Что с вами, дорогая Киш?

Марта примолкла.

Они обошли зал. Петер рассматривал картины вблизи, потом отходил подальше. Марта повторяла все его движения, подобно тени.

— Это все не то, не то… — бормотал Петер. — Сейчас будут Боттичелли, Тициан…

Они переходили из зала в зал. В четвертом зале Марта сжала виски руками.

— В глазах темно… сейчас в обморок упаду. Святые, святые, все с нимбами, рожи каменные… Зачем притворяться?

— Обождите снаружи, — грубо рявкнул Петер. — Вы…

И с презрением махнул на нее рукой.

Женщина вздрогнула и быстрым шагом пошла прочь. «Вы» — вот что обидело ее сильнее всего. Выходит, она ему чужая, хоть они и спали вместе!

Петер посмотрел ей вслед. Он увидел ее в точности такой, как в самый первый день, в Вене. Вульгарное создание. Какая непоправимая глупость! В Пеште он бы на такую и внимания не обратил… так надо же именно здесь, с такой вот…

Он огляделся в тоске.

Что? Как? Осталось двадцать минут. На поезд опаздывать нельзя. Он и так уже дотянул до последнего. Виза только до завтра…

Его потянуло к какой-то странной картине. Он подошел поближе и прочитал: Альтдорфер… «Мученичество святого Флориана».

Лицо у святого Флориана оказалось тупым и начисто лишенным выражения. Зато эти, вокруг, разбойники, или как их там… как они наслаждаются муками своей жертвы, прежде чем бросить ее в воду с камнем на шее… божественно! Сплошное злорадство, веселье, так и слышишь шуточки: «Славная будет банька, старик…»

И тут же — сам святой Флориан с плоской, скучной рожей.

Почему такое возможно?

«Ну пошли, святой Флориан… — иронически улыбнулся Петер, понукая самого себя. — Ничего в тебе интересного…»

Паршивая бабенка, все из-за нее.

Один зал он ненароком проскочил и не стал возвращаться. Все равно система нарушилась. Боттичелли нужно будет найти под самый конец.

В полумраке небольшого зала висели рядом две маленькие картины. Посетители не обращали на них особого внимания.

Служителю стало жарко. Он подошел к окну и распахнул его настежь. На картины упали солнечные лучи.

Петер машинально проследил за ними взглядом и подошел поближе.

«Несение креста». Серо-зеленые, почти размытые фигуры, похожие на тени. На вершине горы и в долине, с крестами на спинах. Сложенные в кучу кресты. Поднятые кресты. Поваленные кресты. В небе и на земле, куда ни глянь.

Снова «Несение креста». Резкие, яркие краски — и все то же страдание. Стучит молоток. Работа спорится, срочная работа. Из-под человеческих тел выглядывает нежная зелень травы.

Минут десять Петер простоял у окна, не отводя глаз от картин. У этой женщины трое детей. Жизнь ее проходит среди пьяниц, в винном чаду. Муж лежит в постели и трясется. Трясется весь, с головы до ног.

Сейчас она сидит на скамье под аркадами. Потирает толстую коленку. Ждет, ругается. Плачет.

Раньше надо было, в самом начале… Пока он ничего о ней не знал.

Петер сунул путеводитель в карман. Ему больше не хотелось увидеть Боттичелли. Ему хотелось утешить Марту.

Это еще имело какой-то смысл. Все остальное так или иначе пропало, пропали драгоценные две недели, пошли псу под хвост.

Вена осталась позади. Близился Хедешхалом. Ночь в итальянском поезде прошла ужасно. Они попали в одно купе с многодетным семейством. Дети беспрерывно просились писать. Петеру и Марте так и не удалось сомкнуть глаз.

Здесь им повезло куда больше. В купе не было никого, кроме деревенской старушки, сидевшей у окна и бдительно охранявшей свои чемоданы.

— Кто на вас посмотрит, подумает — лимон съели, — проворчала Марта, — и давайте больше не «тыкать»… кто его знает…

— Спать хочется, — терпеливо улыбнулся Петер. — Все в порядке. Поверьте. Просто ужасно хочется спать. Все как будто в тумане.

— Ладно, ладно. Злитесь на меня, вот и все дела… Не спорьте. Я у вас козел отпущения.

— Я же еще вчера вам сказал: вы здесь ни при чем… просто так вышло.

— Вышло, еще бы не вышло. Понастроили воздушных замков, сами толком не знали, чего вам надо, а потом разочарованного изображаете…

— Верно, — кивнул Петер. — Но к чему все это?.. Ведь мы уже у самой границы.

— Две недели только и пыталась слово разумное из вас вытянуть… все понять хотела, как вести себя. Неужто нельзя было по-человечески сказать? Так ведь нет, ни в какую… Об заклад бьюсь, вы и теперь не знаете, чего вам не так… кукситесь больше для порядку.

— Да нет же, Марта, милая Марта, вовсе я не зол и не раздражен, — уныло возразил Петер. — Просто устал очень.

— Устали? — рассмеялась женщина. Глаза ее воинственно сверкали. — С чего это вам уставать? Вы же за все время пальцем не шевельнули… Недовольны просто. Вот и все дела. Испортила вам удовольствие, так ведь?

— Хватит. Ну пожалуйста, Марта. Довольно. Несколько часов, и все…

— У меня и в мыслях не было дома с вами встречаться… и телефон мой выбросьте лучше. Никого вы не любите, кроме себя.

— Подумайте о муже, он вас ждет… и дети тоже. Вы же любите своего мужа…

— Черта с два! — Марта без конца открывала и закрывала мусорный ящик. — Кабы любила… это бы еще куда ни шло… Выхода нету! Сидит у меня на шее. Не убивать же.

— Зато сколько вы всего накупили. — Петер продолжал гнуть свое. Глаза у него слипались.

— Ну, я-то знала, зачем еду! — Женщина похлопала его по ляжке. — Мне себя упрекнуть не в чем. Меня первому встречному с толку не сбить… Я, правда, многих красот не видала, чего и говорить… и билет на Капри пропал… Везувия вот не видала, к примеру. Ну и черт с ним со всем… не сидеть же теперь с кислой миной, как некоторые!

— Если б вздремнуть хоть немножечко… — грустно сказал мужчина. — Если б вы позволили…

Марта цинично пожала плечами.

— По мне, хоть… — Она резко отвернулась и достала таможенную квитанцию. Что-то оттуда вычеркнула.

Петер наконец смежил веки.

Главное — не падать духом. Года через три, ну, пускай через пять, он сможет снова получить визу. Можно попробовать еще раз. По-другому.

Правда, ничто не повторяется во времени. Таков закон. Эта возможность утеряна навеки.

Дома надо будет все обдумать, на ясную голову. Где срыв? Как могло случиться, что эти две недели протекли сквозь пальцы без всякого смысла?