду, но и мне здесь не жизнь. Нарочно ведь душу рвет, а обещал… А как Ивана посадили, ссох совсем. Все в работе, в работе. Приходит к нам будто виноватый в чем. Максиму-то, сопляку, наговорили на Игната.

Тетя Вера вытерла платком глаза. Совсем как старушка, а ведь молодая, не старше Васькиной матери.

— Ты… Что это я… Грибочков вот набрала! — оживилась она. — Эх и хороши! Ты-то что не берешь? Гля, ступить негде, красно! А вот масленочек! Попался! Встопорщил листочек и стоит себе. Одинешенек. А осиновиков много… Много осиновиков. Полежи, Бахра, полежи еще, милая, скоро пойдем.

— А я, теть Вер, ленков напластал! Ух сколько их тут! Только не донести. Ягода ведь еще.

— И! Отыскал беду! Пустому тяжело идти, а с добычей — куда как радостно. Я тебе подмогну. Бери грибов-то, справимся! На сетку-то. Так прихватила, без надобности.