Что мне делать без тебя?
Шрифт:
Боже, что он несет? К Глебу это не имеет ни малейшего отношения.
– Где уж мне!
– проворчал поэт, постукивая тростью о ковер.
– Всех вас понимать...
– Тогда она была в экстазе, в эйфории, - с бешенством в голосе продолжал Малахов. Он уже совсем не владел собой.
– Ты замечал что-нибудь? Карен с нее глаз не сводил. Я наблюдал за ними каждый день, с утра до вечера! Мальчишка бродил за Олесей, как собачонка, и
– И поэтому ты уехал?
– поэт встал, неожиданно тяжело, по-стариковски опираясь на трость, и подошел к Валерию.
– Прости меня, мальчик... Я часто пытался вспомнить, как ты называл тогда Олесю, русалочкой, что ли?
– Нет, не русалочкой... Уотергерл... Водяная девушка. Понимаешь, эта дурацкая фамилия ее первого мужа - Водяной...
– Обыкновенная фамилия, - буркнул Глеб, пытаясь скрыть нежность и жалость.
– Сам ты дурацкий...
– Твоя правда!
– мрачно улыбнулся Валерий. Невидимый обруч вокруг головы немного разомкнулся.
– Олеся тогда все повторяла: это амок! Это амок! Имея в виду себя и Карена... Я не уехал, я просто бежал!
И тогда тоже была осень - отвратительно-безнадежная, грязная, гриппозная, когда хочется бежать на край света. Его последняя осень в Москве...
Глеб снова грузно опустился в кресло.
– Ох-хо-хо, болят мои кости!
– пожаловался он, притворившись на минуту настоящим стариком.
– У нас еще есть время до прихода моей девочки. Я вижу, что сегодня тебе хочется говорить только об Олесе. Давай посвятим ей нынешние сумерки. Пусть это будет ее вечер. Идет?
– Идет!
– Малахов тоскливо глянул на застывшее лицо Олеси и потянулся за своим недопитым бокалом.
– Только начнешь ты. А я буду добавлять. Так, вместе, мы вспомним о ней, что сумеем...
– И о себе заодно, - добавил старый поэт.
– И о себе, - неохотно согласился гость.
– Выключи, пожалуйста, верхний свет
Негромкий, настойчивый звонок мгновенно разрезал вечер пополам. Поэт легко вскочил на ноги и устремился к двери, поигрывая на ходу любимой тростью так же, как и двадцать лет назад. Валерий
с завистью посмотрел ему вслед и вздохнул. Очевидно, Глебу просто не дано состариться. В передней раздался нежный воркующий лепет, звуки поцелуя, зашелестели легкие ткани и запахло тонкой косметикой, аромат которой проник в гостиную раньше той, что его с собой принесла.Она возникла на пороге рядом со старым поэтом - сотканное из осеннего звездного вечера существо лет двадцати с пепельными кудрями и искусно накрашенным большим и красивым ртом. Она вся искрилась радостью перед этой необыкновенной жизнью, где ее ждало столько изумительных событий, одним из которых стал известный поэт.
– Привет!
– улыбнулась она Валерию и, сияя, повернулась к Глебу.
– Я приехала на такси, старая капризница опять сломалась.
– Я подарю тебе "шевроле", моя девочка, но не раньше, чем выйдет мой трехтомник, - пообещал поэт.
– Ты выглядишь сегодня еще лучше, чем всегда. Утром возьмешь ключи от моего гаража.
– Ну что ты, нет!
– промурлыкало пепельное создание и уселось на диван.
– Очисти мне, пожалуйста, мандарин.
Малахов встал и, улыбаясь, объявил, что ему давно пора прощаться.
– Помни про грипп, Глеб.
– Вы все надоели со своим гриппом, - проворчал поэт.
– Теперь не заболеть просто означает обмануть всеобщее ожидание.
Они вышли в переднюю.
– Ты неисправим, Глеб. Как я тебе завидую!
– Брось! Они все стервы, только все моложе и моложе. Сам видишь...
– Пока, - Валерий накинул куртку.
– Я позвоню через денек-другой. Передай привет...
– он запнулся, - Олесе. Если увидишь или услышишь. Она звонит тебе иногда?
– Звонит, - грустно сказал поэт.
– Несмотря ни на что, она хорошая дочь и часто проведывает старого отца. И ты тоже теперь проведывай. Не затеряйся в Москве. Ты все же вернулся домой!
– Домой, - задумчиво повторил Валерий.
– Домой... Какое странное слово! Звучит удивительно. Постараюсь не затеряться...
В комнате раздался звон и радостный возглас:
– Глеб, не сердись, дорогой, я разбила бокал!
– Интересно, что ты с ним делала?
– весело отозвался старый поэт.
– Да ничего особенного, - ликующе прозвенело в ответ.
– Я только хотела...
Валерий улыбнулся и открыл дверь на лестницу.