Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Но это обращение обратимо.

Искусство обращает эту — разумом этой культуры выстроенную — “вертикаль” — в “горизонталь” личного общения, в плоть реальных художественных произведений. Причем каждое такое обращение изначально. Однако в искусстве всегда сохраняется, уходит в подтекст и укореняется исходное (?) предположение философской вертикали [12] . Художественное произведение — в эстетическом пафосе данной культуры — вновь и вновь обращает всеобщность разума (этой культуры) — во всеобщность художественного воображения (речь, конечно, не идет о мере осуществления). Но и в философской мысли всеобщий разум также несет в себе свое “заподлицо” — скрытую всеобщность воображения. Философский разум неявно под — разумевает — как свою предпосылку — всеобщее бытие в пло(т)скости художественного произведения. (В XX веке эта тайная работа разума становится явным предметом философского размышления.) И все же. Основная эстетическая работа мысли (автора и читателя) и основное эстетическое наслаждение всегда возникают

и существуют в сознании (эмоции включены в эстетическое осознание) того, что — воображенный художником и — вместе с тем — угаданный, как извечно, — где-то за седьмым небом существующий — мой мир — есть только и исключительно пло(т)скость произведения: полотно и хаос красок; обломок камня; гармоническое сочетание звуков; причем бесконечная, извечная художественная (шекспировская или — пушкинская) вселенная — под взглядом зрителя — кругами расходится, порождается из жестких рамок “полотна” (и — остается “внутри” этих рамок). Предполагаю, что ясно, — столь же существен обратный вектор художественного наслаждения, — осознание извечности и угаданности воображенного и воплощенного художником мира …

12

В XX веке сама “вертикаль” понимается как одновременное общение в двух взаимоперекрестных измерениях: общение раз — личных личностей различных исторических культур и — общение различных, по идее — бесконечно — возможных — форм разумения.

Основная философская работа мысли и основное мыслительное наслаждение (автора и читателя) всегда осуществляется в процессе безвозвратного осмысления того, что за потоком воображения, предположения, логических начал и логических следований, за порогом книги — открывается, актуализируется реальный или — сверх — реальный мир, как он есть, или еще глубже — как он возможен" в себе", но с непременным условием (обратным искусству), что все следы воображения стерты, невозвратно забыты, “леса” изобретения отброшены. Рамки “произведения” сведены “на нет”, ушли в нети… Если не считать мгновенного (в прочтение и в текст включенного) начала встречной, спорящей работы читателя — философа, вымысливающего столь же всеобщий и столь же бесконечно — возможный мир, существующий, впрочем, только на грани с исходным философским миром, только в их взаимопредположении. В философской мысли (в отличие от поэтики) возможность, предположительность полностью перемещается в сферу определений самого бытия, навсегда покидая сферу мастерства, домен субъективной мысли [13] .

13

Предполагаю, что XX век углубляет эту перипетию. Философские книги сознательно жертвуют своим статусом произведения во имя понимания извечного бытия “как если бы …” оно было произведением, формировалось в зазоре многих — авторско — читательских, вопрошающе — отвечающе — вопрошающих Разумов.

Правда, опасный и соблазнительный запашок художественной изобретаемости остается (и должен оставаться) на самом донышке даже наиболее понимающих философских систем. Но это уже отступление.

Сейчас надо подчеркнуть иное. И эстетическая и философская мысль существуют только во взаимопредполагании и взаимоотталкивании.

Орган такого взаимоопределения разума и — воображения (в их абсолютном смысле) — идея предполагаемого бытия. Вне внутренней художественной эстетической предполагаемости (“как если бы”) бытие насущное, порождающее философскую мысль, превращается в бытие наличное, сущностное (в теории) или — становится объектом веры — как бытие сверхсущее, Бытие Бога [14] .

14

Обращение “разум — воображение” неповторимо в каждой культуре и поэтому формально “необобщаемо”. Так, в античности обращение всеобщего воображения во всеобщий разум осуществляется в двоице идей (эйдос — акме) и произведений (трагедия — философский диалог). В средние века схоластико — мистическое обращение кристаллизуется в “бытии — в(о)круге — храма”, в шедеврах Мастера. В Новое время философия живет в обращении идеи — как образа и как понятия, в котором рождается и неисчерпаемое нечто мысленных экспериментов Галилея и Гамлетов некто романного времени.

* * *

Если теперь логически повернуть эти три схематизма (философия — не — религия; философия — не — теория; философия — не — искусство), возможно сказать так: апофатический смысл философии — это смысл всеобщего антиредукционизма, точнее — не — редукционизма. Философия всегда ориентирована “против” сведения мысли — в ее началах — к ее причинам, основаниям, корням, истокам, вне исходной мысли лежащим. Философия (по определению) есть отвержение редукции мысли: к экономической причинности, к историческим условиям, к дедуктивным основаниям (идущим в дурную бесконечность), к космической или Божественной Первопричине, к мифологическим архетипам, к телесным, языковым, экзистенциальным, сексуальным предпосылкам. Причем философия каждой эпохи есть “нередукционизм” особого историческо — всеобщего толка.

Вне этих (и всех других возможных) редукционистских сведений и объяснений феномен мысли есть “перекати — поле”, но суть мысли — это и выясняет мысль философская —

состоит в том, что она, причинно возникшая мысль, — растет “корнями вверх”, переосмысливает и заново формирует собственные основания, выходит в сферу, в которой причинно — следственное или теологическое рассуждение оборачивается размышлением смысловым. Философическая мысль существует (впервые становится) в предположениях вечного, бесконечного, только возможного, изначального бытия. Или еще так: философскую логику возможно определить как обоснование невозможности редукции (вспомним идею начала). С соответствующими изменениями это относится к культуре в целом, к смыслу, ответственности и свободе человеческого бытия.

… Не буду говорить сейчас об иных пограничностях, скажу только, что в этих гранях развивается сам смысл философской мысли; эти грани не внешние для философии, она — помимо этих пределов — вообще не существует, невозможна.

5. Но у философии есть и внутренние грани и пределы, позволяющие дать философской мысли еще одно (уже не апофатическое, но …) позитивное определение. Философия — это логически, точнее — онтологически осмысленная и представленная — история философии. В этом смысле, истинная философия (но не ее редукция к другим формам духовной деятельности) всегда включает в себя в качестве всеобще — особенных определений (философских миров) все действительные и возможные философские системы. Философия — это одновременное со — бытие “философий” (вне этой со — бытийности еще не философий) — Парменида — Платона — Аристотеля — Прокла — Плотина — Августина — Аквината — Николая Кузанского… Декарта — Спинозы — Лейбница… Канта — Гегеля… Когена — Гуссерля — Хайдеггера… (и бесконечного множества возможных философских всеобщих онто — логик). Вне этого общения и вопросно — ответности, без этого бытия на гранях иной (столь же всеобщей философской) мысли философия еще не философия, она теряет необходимый статус особенного всеобщего. Утрачивает свой язык. В этом смысле философия (как история философии), история философии (как философия) вневременна, исторического восхождения и прогресса не имеет. Каждая философия — новая форма суверенной личностной актуализации бесконечно возможного бытия (и мышления) и — тем самым — новая форма “Зазеркалья” иной философской онто — логики.

И именно в этих пограничьях философия реально и “логически” конкретно, артикулировано входит в сферу начала, в сферу возможностного бытия, то есть обретает свою собственную форму.

Реализация истории философии как философии может, в свою очередь, осуществляться в разных формах: скажем, в формах гегелевского “развития (и — “снятия”) понятий” и их целостного восстановления на последних страницах гегелевской Логики, в сфере Идеи и Метода. Или — в идее “диалога логик”.

Но это уже иная, хотя и крайне существенная проблема. И прежде всего — это проблема философии как Философского факультета, философского образования.

* * *

Но что я все о “философии”… Пора снова перевести все эти определения в экзистенциальный план, пора сказать о философе.

Философ — человек, сосредоточенно думающий о том, как возможно бытие, изначальное бытие всего…

Философ — человек, стремящийся мыслить изначально, как будто он — первый мыслящий… Как будто он должен заново обосновать всю историю и все логические сдвиги человеческой мысли …

Философ — человек, постоянно (это — трагедия) сдерживающий и развивающий свою мысль в узком и сжатом “распадке” того Ничто, в котором и бытие, и мышление только еще возможны, то есть их еще нет.

Философ — человек, мысленно общающийся с философами (просто — человеками) иных эпох и культур, как со своими современниками и собеседниками, мыслящими столь же изначально и всеобще. Причем это общение сквозь и через века есть для философа смысл его собственного мышления и бытия…

Философ — человек, трагически сомневающийся там, где сомневаться невозможно и запрещено: в религиозных первоначалах, в научных основаниях, в действительной онтологической мощи художественного воображения, Это — человек, отвергающий причинную безответственность (“Рок!”, “Кровь!”, “Экономика!”, “Власть языка!”, “Власть пола!”, “Среда!”, “Власть космоса!”) своих поступков. Это, по замыслу, — увы, редко по исполнению, — человек, разумом утверждающий свою целостную, метафизическую ответственность и свободу своего индивидуального бытия. Своего — насущного! — общения с другим Я.

Философ — человек, разум которого — индивидуальный (уникальный; неповторимый) — по — особенному всеобщ, актуализируя одну из бесконечных возможностей бесконечно — возможного бытия. Или, иными и более точными словами; это человек, разум которого сознательно культивируется как разум общения (со — бытия) — с каждым иным, столь же всеобщим и столь же индивидуальным и неповторимым разумом — то есть бытием, смыслом бытия! — другого человека. Других людей.

Быть философом — очень трудно, почти невозможно. Но стремление к такому — философскому — разумению — это одно из определений каждого человека, одна из форм ответа на вопрос: “Что есть человек?”, Теперь снова к философской прозе.

6. В пятом тезисе я уже стал открыто обращать мое понимание того, что есть “философия вообще”, философская мысль “по преимуществу” (конечно, это мое понимание) — в определении “моей философии”, в понимании основного — как он мне представляется — пафоса философской мысли конца XX века. Сейчас об этом невозможно говорить детально, но наметки исходных определений необходимо представить, хотя бы для того, чтобы признаться в авторской редакции всех предшествующих определений. Признаться в той “точке зрения”, с которой была рассмотрена и история философии, и сама суть философской мысли. Итак.

Поделиться с друзьями: