Чистые струи
Шрифт:
Бабушка молча подтирала полы, гремела стульями. Ей, видно, очень хотелось успокоить Мишку, но она не знала, как к нему подступиться.
— Давай я тебе помогу, — вздохнув, сказал Мишка.
Бабушка обрадовалась, засуетилась:
— Что ты, что ты, Мишанька! Посиди, отдохни лучше. Или петли вон делай. Зайцев-то пойдешь ловить?
Вдруг она замолчала, прислушалась. Стукнула входная дверь.
— Ты чего, Петр?
Шмаков замялся, кашлянул в руку и заговорил смущенно:
— Тут это… Я ведь тоже без охоты получился. Нога разболелась. Так, думаю, не пойти ли нам с Мишкой. Просто посмотреть.
— Небось дед надоумил! — фыркнула сердито бабушка.
— Да нет же! Чес-слово — нет!
— Да ладно, шут с вами, — смягчилась бабушка. — Собирайся!
Дорогой дядя Петя объяснял Мишке предстоящую охоту.
— Флажки — дело очень забавное. Берешь бельевую веревку. С полкилометра. И вот вяжешь к ней красные лоскуты — это флажки. Почаще, конечно, чтобы они везде видны были. Когда волки нажрутся, они осторожность теряют. Отсыпаются. Тут-то их легче всего зафлажить. Обтянуть веревкой с флажками. А уж из круга им не уйти — флажков боятся ужасно. Наверное, за огонь принимают. Ну, на всякий случай веревку с флажками пропитывают керосином. Чтобы еще и запахом их напугать.
— А потом? — заинтересовался Мишка.
— Самое простое! Охотники прячутся в кустах, а загонщики идут в круг, гонят на них волков.
— А если они порвут загонщиков?
— До сих пор ни одного не тронули. Нет, ружья загонщикам не положены. Опасно. Вгорячах про охотников забудут.
«Неужели они никогда не осмелятся перепрыгнуть через веревку? Ведь это так просто», — подумал Мишка.
— Бывает, волк уходит из загона, — будто угадал его мысли Шмаков. — Тогда этого зверя в десять раз труднее будет убить. Перестанет флажков бояться. Да еще, чего доброго, стаю этому научит.
На поляне горел костер. Трое парней в ватниках и по-мальчишески подвязанных шапках подбрасывали в него сучья, курили и о чем-то тихонько переговаривались. Рядом крестом приткнулись друг к другу двое саней. Распряженные лошади тыкались в них мордами, жевали сено.
— Буйка! — вскрикнул Мишка и бросился к саням. Привязанные к оглобле, на снегу лежали две лайки: огромный черный кобель ветеринара Фок и Буйка. Она, увидев бегущего со всех ног Мишку, вскочила. Но как-то настороженно, словно не узнала… Мишка увязал в снегу и задыхался.
— Стой! — крикнул Шмаков. — Назад! Укусит.
Но Мишка уже сам понял, что это не Буйка. У Буйки не было белого пятна на груди.
Он повернулся и понуро пошел к костру; вспомнил о том, что Буйку волки съели.
— Ну что ты так! — уговаривал Шмаков. — Дочь ее, Ветка. Всего шесть месяцев, а погляди! И умница, вся в мать. Вот появятся щенки — тебе самого лучшего!
Скоро к костру собрались все охотники. Оклад сделали удачно. Зафлажили двух матерых, трех переярков и четырех прибылых.
Дедушка был весел, шутил и грозил Шмакову пальцем:
— Ну, Петр, если не встанешь на номер, Мишатку поставим! Так, мужики?
— А что! Он парень толковый, поставим! — согласились охотники.
— Он еще всем нам нос утрет, — серьезно сказал Яков Борисович. — Грохнет матерого.
— Решай, Петр, скорее! — торопил дедушка.
— Уж поломаться для порядка не дадут! — заулыбался Шмаков. — Пошли! А ты, Миш, — повернулся он к Мишке, — не уходи отсюда.
А то, не ровен час, под картечь угодишь. Да и за собаками смотри.— Обложили толково, — расслышал удаляющийся голос дедушки.
Затихли шаги. Где-то треснула ветка. Пофыркивают лошади, сдувая с ноздрей колкую пыль.
Ветка, усевшись Фоку на хвост, следит за Мишкой. Фок лежит себе, не обращает на него никакого внимания.
— Ветка… шепчет Мишка и прислушивается. Ветка вскакивает, ощетинивается.
Теперь Мишка ясно слышит крики. Это загонщики будят волков.
С ели скатывается ком снега, еще в воздухе он рассыпается, и серебристая пыль мягко окутывает поляну. В это время звучит ломкий, нерезкий выстрел. Крик! И снова — выстрел, уже гулче, с дрожью. И поднимается пальба! Как в день открытия охоты на уток.
Мишка напружинивается, вглядывается в просветы между елей. Вот тут, совсем рядом, стреляют в волков! Тех самых, что разорвали Буйку. Разбойничают на ночных дорогах…
Фок фыркнул и вскочил. Поводок, удерживающий его, лопнул.
Мишка обомлел: на поляну, чуть не наскочив на собак, вывалился волк. Кони рванулись, заметались. Но сани их не пускали, и они стали подскакивать, выпучивая глаза и подбрасывая задними копытами снег. За зверем стелилась розовая полоса. Он волочил переднюю лапу и явно ничего не видел перед собой.
Фок сбил его с ног, вцепился в ухо и так рванул, что от уха остались одни клочья.
Волк присел, заплясал на задних лапах. И тут он, кажется, разглядел Фока…
К месту свалки летела Ветка. Порвать поводок она не могла, просто вывернулась из ошейника.
Три тела сплелись в яростный клубок.
Мишка видел, как волк врылся лопатками в снег и тщетно пытается сбросить с себя тяжелого Фока. Неожиданно клубок распался. Удивленно и растерянно замерла Ветка. Казалось, она спрашивала Фока: зачем же ты его выпустил? Волк придавил ее серой глыбой. Он не тряс ее, как это делают собаки, а сжимал клыки, отпускал Ветку и тут же снова рвал — уже в новом месте, быстро подвигаясь к шее.
Подбежавшие охотники не могли оторвать Мишку. Он, забыв про все на свете, бил тяжелым суком по ненавистному серому телу, иногда попадая и по черному — Фок смертельной хваткой сжимал челюсти на горле волка.
Испуганный дедушка оттаскивал Мишку все дальше от костра, лошадей, поляны… Он почти бежал, таща его за руку, и твердил:
— Что же ты это выдумал? Что же ты это выдумал?! Я ведь на тебя надеялся…
Мишка вырывался, его трясло. Он не понимал, что происходит. Буйка, Ветка, кровь на снегу, ошеломленный дедушка и спокойный Шмаков, уносивший куда-то на руках Ветку.
Не скоро вернулись к костру.
Мишка искал глазами Шмакова, а дедушка, присев на корточки, оттирал ему снегом валенки, полушубок, руки. Отяжелевший розовый снег сползал, кровенил дедушке ватные брюки, а он не замечал этого — тер и тер.
Шмаков появился из-за лошадей.
— Жива, — спокойно сказал он.
Из саней донеслось тихое поскуливание.
Мишка вырвался, побежал, спотыкаясь о разбросанные головешки. Чуть не сбил с ног Якова Борисовича.
Ветка лизала ему руки, обдавая влажным и горячим дыханием, тыкалась носом в голую шею, но не могла дотянуться до лица — не слушались, не поднимались ноги.