Чтение мыслей. Как книги меняют сознание

Во время учебы Яну приходилось постоянно и много читать. Ему не нужно было осваивать крупные произведения, но различных выдержек и эссе насчитывалась уйма. Торжественным было и это чтение, даже если в его распоряжении была лишь черно-белая ксерокопия. Среди однокурсников Яна знакомство с философскими работами считалось хорошим тоном. Философия играла важную роль всюду, где шли политические дискуссии, велись беседы о концептуальном искусстве и контрмоделях представителей эго-искусства и заходила речь о политически ответственных, антиколониальных и антирасистских акциях. Ян чувствовал себя в своей стихии во время дискуссий и без философской литературы, но осознавал, что ее чтение было важным и в то же время приятным занятием. Однако у него не получалось это делать. Так повелось еще со школы: когда ему говорили, что нужно что-то прочитать, внутри него словно медленно начинала закрываться стальная дверь. Затем она захлопывалась окончательно. Это было печально, так как Ян знал, что, возможно, за этой стальной дверью находилось нечто важное, даже потенциально способное доставить ему удовольствие.

* * *

После учебы, которую ему тоже удалось благодаря доброте преподавателей закончить без чтения философских трудов, Ян продолжил читать только случайные тексты, обнаруживаемые им в интернете или на страницах журналов. Однако на тридцать пятый день рождения кто-то подарил ему небольшую брошюру — «Ризому»^[41] Гваттари и Делёза. Это была тонкая, потертая книжка, и она сразу ему понравилась. На следующее утро «Ризома» будто сама проскользнула в рюкзак. В поезде она будто сама раскрылась, и Яну не оставалось ничего другого, как приступить к чтению. Заключенные в книге мысли били ключом: авторы снисходительно критиковали господство древовидных структур, и все, что было бы однозначно, иерархически выстроено и замкнуто в себе. Вместо этого намного лучше, по их мнению, мыслить категориями множеств, животных и растений, соединений и ризом.

Принцип множественности: именно тогда, когда многое действительно рассматривается как субстантив — множество, или множественность, — нет более никакого отношения с Одним как с субъектом или объектом, как с природной или духовной реальностью, как с образом и миром. Множества ризоматичны, они изобличают древовидные псевдомножества. Нет единства, которое служило бы стержнем в объекте или разделялось бы в субъекте. Нет даже такого единства, которое было бы выкидышем в объекте и «вернулось» бы в субъект. У множества нет ни субъекта, ни объекта, есть только определения, величины, измерения, способные расти лишь тогда, когда множество меняет свою природу (следовательно, законы комбинаторики пересекаются с множеством)^[42].

Ян сразу же невольно подумал о нарисованных от руки анимационных фильмах. На следующей странице Ян увидел отрывок, который ему особенно понравился, хотя он не смог бы внятно объяснить почему:

Все эти множества суть плоские, ибо они заполняют, оккупируют все свои измерения — значит, мы будем говорить о плане консистенции множеств, даже если измерения такого «плана» увеличиваются с числом располагающихся на нем соединений. Множества определяются внешним — абстрактной линией, линией ускользания или детерриторизации, следуя которой они меняют природу, соединяясь с другими множествами. План консистенции (решетка) — это внешняя сторона всех множеств. Линия ускользания маркирует одновременно и реальность числа конечных измерений, эффективно заполняемых множеством; и невозможность появления любого дополнительного измерения без того, чтобы это множество трансформировалось, следуя такой линии; а также возможность и необходимость расплющивания всех множеств на одном и том же плане консистенции или их овнешнения, каковы бы ни были их измерения. Идеал книги состоял бы в том, чтобы расположить все вещи на таком плане внешнего, на одной-единственной странице, на одном и том же пляже — прожитые события, исторические определения, мыслимые концепты, индивиды, группы и социальные образования^[43].

Ян понял не все, но многое из прочитанного показалось ему удивительным и в то же время разумным. То, что он понял, было логичным чисто интуитивно. В конце книги Делёз и Гваттари говорят, что Ян волен выбирать в книгах те мысли, которые ему нравятся. Что ему не нужно читать все подряд. Что абсурдно пытаться понять все. Именно так: попытка сделать это стала бы ошибкой. В идеале Яну следует обратить внимание на то, не установилась ли между ним и текстом тесная взаимосвязь: она может быть в форме и травинки, и куста, и бактериальной культуры, и роя насекомых. Одно или другое, вероятно, вступит с Яном в контакт, образуя симбиоз, способный породить на свет нечто новое. И только это имеет значение: ему следует позволить чему-то вырасти, соединиться с текстом и образовать радостный альянс. Для Яна это были радикально новые мысли. Мысли, которые принципиальным образом изменили его отношение к книгам.

* * *

В последующие месяцы Ян начинает покупать философские книги, сначала несколько, а потом все больше и больше. При этом он позволяет заголовкам и обложкам увлечь себя. Особенно ему нравится заказывать тонкие книги в ярком переплете. Например, он уже приобрел «О пользе нерешенных проблем» («Vom Nutzen ungeloster Probleme») Дирка Беккера и Александра Клуге, «Майамификацию» («Miamification») Армена Аванесяна, «Возлюби свой симптом» («Enjoy Your Symptom!») Славоя Жижека, «Политику аффирмации» («Politik der Affirmation») Рози Брайдотти, «Нейтральное» («Le Neutre») Ролана Барта, «Общество усталости. Негативный опыт в эпоху чрезмерного позитива» («Mudigkeitsgesellschaft») Бён-Чхоль Хана. Иногда Ян забывает, что та или иная книга у него уже есть, и заказывает ее повторно из-за запоминающегося названия. Все эти книги фантастическим образом занимают пространство его рабочего кабинета. Книги — идеальные объекты. Удобные, гибкие вместилища мыслей. Гладкая, излучающая свет бумага, украшенная последовательностями букв и знаков. Всюду прямые углы. Непритязательный минимализм. Наконец хранение книг приобрело для Яна смысл. Наконец это богатство доступно и ему. Это великое чудо.

Обычно книги какое-то время просто стоят на полке: им и Яну нужно сначала немного привыкнуть друг к другу, прежде чем в один прекрасный момент они сами собой окажутся у него под рукой. Они так же легко попадают к нему в рюкзак, как свернутый свитер или записная книжка. Однако сесть за стол и начать читать Ян по-прежнему не в состоянии. Это все еще кажется ему чересчур серьезным занятием и в то же время огромной роскошью. Ян не может сосредоточиться при чтении, находясь в родном городе. Однако он часто путешествует. Многие книги сильно изнашиваются у него в рюкзаке. У одних образуется залом на корешке, на других появляются легкие царапины. После этого держать их в руках становится еще приятнее.

Путешествуя на поезде, Ян с удовольствием читает что-то непритязательное, например одну из книг Бён-Чхоль Хана. Такие произведения легко читаются и улучшают настроение. Случается, что Ян, совершенно не планируя этого, прочитывает подобную книгу от начала до конца просто по той причине, что длина книги хорошо соотносится с продолжительностью поездки.

Иногда Ян читает и нечто более сложное, например Никласа Лумана или Квентина Мейясу. Чем более многоплановым оказывается выбранный текст, тем важнее становится навык избегать его авторитарной центральной перспективы. Ни в коем случае не стоит приближаться к нему спереди, надо постараться проникнуть через потайной вход: например, листая книгу, остановить взгляд на одной из страниц, вчитаться и уже смотреть на все остальное с этой перспективы. Иногда книга затягивает Яна. Очень приятно сориентироваться посреди сложности и глубины и ухватить несколько мыслей. Однако порой это чувство оказывается ложным, и тогда Ян убирает книгу в рюкзак.

Тем не менее многие книги Ян, как и прежде, не может читать. Ключевые произведения великих мыслителей он все еще не способен воспринимать. К их числу относится работа Делёза и Гваттари «Тысяча плато. Капитализм и шизофрения». Многие из окружения Яна или читают ее сейчас, или уже прочитали, или собираются сделать это в ближайшее время. «Тысяча плато» — своего рода визитная карточка Делёза и Гваттари. Эта работа представляет собой идеальное вместилище. Вот уже два года книга стоит на полке в квартире Яна. Излучающий белое свечение том с его минималистической обложкой уже всем видом заявляет, что это классический труд. Ужас! Яну не хочется прикасаться к этой книге. Он также не способен положить ее в рюкзак и дать поистрепаться, поскольку это было бы неправильно по отношению к подобному произведению. Да, «Тысяча плато» — книга, в которой Делёз и Гваттари отвергают установившийся порядок вещей и задаются вопросом: «Почему все должно быть таким навязчивым, линейным и авторитарным? Давайте сделаем по-другому!» Но одна величина этого жеста придает, к сожалению, нелепую авторитарность книге. Неавторитарную авторитарность этой философской работы Ян переносит так же плохо, как и авторитарную авторитарность трудов других классических авторов.

Мягкая сила

Лилиан читает тексты женщин

Лилиан принимает решение целый год читать работы только женщин. Она приступает к чтению на зимних каникулах после сдачи последней домашней работы. Это личная инициатива Лилиан, стремящейся лучше познакомиться с творчеством писательниц в мире, где доминируют тексты, созданные мужчинами. В то же время это мягкая политическая акция, которую она осуществляет в том числе в рамках изучения философии.

В последнее время Лилиан много говорит о своем проекте. Профессорам (женщин на этой должности в ее институте нет), доцентам и доценткам она объясняет, почему выполняет все домашние задания и пишет рефераты, опираясь исключительно на работы женщин. Она встречает мало понимания. Также Лилиан рассказывает о проекте всем, с кем разговаривает. Да, у нее нет шанса обойти стороной тему, которая постоянно привлекает к себе внимание на семинарах и интересует многих людей. В подобных разговорах Лилиан встречает три наиболее распространенных типа реакций.