Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
– Знаю. Мне Омир рассказывал. Тогда я хотела тебя убить.
– Дело прошлое…
– Ты фрукт еще тот.
– Скажешь тоже…
– Что очки не носишь?
– Да ну их…
– В них ты похож на Валентина Зорина.
– На Зорина? Зорин бесталанный подпевала.
– Нет. Дядечка он симпатичный.
Я открыл бутылку.
– Не переживай из-за Омира. На фиг он тебе сдался. – Я протянул ей стакан. – Лучше выпей.
Она выпила и задержала пустой стакан в руке.
– Ты душистая и мягкая… Пахнешь смородиной… А сама как персик в сарафане.
Моя
Все слишком быстро, путь в Долину оказался близким. Я рассчитывал наиграться вдоволь, прежде чем спуститься вверх в Долину. Сарафан у
Ирины кисейно тонкий. Двигаемся наощупь. Трусики у нее не обтягивающие, свободные. Путешествие не предвещало опасности и я пошел дальше. Мои пальцы осторожно теребили укрытие Долины сомнений.
Ирина молчала и крепче сжимала ноги.
Что-то там еле-еле пробуждалось внизу. Настолько еле-еле, что путешествие по окрестностям Долины хотелось продолжать бесконечно.
На скамейке напротив уселись три старушки. Мы пошли вглубь двора, к веранде дома Спектора. Поднялись на освещенную веранду и я прокрался в Долину сомнений с обратной стороны.
Иришка закатила глаза и отрывисто выдохнула:
– Ты – блядь!
Психиатр, а не разбирается. Если бы так, все давно уже было бы не так.
– Какой же я блядь? – наигранно удивился я.
– Блядь мужского рода.
Блядь мужского рода притаился внизу разведчиком в ожидании провала. Ириша тяжело и беспорядочно дышала и верно утвердилась в подозрении о том, что доводит ее до изнеможения изощренный соблазнитель.
Перед сном я обнюхивал ладони, побывавшие в Долине. Они пахли смородиной и чем-то таким, от чего разведчик в немом блаженстве застыл у рации с шифрограммой в Центр.
На следующий день встретился с Омиром.
– Ты что это нахулиганил в иркином подъезде?
– А что?
– Ирину обидел, на отца ее выступил. Я все знаю.
– Знаешь? – переспросил одноклассник. – Ты не все знаешь. Ее отец калбитом меня обозвал.
– И ты обиделся?
– А ты как думал?
– Зря. Ты и есть калбит.
Омир, странное дело, на меня не сердился. Столько добра мне сделал, что уже и не подсчитать, а я вероломно вторгся на его территорию.
Ирина уехала на Иссык-Куль, а я с родителями поселился на даче во втором Доме отдыха Совмина.
Соседи по дачному домику семья Олжаса Сулейменова. Где-то прочитал о созвучии Сулейменова с Леонидом Мартыновым. Стихотворение
Мартынова звучит в фильме Карасика "Самый жаркий месяц". Звучит на фоне снесенной бригадиром сталеваров пивнушки. Звучит не по месту, но здорово.
Ленин в разговре с Горьким о Демьяне Бедном заметил: "Он идет за народом. А поэт должен идти впереди народа". Сегодня поэзия идет не за народом, она еле поспевает за наукой. Мартынов написал про разбегающиеся Галактики, Вознесепнский – "Антимиры". Леонид Мартынов написал о том, о чем я не знал и не думал задумываться: "В расширяющейся Вселенной, что ты значишь, человек?". Андрей
Вознесенский, скорее всего, хотел поумничать и в результате
вместо античастиц у него получилось уравнение прямой "игрек равен ка икс плюс бэ".Сулейменов пишет без затей: "…Разгадай: Почему люди тянутся к звездам?" Олжасу тридцать пять. В жизни он не такой как по телевизору. В жизни это не плакатный человек, а сугубо серьезный, экономный в движениях, но легкой, красивой наружности, парень, которому не дашь и двадцати пяти.
На веранде папа разговаривал с его женой.
– Рита, по-моему, Олжас чересчур осторожно водит машину. Мы легко обогнали вашу "Волгу".
– Вы правы. Мы всегда медленно ездим.
В кабинете отца на работе Олжас Сулейменов, писатель Геннадий
Толмачев и еще кто-нибудь четвертый, раз в неделю играют в карты.
Толмачев учился в Академии общественных наук при ЦК КПСС, сейчас работает собкором "Комсомолки" по Казахстану. Перший друг поэта.
Валера говорил:
– Олжас славный.
Папа выдает желаемое за действительное. По-моему, Олжас не видит никого вокруг себя. Трибунная личность не подходит под определение славный..
Ситок не отставала от Валеры:
– Болтают про Олжаса завистники. Никакой он не заносчивый.
Что ты будешь делать! Все кругом только и делают, что завидуют.
Теперь и Олжасу. Если в 62-м жена Сатыбалды говорила о том, что русские обреченно завидуют казахам, потому что завидуют, то в обоснование зависти уже казахских литераторов к Олжасу матушка закладывала житейские предпосылки. По ее словам, казахский писатель в глубине души мечтает писать на русском и мучается от того, что его читатели исключительно выходцы из аулов.
По-своему мама права. Но ведь кто-то должен писать и для аульных казахов. В общем, каждому свое.
Валера и Олжас курили на скамейке, а Ситок на веранде резала правду-матку в глаза жене поэта:
– Рита, слова "Земля, поклонись человеку" обессмертили Олжаса.
Твой муж гордость наша.
Через час Сулейменовы уехали в город и я сказал матушке:
– Мама, ты опасный человек.
– Сандалма! – обрезала меня Ситок. – Мен адилетты.
– Какая ты адилетты?- смеялся я. – Ты опасный демагог!
– Сен акымак! Я – прямой!
Олжас Сулейменов дружит с Ануаром Алимжановым. Последнего только что избрали первым секретарем Союза писателей. На машине Алимжанова едем в город. По радио передают о перевороте в Судане. К власти пришли военные, в стране поголовно казнят коммунстов.
– На сентябрь в Хартуме назначен афроазиатский конгресс по драматургии. – говорит Алимжанов. – Что теперь будет?
Писатель зря беспокоится. Ничего страшного. Перенесут конгресс куда-нибудь в Каир, или Бомбей.
Мы подъехали к Союзу писателей. Сверху по Коммунистическому к
Дому писателей подходил дядя Сырбай Мауленов.
– Аю кележатыр. – сказал Валера.
Алимжанов промолчал. Действительно, Сырбай Мауленов большой с кудряшками. Ни дать, ни взять – Винни Пух.
Ануар Алимжанов фаворит Кунаева, почему и объездил пол-мира. Два года назад Алимжанов начал пропагандисткую кампанию за то, что аль