Чосер

“высокое” и “низкое”. Его произведения многоголосы. И голоса эти словно соревнуются

друг с другом, как будто он вторит многоголосью лондонской толпы; а живость и

театральная выразительность его речи, возможно, порождены его наблюдениями над

непрестанной изменчивостью города.

Чосеру дороги каждое зрелище и видимое проявление жизни Лондона и его души, и

они служат для него источником наслаждения. Поистине он живописец Лондона.

В детстве Чосер жил возле церкви Святого Мартина в Винтри, и, несомненно, крестили

его там на следующий же день после рождения. Рядом находился большой дом из камня и

дерева, носивший название “Винтри”. В разное время в нем жили Джон Джизерс и Генри

Пикард – оба являвшиеся виноторговцами и оба ставшие лорд-мэрами Лондона. Но здесь же, в непосредственном соседстве, располагались харчевни и кабаки, посещавшиеся как

купцами, так и грузчиками с верфей; наибольшее оживление царило там с апреля по июнь, когда сцеживали молодое вино, и в ноябре – когда поступало выдержанное марочное. Один

из отрезков Темз-стрит назывался “Поварской ряд”, потому что, согласно лондонскому

историографу XVI века Джону Стоу, в то время (как и позднее) каждый зарабатывал на

жизнь строго своим ремеслом и никто не мешался в дела другого: “повара готовили мясо и

не торговали вином, а кабатчики торговали вином, но не мясом”.

Рос Чосер в атмосфере богатства. Описания тогдашних купеческих домов

свидетельствуют о признаках достаточного комфорта – пухлые перины, подушки, вышитые

занавеси и гобелены упоминаются в каждом из списков домашнего имущества. Современное

представление о средневековом доме сводится к воображаемым голым каменным стенам с

вонючей грязью по углам, но на самом деле дома зажиточных горожан в то время были

удобными, чистыми и красивыми. В деревянных ларях и шкафах хранилось столовое

серебро – непременный знак богатства, стены же украшались росписью и гобеленами.

Одежду хозяев отличало не только удобство, но и изящество. Юного Чосера можно

представить себе в шерстяных панталонах и длинной, до самых пят, шерстяной тунике, но

воссоздать в точности атмосферу и уклад родительского дома поэта теперь, по прошествии

стольких лет, мы, конечно, не можем.

В своем творчестве Чосер славит матерей, как нежных провозвестниц и проводниц

отцовской воли в обществе, где, по преимуществу, царит патриархат. Матери у него всегда

терпеливы и кротки, ласковы и покорны. Однако было бы неразумно судить об обстановке в

его родном гнезде, руководствуясь лишь его творчеством. В его поэзии проглядывает и

тенденция изображать женщин покинутыми, терпящими предательство, однако нет

свидетельств, что такую же участь испытала и Агнес де Коптон. Замечено, что отцы в

творчестве Чосера часто отсутствуют, но и из этого делать какие-либо выводы было бы

опрометчиво.

Однако отец Чосера сыграл заметную роль в его жизни в один решающий период, когда, будучи помощником королевского мажордома, он в 1347 году был призван выполнить

одну из своих служебных обязанностей в Саутгемптоне, куда был послан с семьей для

контроля за взиманием винных пошлин. На следующий год после отъезда Чосеров из

Лондона в город пришла беда, позднее названная Черной смертью из-за черных нарывов, которые образовывала на теле жертвы бубонная чума. Считается, что эпидемия 1348–1349

годов выкосила тридцать процентов населения Англии. В невероятной скученности и

сутолоке Лондона, как мы можем предположить, число жертв было гораздо выше, хоть

достоверными цифрами мы и не обладаем. Однако нетрудно предположить, что, возвратившись к себе на Темз-стрит в конце 1349 или же в начале 1350 года, семейство

Чосер нашло Лондон в значительной степени опустевшим. О впечатлении, которое это

должно было произвести на мальчика, можно только догадываться. Единственное

упоминание чумной эпидемии мы находим в рассказе о приставе церковного суда: Как вор в ночи, кралася Смерть,

Верша губительное дело.

Но это лишь образ в нравоучительном пассаже, где говорится о грехе алчности.

Вспомним, что “Декамерон” Боккаччо, возможно, оказавший влияние на сюжетное

построение “Кентерберийских рассказов”, был рожден как собрание историй, призванных

скрасить тревожное ожидание и унять беспокойство публики перед лицом грозившей им

чумы. Высказывалось предположение, что хорошо известная увлеченность Чосера чтением

тоже непосредственно связана с его ощущением реальности как мира зыбкого и чреватого

опасностями, к книгам же он обращался как к иной, устойчивой, реальности в неустойчивом

мире. Разумеется, в предположении этом есть доля истины. Однако было бы натяжкой прямо

проецировать чувства и ощущения современного человека на сознание человека

средневекового. Людям XIV века, а в особенности лондонцам, угроза смерти или болезней

была привычна, к тому же не следует забывать и о том, что для них смерть являлась лишь

этапом в вечной драме человеческого существования. Так или иначе, но к семейству Чосеров

эпидемия оказалась благосклонной, поскольку в результате они получили в наследство

многое из имущества родственников, которым не посчастливилось, оставшись в Лондоне, они стали жертвами эпидемии.

По возвращении в Лондон, надо полагать, для Чосера начались годы серьезного учения, хотя свидетельств, в чем это учение заключалось, мы и не имеем. Учиться сыновья видных

горожан в то время начинали в семь лет, поступая в школу – певческую или

грамматическую, где зубрили латынь. С тем же успехом Джеффри Чосер мог обучаться дома

или даже у священника церкви Святого Мартина в Винтри.