Что сказал бы Генри Миллер...

И как же он с ней справился? Некоторые актеры бросили заниматься своим ремеслом после того, как посмотрели игру Брандо в «Трамвае» в той бродвейской постановке 1949 года. (Как Вирджиния Вульф, которая решила было оставить ремесло писателя, когда впервые читала Пруста.) Но на киностудии не хотели давать Брандо роль в фильме — он был слишком молод. И говорил он так, что не всем его было дано понять. Но его преподавательница актерского мастерства Стелла Адлер еще в самом начале карьеры Брандо предсказала, что из этого «странного юнца» вырастет со временем величайший актер его поколения. Так оно и вышло.

Спустя годы студенты, посещавшие кружок актерского мастерства Брандо, вспоминали его необычную манеру чтения монологов Шекспира вверх ногами, при этом он декламировал их с большей убедительностью и проникновенностью, чем любой другой из его современников.

— «Трамвай», — пояснил я, — стал пьесой, благодаря которой джинн, как говорится, был выпущен из бутылки. Она в прямом смысле слова изменила манеру сценической игры американских актеров.

«Это ощущение носилось в воздухе, — по прошествии многих лет говорил Карл Молден, игравший Митча в оригинальной бродвейской постановке. — Зрители приходили смотреть Брандо, они хотели видеть только его, а когда он уходил со сцены, возникало такое ощущение, что они ждут, когда он вернется обратно».

Мне показалось, что еще совсем чуть-чуть, и я перехвалю фильм. Поэтому я решил закругляться с разговорами.

— Итак, — подытожил я — сегодня, Джеси, ты увидишь нечто действительно стоящее. Устраивайся удобнее.

Иногда звонил телефон — я жутко этого боялся. Если звонила Ребекка Нг, настроение у сына всегда портилось, как если бы какой-то хулиган бросил нам в окно камень. Как-то днем — стоял прекрасный, теплый августовский день — Джеси вдруг исчез, когда мы смотрели «В джазе только девушки». Его не было минут двадцать, а когда он вернулся, то был рассеян, и настроение у него явно испортилось. Я снова включил видеоплеер, но было ясно, что фильм уже потерял для Джеси интерес. Он так неподвижно устремил взор на экран телевизора, будто бросил якорь, чтобы ничего не отвлекало его от беспокойных мыслей о Ребекке.

Я выключил телевизор и сказал:

— Знаешь, Джеси, я эти картины отбирал продуманно и с любовью. Их надо смотреть целиком — от начала до конца, один эпизод за другим. Поэтому давай установим с тобой такое правило: впредь, когда будем смотреть кино, к телефону подходить запрещается. Потому что болтать в это время по телефону — то же самое, что плевать мне в душу.

— Годится, — согласился он.

— Даже смотреть не будем, с какого номера нам звонят, хорошо?

— Хорошо, хорошо.

Телефон зазвонил снова. (Даже находясь в школе, Ребекка каким-то образом умудрялась распознавать, что внимание Джеси переключилось с нее на что-то другое.)

— Ладно, сними трубку. Сделаем на этот раз исключение.

— Я сейчас с отцом, — тихо, почти шепотом, проговорил он. — Потом тебе перезвоню. — В трубке раздался звук, чем-то напоминающий жужжание назойливой мухи. — Я сейчас занят с отцом, — повторил он и положил трубку.

— Кто это был? — полюбопытствовал я.

— Да так, не важно, — ответил Джеси, потом сердито выдохнул, как будто сдерживал перед этим дыхание, и сказал: — Ребекка всегда умудряется выбирать самые неподходящие моменты, чтобы болтать о всякой ерунде.

На долю секунды мне показалось, что на глаза его навернулись слезы.

— О какой ерунде?

— О наших отношениях.

Мы вернулись к просмотру картины, но я чувствовал, что кино сыну теперь до лампочки. Он смотрел сейчас другое кино, думая о тех гадостях, которые собиралась ему сделать Ребекка, потому что он отказался разговаривать с ней по телефону. Я выключил телевизор. Джеси вздрогнул и как-то испуганно на меня посмотрел.

— У меня когда-то была одна подружка, — сказал я ему. — Единственное, что мы обсуждали, были наши отношения. Мы это делали вместо того, чтобы их иметь. Это уже становится просто скучным. Позвони Ребекке и выясни ваши отношения.

ГЛАВА 6

ОДНАЖДЫ УТРОМ, ПОСЛЕ СТОЯВШЕЙ ПРИМЕРНО НЕДЕЛЮ ИЗНУРИТЕЛЬНОЙ ЖАРЫ, воздух вдруг стал другим. На капоты машин выпала роса, проплывавшие по небу облака выглядели как живые. Чувствовалось, что осень не за горами, по крайней мере, ощущалось ее дыхание. Я срезал угол, проходя мимо здания Манулайф [26] на улице Блур, когда заметил в кафе рядом с эскалатором сидящего в одиночестве Поля Буиссака. Этот приземистый француз с совиным лицом тридцать лет назад читал мне курс по сюрреализму в университете, а потом отпускал более чем двусмысленные замечания по поводу моей работы на телевидении. При этом он давал понять, что смотреть мои передачи было ниже его достоинства, но один его приятель, чудак с вечно потными ладонями, от них просто тащится. (На этот счет у меня были большие сомнения, но кого это волновало?)

26

Здание Манулайф (The Manulife Centre) — 51-этажное здание с 800 роскошными квартирами в центральной части Торонто на углу улиц Блур и Бэй. Построено в 1972–1974 гг. одной из крупнейших канадских страховых компаний «Манулайф» («Manulife»).

Буиссак поднял полную белую руку и приветственно мне махнул, приглашая к нему присоединиться. Я подошел и сел рядом. Мы поболтали о том о сем, я задавал вопросы (сотте d'habitude [27] ), он пожимал плечами, обескураженный их наивностью. Это у нас с ним была такая манера беседовать. Когда речь зашла о Джеси («Et vous, vous tuez la journe'e comment?» [28] ), я стал соловьем заливаться о том, что неприятие школы «вряд ли можно считать патологией», скорее это «quelque chose d'encourageant» [29] , о том, как мы общаемся с пареньком, который не смотрит все подряд по телевизору и не балуется наркотиками. Ведь счастливые дети обречены на счастливую жизнь, и так далее, и тому подобное. Приступ самозабвенного трепа продолжался еще некоторое время, пока я вдруг не почувствовал, что у меня перехватывает дыхание, как будто я взбежал по лестничному пролету. Буиссак махнул рукой, как бы давая мне понять, что пора заткнуть фонтан, и я почувствовал себя так, будто моя маленькая машинка, если можно так выразиться, сделав неуклюжий поворот, застыла у обочины.

27

Как обычно (фр.).

28

А вы — как вы убиваете время? (фр.)

29

Даже обнадеживает (фр.).

— Не нужно вам оправдываться, — сказал Буиссак по-английски с сильным акцентом. (Несмотря на сорок лет преподавания в Торонто, он все еще говорил по-английски как Шарль де Голль.)

Я стал его уверять в том, что и не думал ни в чем оправдываться, но только сильнее запутался. Начал ему объяснять то, что никаких объяснений не требовало, пытался защититься от упреков, которые он не собирался мне высказывать.

— Для учебы в жизни есть свое время. Потом учиться слишком поздно, — заявил Буиссак с нетерпимой самоуверенностью, присущей французскому интеллигенту.

Слишком поздно? Он что, хочет сказать, что образование сродни изучению иностранного языка, то есть верный акцент можно «приобрести» только до определенного возраста (двенадцати или тринадцати лет), а потом он уже никогда не станет таким, каким должен быть? Печальная мысль. А может быть, следует определить сына в военное училище?

Утратив интерес к моим невразумительным ответам (и демонстративно это подчеркнув), Буиссак побрел прочь в поисках еще какого-нибудь неудачливого собеседника. Вечером этот самоуверенный пройдоха устраивал прием для международной делегации специалистов по семиотике. Встреча с ним оставила в душе на удивление противный осадок. Было такое чувство, что я кого-то предал — продался ни за понюх табаку. Кого я, интересно, хотел защитить — Джеси или себя? Или просто хвастался как десятилетний мальчик на школьном дворе? Неужели это выглядело настолько явно? Так, должно быть, оно и было. Но мне вовсе не хотелось оказывать Джеси медвежью услугу. (У меня и так не шел из головы его образ таксиста в пропахшей дурью машине.)

Три девчушки прошелестели мимо — от них запахло жевательной резинкой и повеяла прохлада. Может быть, подумал я, мы переоцениваем влияние, которое оказываем на своих детей. Как, интересно, можно заставить подростка под два метра ростом делать домашнее задание? Нет, мы, я и Мэгги, сына уже потеряли.

Неприязнь к Буиссаку обдала меня, как внезапный резкий порыв ветра. Возникло такое чувство, что, в принципе, это мое странное школярское поведение, это мое привычно-почтительное отношение должно было претерпеть довольно неприятную трансформацию.