Что-то случилось

– Покажи мне хоть одного врача из наших знакомых, который сказал бы, что это вредно.

– Вы, кажется, условились больше при нас не ссориться, – язвительно вставляет дочь.

– Мы не ссоримся, – машинально возражает жена.

– Знаю, знаю, – глумливо фыркает дочь. – Вы просто рассуждаете.

– С чувством! – дружески посмеивается сын.

Все мы улыбаемся, только жена рассеянно, хмуро покусывает губу. Ей очень не по себе.

– Что-нибудь не так? – тихо спрашиваю я.

Минуту она молчит, подавленная какой-то тайной, которую ей не под силу высказать. Потом смущенно выпаливает:

– Он к нам придет.

– Кто?

– Он.

– Когда?

Мы, остальные, потрясены.

– Сегодня.

– Сегодня?

– Я пригласила его к обеду.

– Ты с ума сошла!

– Я уйду из дому!

– Я не хочу его видеть.

– А вы и поверили! – смеясь, кричит жена, очень довольная собой, и победоносно смотрит на всех нас по очереди. И продолжает в восторге, что с ней бывает не часто: – Неужели вы думаете, что я отдам почтенного священнослужителя на растерзание вашей безмозглой шайке?

– Ай да мама! – Дочь сзади порывисто обнимает ее за шею. – Вот так мама! До чего я ее люблю, когда она веселая!

– И я тоже.

Но веселья хватает ненадолго, во всяком случае по субботам, воскресеньям и в праздники, разве что мы уже заранее придумали, куда сбежать. Ведь дома нас ждет Дерек.

Он все еще там. И с каждым днем становится старше.

– Хоть бы она его куда-нибудь сводила, – ворчит дочь. – Вечно он тут, на глазах.

И вечно тут, на глазах, его болтливая грузная нянька со злобной рожей и чисто вымытыми седыми волосами, от которой так и несет мылом, а ведь я велел жене от нее избавиться, пусть даже мы должны будем какое-то время смотреть за ним сами. (Может быть, нам это отчасти пойдет на пользу.) Я и прислугу не прочь уволить. (Неуютно мне, когда она всюду шмыгает на цыпочках.)

– Найди ты какую-нибудь немку, ради Бога! – кричу я на жену. – Выпиши няньку из Дании.

– Где я их найду?

– А я почем знаю? Люди же находят.

– Когда приходят мои друзья, мне перед ними стыдно. (И нам тоже.)

– Тут стыдиться нечего, – мягко говорю я дочери.

– Так и знала, что ты это скажешь, – угрюмо, недовольно отвечает она. – Так и знала, ничего ты не понимаешь.

– И не совестно тебе, – упрекает ее жена, – что ты такое говоришь?

– Оставь ее в покое.

– Ей бы надо радоваться, что она сама не такая.

– Она и радуется.

– Ты всегда за нее заступаешься, – обвиняет меня жена. – Врачи говорят, это не годится.

– А она считает, что я всегда заступаюсь за тебя.

– Зачем она всегда его вытаскивает на люди? – возмущается дочь. – Держала бы его в его комнате, когда ко мне приходят друзья.

(Мы тоже хотим, чтоб нянька убирала его с глаз долой, когда к нам приходят друзья, и говорили ей об этом. Но она все равно проводит его через все комнаты и громко что-то болтает, обращаясь к нему, – то ли чтоб выставить его напоказ перед гостями, то ли нам в наказание.)

– Ты бы поменьше из-за него расстраивалась, – советую я.

– Ты и сам расстраиваешься.

– Не так уж он ужасен.

– Нам за него неловко.

(Мне тоже за него неловко.)

– Напрасно тебе неловко, – говорю я дочери. – Никто из нас тут не виноват. Такое может случиться в каждой семье.

Но случилось в моей семье.

– У нас есть еще один ребенок, – время от времени вынужден я пояснять в самых обычных разговорах с едва знакомыми людьми. – Он умственно немного недоразвит. Это врожденное, – прибавляю я. – Он несколько отстает в развитии.

– Наш ребенок тоже немного отстает (или – эмоционально очень неуравновешенный), – признавались мне иные супружеские пары, прослышав о нас; нарочно отыскивали меня, чтобы сделать это признание (как будто у нас есть нечто общее).

А я вовсе не хочу вступать в этот клуб, противно мне сообщество обиженных судьбой родителей. (У меня мороз по коже от их попыток влезть в душу, я готов отмахнуться от них, как от мух. Терпеть не могу всякие замкнутые сообщества. Чувствую себя запертым в них, как в тюрьме. Или изгнанным и отвергнутым. Не хочу я чувствовать себя взаперти.)

Я понял, что происходит с Дереком, задолго до того, как это поняли другие (и заперли меня в замкнутом кругу), но ничего никому не сказал. (Позднее, когда люди начали кое-что замечать и опасливо, нерешительно упоминать об этом, я с чувством все отрицал. Не хотел я, чтобы это оказалось правдой. Я получал ужасающие предостережения. Я видел отчетливо, как на карте, через что мне предстоит пройти. Мне казалось, если все просто будут молчать, это не осуществится. Но я ошибался.) Он поздно начал садиться и вставать на ноги, поздно научился ходить и бегать. Даже любящему отцовскому глазу ясно было, что у него плохо скоординированы движения. Когда он шатался, спотыкался и падал, нам казалось – это милая неуклюжесть новорожденного щенка или жеребенка. И сейчас он двигается неловко, несуразно. Он даже не раскрывает рот, когда пытается говорить, – похоже, он не понимает связи между ртом и речью. И когда пытается что-нибудь сказать, челюсти у него не размыкаются, точно сведенные судорогой. (Напрягаются и вздуваются сухожилия, и я хочу только, чтобы он больше не пытался.) А меж тем он отлично открывает рот, когда ест или смеется или просто хочет пошуметь. Хотя понять не могу, что ему смешно – вот разве когда я протягиваю ему какую-нибудь игрушку и сразу отдергиваю руку, но в этих случаях он так же легко и плачет.

(С ним даже нельзя больше играть в обычные для малыша игры. И если я пробую с ним поиграть, а он плачет, я чувствую себя никчемной бездарностью. Крадучись ухожу, никому не нужный. Неистово злюсь на себя и на него. Неужели он не может даже посмеяться, как порядочный ребенок, если уж я хочу с ним поиграть?)

– Наверно, оттого что у меня такой брат, мне трудно будет найти себе мужа? – сердито и со страхом спрашивает дочь.

– Ничего подобного, – лжем мы.

– Почему это Дерек тебе помешает найти мужа? – взрывается жена, этот прямой вопрос ошеломил и возмутил ее.

(И теперь уже я должен защищать от нее мою девочку.)

– Оставь ее в покое, – негромко прошу я.

– Значит, помешает? – Дочь ждет от меня правды.

– А ты уже собралась замуж? – добродушно отшучиваюсь я.

– Вот видишь, он увиливает от ответа!

– Постыдилась бы, – говорит ей жена. – Что у тебя за мысли!

– Оставь ее в покое, – повторяю я.

– Наверно, люди решат, что и мои дети будут такие?

Жена захлебывается от возмущения.

– Ужас, что ты говоришь! – укоряет она дочь. – Ведь он твой брат!

– В том-то и дело, иначе меня бы это не беспокоило. Что же, и спросить нельзя?

– Оставь ее в покое, черт подери! – в бешенстве кричу я жене. – Меня тоже это беспокоит.

– Ей должно быть стыдно.

– И тебя тоже это беспокоит. И перестань попрекать ее из-за Дерека, черт побери.

– А ты перестань попрекать меня. Ты всегда за нее заступаешься. Доктора говорят, этого делать не следует.

– Я не заступаюсь.

– Нам нечего стыдиться Дерека.

– Ах нечего? Тогда какого черта нам всегда за него стыдно?