Что там впереди, за поворотом?

Зал приглушённо гудел, потом стало тихо и зазвучал орган. Я в первый раз его слышала и насторожилась. Мелодии не было. Была музыка. Она звучала далеко и высоко.

А потом музыка заполнила весь зал, она звучала отовсюду. И вдруг мне стало тревожно и страшно. Я осталась совсем одна, всеми брошенная и забытая. И горько мне стало, и обидно. Ну, пусть я глупая и взбалмошная, пусть я ещё совсем маленький человечек, но зачем со мной так. Не надо так…

Орган уже не пел, а злорадно рокотал, и эти торжественные, могучие звуки словно заталкивали меня в мрачное подземелье. Мне стало жарко. Сердце стучало в груди, горле, затылке, глазах. Я задыхалась и не заметила, как заплакала.

Я проклинала свою любовь, которая оказалась обыкновенным распутством, ненавидела людей, которые должны были бы удержать меня, а удержать не захотели, мне хотелось орать: «Девка! Шлюха! Так тебе и надо! Чтоб ты, скотина, родила в пятнадцать лет! Чтобы тебе люди в морду плевали!» Так я познакомилась с органом Домского собора.

На следующий день, пока муж бродил где-то, я сбежала домой, оставив в номере записку: «Уезжаю. Тебя и себя ненавижу. Прощай».

Попросила у матери прощения. Вечером пришла тетя Клава, мамина подружка, я и ей во всём покаялась. Она принесла из кухни щётку и стала бить меня палкой, приговаривая: «Вот тебе за мать. Вот тебе за твою любовь. Вот тебе за позор...»

Я забилась в угол, молчала, не плакала, только подставляла руки. Мать плакала.

Он пришёл через несколько дней, пьяненький, испуганный. Я даже говорить в ним не стала. Открыла дверь и опять закрыла, словно за ней никого и не было. Но когда увидела в окно, как он медленно идёт по снежно-водяной каше к остановке автобуса, так жалко его стало, выбежала, накинула пальто, но дверь казалась уже запертой. Ключ мать не дала.

Он больше не приезжал. Письма присылал, но прочитать их мне не удавалось, мать успевала вытащить их из почтового ящика раньше и тут же сжигала.

А как люди на меня после всего этого смотрели, знаешь?.. Хотела удавиться...

Вот и всё.

А сейчас и на жизнь не в обиде, и радоваться особенно нечему. И если хоть кто-нибудь замуж позовёт, пойду не задумываясь, потому что ни золота, ни любви с большой буквы мне не видеть – каждый должен платить по своему счёту... Любой мужчина поверит, что я люблю его... В любви можно врать и днём, и ночью, мы, женщины, это хорошо умеем... Только ничего этого не будет. Врать, дура, по-крупному не умею, не хочу. За старые грехи расплачусь сполна, может быть и слишком, но тёлкой, которую кто погладит, того она и полижет, быть не хочу.

А это плаванье? Думаешь, на подвиги потянуло? Нет. Просто всю жизнь я мечтала о старшем брате. Странное сейчас время. Народу вокруг полно, разных товарищей-приятелей, и выпить есть с кем, и спрятаться есть за кого, и об умных вещах поговорить, а вот прийти поплакать не к кому...

Таня вздохнула и замолчала.

Странная исповедь. Одна история – вся жизнь. Странная девочка. Могла бы мелкие детали не рассказывать, но тогда бы получилось: полюбила – разлюбила. Просто. Серо. А люди всегда в своих ошибках ищут себе красивые оправдания. Так и Таня. С Мартой бы её познакомить. Молоко на губах ещё не высохло, а жизнь уже кувырком пошла. А почему? Поспешила яблоко укусить и... подавилась. Когда человек подавится, его сильно хлопают по спине. Говорят, помогает. Я бы хорошо хлопнул.

– Таня, ну а что потом было? – участливо спросил я.

– Ничего, – грустно улыбнулась она и повторила, – ни-че-го.

Три года – ничего. Интересно. Тут за один день, как например сегодняшний, столько событий произошло – не сразу поймёшь, что к чему, а у неё – три года – ничего. Объяснить? Не поймёт. Ей проповеди не нужны, ей приятнее жить мученицей.

– Что же ты не объясняешь мне, что всё образуется, что впереди у меня дорога, усыпанная розами? – словно прочитав мои мысли, с улыбкой спросила Таня.

– Не хочу, – ответил я, глядя на звёзды, – поздно. Спать пора. Утро вечера мудренее. Утром и поговорим. После такого суматошного дня нам обязательно должны присниться красивые сны... Спокойной ночи, сестрёнка.

Таня встала, перешагнула через затухающий костёр и быстро легла, положив голову на мою руку.

– Давай без глупостей, – растерянно сказал я.

– Давай, – беззаботно ответила Таня, поворачиваясь ко мне спиной. Признаться, я не ожидал, что игра в «сестрёнки-братишки» начнётся так стремительно.

Хотел встать, принести одеяло и укрыть Таню, но, пока раздумывал, уснул.

МОЙ ДРУГ ДИМКА

Проснулся, открыл глаза и сразу же закрыл их. Меня ослепило солнце и... Таня. Почему ослепило солнце, объяснять не надо даже слепым. Но второе светило заслуживало более внимательного изучения, и один глаз я всё-таки приоткрыл.

«Сестрёнка» сидела на краю плота и весело шлепала по воде ногами. Если вчерашний её костюм принять за сто процентов, то сейчас на Тане уместилось процентов пять значения слова «одежда» – узкие чёрные плавки и такой же чёрный лифчик без бретелек, наверное, меньшего номера, чем нужно «миледи». Всё, что не сумели прикрыть чёрные клочки ткани, словно светилось розово-голубым сиянием. Я вспомнил: «Уже в тринадцать лет моей фигурке все девчонки завидовали». Это уж точно. Приподнялся на локте и спросил с иронией:

– Тебе не холодно?

Таня вздрогнула, посмотрела на меня и беззаботно улыбнулась:

– Нет... Саша, ну и соня ты. Я уже и завтрак приготовила, и поплескалась немножко. Смотри, какое утро хорошее... Поплыли, капитан.

– Если ещё раз в воду без моего разрешения влезешь, высажу на необитаемый остров, – проворчал я, стараясь не смотреть на неё.

– Так ведь у самого берега...

– Я сказал...

– Хорошо, хорошо, виновата, не буду.

Поплыли.

Завтракая, я с таким идиотским вниманием рассматривал Таню, что она покраснела и даже чуть отодвинулась, наверное решив, что я, не доверяя глазам своим, начну рассматривать её руками.

– Ты что, женщин никогда не видел? – спросила Таня сердито.

– Видел, каждый день. У нас в школе полсотни учителей, а мужчин – шестеро.

– Я не о том.

– Знаю о чём... Вот смотрю я на тебя и думаю: одни барышни красивы в одёжках, другие без, а ты и так и так – всё симпатичная. Кстати, ты очень похожа на Милен Демонжо.

– На кого?

– Милен Демонжо, французская кинозвезда. «Три мушкетёра» смотрела? Миледи – это она.

– Эх, Саша, если бы ты знал, когда я в последний раз смотрела новые фильмы. А «Трёх мушкетеров» сейчас совсем и не помню.

Странно. Женщины так болезненно чутко ищут и воспринимают своё внешнее сходство со знаменитостями, а эта...

– Вот я и думаю, достаются же мужикам красивые бабы!

– А тебе?

– Красивых мало. У них преимущество – они выбирают. Мне же страшно в той очереди постоять, вдруг от ворот поворот. А так можешь всю жизнь мечтать: «…а если... а может быть...» Жить хочется, когда есть надежда.

– Ты пройдёшь вне конкурса.

– Ошибаешься. Женщины ищут опору в жизни, а я плохая опора, из меня можно лишь вить веревку, а потом на ней вешаться.