Что слышно насчет войны?

— Вы сошли с ума, Лея… Или нет. Так или иначе, говорить мне такое — безумие. И мне сейчас лучше всего уйти. Но прежде я хочу вам кое-что рассказать. Дело было еще в Польше, Альберу тогда стукнуло семнадцать. И у него был друг, его ровесник, который почему-то очень скверно обращался со своим братишкой, лет, что ли, тринадцати. Альберу было неприятно видеть, как старший издевается над младшим, и вот как-то раз он вдруг ни за что ни про что залепил младшему пацану оплеуху. Да-да, младшему. Старший же сначала просто застыл на месте, а потом, возмущенный такой дикой несправедливостью, врезал изо всех сил Альберу. Тот стерпел. Дружбе пришел конец — больше они друг с другом не разговаривали. Но спустя много лет, перед самой войной, встретились в Париже. Братья работали вместе и вообще стали неразлучными. А еще через пару лет их обоих схватили в один день и отправили в лагерь в одном вагоне.

— Альбер никогда мне не рассказывал эту историю.

— А мне однажды рассказал и под конец заплакал. Теперь вот я пересказал ее вам, а заодно и сам лучше понял. Как будто в ней прозвучало что-то новое. Ну, вот и все. Теперь я пойду. А если Альбер спросит, почему я не доделал работу, скажите… ну, не знаю, скажите, что хотите. До свидания, Лея.

Лея тоже простилась. Спускаясь по ступенькам, я словно видел, как она сидит, не шевелясь, одна посреди ателье, на месте мадам Андре, и как потом, через минуту, наконец встает и относит на кухню пустой стакан, на донышке которого, как обычно, осталось чуть-чуть не растворившегося в чае клубничного варенья.

Давай, Пола, давай!

— Зачем это тебе вдруг понадобился сантиметр? Хочешь проверить, не сел ли под утюгом сорок шестой размер до сорок второго?

Сантиметр всегда болтается на шее у мсье Альбера, а попросил я его, чтобы измерить завернутый в несколько журнальных листов пакет, который принесла с собой мадам Полетта.

— Двадцать на двадцать сантиметров! Точнехонько пакет с мацой! Если вы стыдитесь нести по улице пакет мацы из лавки Розинского, мадам Полетта, то лучше покупайте багет, чтобы не выделяться.

— Скажите, какой умник!

Я не считаю себя таким уж умником, но спорить с мадам Полеттой не стал. Слишком уж она мне действует на нервы. Хотя и меньше, чем ассимилянты, которые, впрочем, перестали меня раздражать, как только я понял, что они себя не чувствуют евреями. Вернее, не чувствовали до тех пор, пока им не пришлось получить по полной программе: желтые звезды, Дранси и дорогу в ту самую Восточную Европу, от которой они воротили нос; после этого я стал относиться к ним по-братски, верней, они во мне признали брата; те, кто вернулся, теперь уж, можете не сомневаться, останутся евреями до конца своих дней.

Но мадам Полетта не ассимилянтка. Маца (пусть и замаскированная), акцент, работа в нашем ателье — все это ассимиляции не способствует. Нет, она раздражает меня потому, что, оставаясь еврейкой, стыдится своего еврейства.

Я вернул сантиметр Альберу и снова взялся за утюг, сам не зная, доволен я собою или нет.

Сантиметр на шее — привычка, оставшаяся у мсье Альбера с тех времен, когда он занимался только индивидуальным пошивом. В портновском деле ему, как я уж говорил, не было равных. Во время войны, когда Альбер работал для мсье Дюмейе, портного с улицы Севр, который прятал его в комнатке прислуги, у него было много свободного времени, и он употребил его на то, чтобы разработать новый способ кройки. При этом способе для построения любой выкройки требуется всего два листочка бумаги. Пожелай Альбер его опубликовать, он очутился бы в одном ряду со знаменитыми мастерами, что твой Наполитано. [30] Но он говорил: «Мой способ — на крайний случай, и хорош он только одним — компактностью: сложил листочки вчетверо и сунул в карман». И уверял, что применять его надо только тогда, когда никаких других не останется. Он исходил из того, что любая вещь хорошо сидит, если все ее швы и вытачки приходятся на определенные точки и уровни тела, включая линии шеи, груди и талии, сгиб плеча и локтя, глубину проймы и т. д. И вот на одном листочке он выписал все цифры и нарисовал силуэт, на котором обозначены расстояния между этими точками для 44-го размера, а на втором — еще один силуэт и целая таблица перевода этих цифр в другие, для других размеров. С ее помощью можно было моделировать что угодно.

30

Марио Наполитано — известный римский портной.

Однако же, хоть большинство портных были истреблены во время войны, некоторые, Гот цу данк, [31] уцелели, и эти уцелевшие кроили по старинке, поэтому мсье Альбер положил свои сложенные вчетверо листочки в стол.

И этот самый превосходный портной, вообразите, недавно сшил себе костюм без подкладки, а причина тому — благодарность, которую он испытывает к мсье Дюмейе.

Мсье Дюмейе заглядывает иной раз к нам в ателье проведать мсье Альбера с мадам Леей и как-то раз сказал, что его сын собирается жениться. А мсье Альбер тут же вызвался, в качестве свадебного подарка, сшить костюмы жениху и его отцу. Но день свадьбы Дюмейе-отец назначил, не спросив ни у кого совета, так что конечно же она пришлась на пик сезона. В результате после двух примерок и двух ночей за машинкой Альбер еле успел закончить обещанные два костюма (и, между нами говоря, тройка для отца получилась просто замечательно), а времени на свой у него не хватило.

31

Благодарение Богу ( идиш). ( Примеч. автора.)

Мадам Лее было неловко за него.

— Подумай, ну куда это годится, — говорила она, — чтобы портной надел пиджак без подкладки!

— Да ладно, кто будет заглядывать внутрь! — отвечал мсье Альбер. И в течение всего торжества ни разу не расстегнул пиджак.

Кстати, о Дюмейе: я всегда называл его Дю Мейером, и Жаклина была уверена, что он тоже еврей, только ухитрился во время войны переделать свое имя в Дюмейе, а потом так и оставил.

— Будь он еврей, — говорил я ей, — его бы звали не Дю Мейер, а просто Мейер.

— Но есть же барон де Ротшильд!

— Вы правы, но Дюмейе не барон, вот в чем штука!

— Так почему же вы его зовете Дю Мейером, раз он и не еврей, и не барон?

Не помню уж, что я ей тогда ответил. На самом деле, я считаю, он заслужил такое имя тем, что, рискуя жизнью, спас Альбера. Но вслух ведь этого не скажешь.

Костюмы для отца и сына Дюмейе — не единственное, что мсье Альбер шьет по меркам. Не так уж редко, прихватив сантиметр и мел и пристегнув к руке подушечку с булавками, он направляется в маленькую комнатку рядом с ателье — там у нас склад материи, и там же принимают заказчиков на индивидуальный пошив. Чтобы не потерять сноровку, обычно говорит он, словно оправдываясь перед нами за то, что берет дополнительную работу. А по-моему, скорее чтобы не сидеть сложа руки в мертвый сезон и не смотреть, как мы делим на всех скудные заказы Вассермана.

Иногда индпошив подкидывает сюрпризы. Так однажды мсье Альбер вышел из примерочной с широко растопыренными руками.

— Знаешь, что это, Леон? Окружность груди дамы, которая только что ушла.

— Вы ее так руками и измерили?

— Ишь, хухем! [32] В жизни не встречал такой пышной груди, как у этой американки. Почти сто шестьдесят сантиметров!

— Как это почти? Вы что же, месье Альбер, теперь снимаете мерки на глазок? А где же ваш сантиметр?

32

Умник ( идиш). ( Примеч. автора.)

— Сантиметр оказался коротковат. Я понял, что его не хватает, но не решился отметить, где он кончается, чтобы потом домерить остаток. Прикинул примерно. Нет, вы видали когда-нибудь такой бюст?

Тут взгляд Альбера нечаянно остановился на Морисе, он, наверно, почувствовал неловкость, осекся и, не дожидаясь ответа, пошел кроить. Видно, подумал, что нашему Абрамаушвицу за последние годы скорее приходилось видеть другое: таких людей, которым хватило бы одного сантиметра на троих.

Но вернемся к мадам Полетте. Журналы она использует не только на обертку пакетов с мацой, она их еще и читает. А потом говорит о знаменитостях в таком тоне, будто это все ее знакомые. И даже называет по именам. Я, чтоб ее подразнить, бывает, тоже говорю: «Смотри-ка, Эдит выступает в „ABC“!» [33] Но мадам Полетта не чувствует подвоха, а просто отвечает: «Знаю», — и принимается рассуждать о том, что Эдит Пиаф собирается замуж. Это главное, что ее интересует: кто с кем поженился и кто с кем развелся.

33

Парижский мюзик-холл.

За долгое время я мог бы, кажется, притерпеться к бахвальству мадам Полетты, но, что поделать, если оно меня бесит! Только и слышишь от нее: «Знаю, видела, читала». А любимая приговорка: «С таким-то я знакома». А то еще (особенно в разговоре со мной): «Получше, чем вы». И тут я не могу сдержаться — начинаю с ней спорить, чтобы уличить во лжи.

Однажды я расставил ей ловушку: назвал какое-то вымышленное имя, сказал, что это новый актер, и наболтал про него, что в голову пришло. А когда она опять сказала, что знакома с ним, с торжеством раскрыл свою хитрость. И что же мадам Полетта? «Да знаю, это я нарочно».