Что движет солнце и светила

МОРСКАЯ РАКОВИНА

– Спасибо этому дому, пойдём к другому!
– сказала Лариса, решительно встала с дивана и, увлекая свою подругу Таню Зудинову, направилась к двери. И получилось так, что из гостей оставался только я один.

– А ты сиди, сиди, чего соскочил?
– пропыхтела Лариса, натягивая сапоги.
– Поможешь Зое Ивановне убрать посуду. Ну и мужики пошли! Попьют, поедят и - до свиданья! Ничего, не переломишься, подсобишь ей тут...

***

Она бухтела у дверей, подталкивала нерасторопную Танюшку, шуршала полиэтиленовым пакетом, куда Зоя Ивановна coвала кусок праздничного торта, а Лариса отпихивала её, не соглашаясь взять угощение с собой, но, в конце концов, дело у них уладилось, да и нерасторопная Таня за это время успела натянуть на себя все свои кофты, обмоталась шарфом, застегнула полушубок и завязалась платком.

У Тани ангина, ей нужно в постель, под теплое одеяло с грелкой. А Ларисе, хоть завтра и суббота, вставать рано - первый урок начинается, как обычно, в восемь часов. Хочешь, не хочешь, а идти надо, это вам, Зоя Ивановна и Сергей Леонидович, можно сидеть хоть до утра - молодые, здоровые, выспитесь завтра, да и занятие у вас есть: посуды вон сколько, ох, и наготовила же ты, Зоечка, как на свадьбу, кулинарка ты наша!

А когда они ушли, Зоя Ивановна спросила:

– Хочешь кофе?

Я вообще-то пить ничего не хотел, и даже, напротив, переполненный вином и брусничным соком, давно не прочь был посетить, заведение, именуемое в нашем поселке "скворечником". Канализации и очистных сооружений на камчатском Севере нет, и здесь в морозы и дожди, зной и туманы, коли приспичит, не пойдёшь, а даже и побежишь в деревянное строение, напоминающее круглыми дырками вверху двери - для вентиляция, что ли?
– всем известные скворечники. Но сказать Зое, что извини, мол, я сейчас схожу, отолью и вернусь, из-за дурацкой своей стеснительности я не мог. И от кофе тоже нельзя отказываться: начнутся уговоры, обиды понарошку, в конце концов, придётся согласиться, но это значит: будешь терпеть ещё дольше. О, Боже, что за пытка! Как бы не пролиться...

– Серёжа, пока я варю кофе, ты не мог бы вынести ведро с мусором? предложила Зоя.
– Столько отходов, ужас!

Нy, конечно жe, могу, о чём речь! Надо ли объяснять, что обратно я вернулся совершенно счастливый. В тепле и уюте замечательно пахло ванильным печеньем, настоящим кофе мокко и чем-то ещё, неуловимо тонким, дразнящим и весёлым. И мы снова сели, и Зоя капнула в мою чашку коньяка, и сказала, что кофе без него - всё равно, что поцелуй без любви. А я тогда ещё почти ничего и не знал про это, но все же засмеялся, потому что мне было хорошо и славно, и потому ещё, что эта белокурая женщина с голубыми, просто ослепительными глазами давно мне нравилась.

Как банально, как смешно, как пошло - "давно нравилась", и это притом, что я знал: она замужем. Её супруга я пока не видел: год назад она приехала к нам по распределению - работала в поликлинике врачом, а муж, студент последнего курса, доучивался в Хабаровске. Зоя была местной - тут родилась, училась, в школе была активисткой, и старожилы по привычке называли её девичьей фамилией: "Лямцина рецепт выписала... Лямцина вылечила от головы..." И даже: "Не верю, что Лямцина без мужика живет! Такая баба - и одна? Не-е-ет, есть у неё кто-то!"

Может быть, и есть. С одного из вечеров в Доме культуры, я заметил, Зою увёл Юрка Астахов, симпатичный, но уже начинающий полнеть парень. Ну, ушли и ушли, мало ли, может, просто проводил её до дома? Не воспринимал я Юрку как героя любовного романа. Какой из него воздыхатель, если в своём районном комитете по делам молодёжи работает, считай, круглосуточно, и послушаешь его, так ничего, кроме общих лозунгов, он и сказать-то не может. И этот животик под пиджаком! Будто арбуз спрятал. Нет, не верил я, не мог поверить, что Зоя Ивановна с ним... Тьфу, чёрт! Вообразил сейчас сцену в постели и, дурак, понял: животик сексу не помеха... Фу-у, ну и циник я! Хотя по-житейски это так ясно, так понятно: не о любви ведь речь, а, скажем так, о здоровье - мужчине нужна женщина, женщине нужен мужчина. Никто никому ничего не обещал, и про любовь, наверное, не говорил; и потом, это очевидно: одинокая молодая женщина, тоскливые вечера, поговорить не с кем, серость будней, холод ночей... И всё-таки нет, нет, не верил я!

Вот и про нас с ней чего только не говорили. А началось с того, что я попал в больницу с пневмонией. И однажды в палату зашла Зоя Ивановна дежурный врач. Мы были шапочно знакомы: в небольшом райцентре все друг друга знают. Она села возле меня, взяла кисть руки, чтобы сосчитать пульс, и тут её взгляд упал на книгу, которую я читал.

– Гессе! "Степной волк"!
– воскликнула она.
– Боже, где вы достали? Я всю библиотеку перевернула, у всех знакомых спрашивала...

– С материка привез, - сказал я.
– Пожалуйста, можете взять. Я просто перечитываю его...

Гессе нас и свёл. В этом невзрачном, холодном поселке он возвращал мне воздух, жизнь, буйство красок, зажигал огонек фантазии в груди и заставлял верить в маленькие радости, из которых и состоит этот большой, нелепый, вонючий и всё-таки прекрасный мир. Вот и Зоя, ах, простите, Зоя Ивановна, тоже знает о писателе Германе Гессе, которого не читают за чашкой чая, зажёвывая бутербродом, - это не детективчик какой-нибудь, это такое чтение, которое требует тишины, покоя, углубления в себя. Никто из моих знакомых не мог прочесть до конца "Игру в бисер" или "Степного волка". А эта женщина, оказывается, мечтала о томике Гессе. Значит, неверно утверждение, что во всех красивеньких головках - звенящая пустота?

Зоя заходила теперь в палату просто так, на пять минут - поговорить, обменяться, журналами, справиться о самочувствии. Наверное, она неправильно делала, что садилась прямо на постель, не знаю. Нo когда я выписался из больницы, мой друг спросил:

– Это правда, что Зоя тобой заинтересовалась?

– С чего ты взял?

– Да так, говорят...

Больше ни о чем он меня не расспрашивал. Мы ведь были с ним откровенны. Я знал про него всё, самое-самое тайное, чего ужасно стесняются и о чём, наверное, даже отцу не скажут, тем более - просто приятелю.

И вот я сижу у Зои Ивановны, и пью кофе, и говорю ей всякие любезности, и рассказываю анекдоты, и - о, ужас!
– читаю свои любимые стихи:

– О, незабвенный миг! То было только раз:

Ты на руку мою своей рукой учтивой

Вдруг так доверчиво, так нежно оперлась,

Надолго озарив мой сумрак сиротливый...

И вдруг Зоя подхватила:

– Вдруг близость странная меж нами расцвела,

Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете...

– О!
– удивился я.
– Ты же училась в медицинском университете. Там филологию вроде бы не преподают...

– Один человек открыл мне Бодлера, - засмеялась она.
– Хороших поэтов изучают не только филфаках...

Нa наш разговор вышла из своей комнаты Анна Павловна, мать Зои. Покинув торжество часа два назад, она, верно, заснула, и теперь, прищурившись на свет, с удивлением оглядывала комнату: а где же остальные? Зоя сообщила, что ушли, уже поздно и, откинув с окна занавеску, вдруг воскликнула:

– Ой, какая луна! И снежок серебрится. Так красиво! Мам, мы, пожалуй, немножко подышим свежим воздухом, а? А тут пока проветрится. Накурили девки, ужас!

– Идите, - сказала Анна Павловна, - только ключ возьми. А то я звонка не слышу. Пищит, как комар.

И мы гуляли по заснеженному селу, волшебно освещённому янтарной луной, и смеялись, и в снежки играли, и, поскользнувшись, падали нечаянно в сугробы (но это "нечаянно" что-то слишком часто повторялось!), и барахтались в них как малые дети.

– Я замёрзла, - вдруг сказала Зоя.
– Хочу погреться.

– Так пошли обратно...

– Ко мне? А не лучше ли к тебе? И дом твой вот он, рядом...