Что-то со мной не так (сборник)

Ей семьдесят девять, и, с одной стороны, разговаривать с ней трудно. Она пришла на обед, за столом нас только двое; ест она гораздо больше, чем должна, по моим представлениям, есть старая женщина: даже несколько раз попросив добавки основного блюда и десерта, продолжает копаться в коробочке с изюмом своими узловатыми пальцами, раскладывает изюминки на чистой тарелке, нервно выстраивает их рядком и забрасывает в рот, не переставая говорить, а когда они вываливаются изо рта на нижнюю губу, запихивает их обратно. Существует только четыре или пять вещей, о которых она расположена говорить, она забывает имена людей и названия предметов, о которых хочет говорить, а когда пытается описать предмет, название которого забыла, забывает и название того, с помощью чего хотела описать первый предмет, название которого забыла. Она закрывает глаза, откидывает голову назад, постукивает своими скрюченными пальцами по скатерти и посреди объяснения из-за того, что попытка длится так долго, вообще забывает, с чего начала, и надолго замолкает или уходит совсем в другую сторону. Она говорит с закрытыми глазами, ее жесткие седые волосы связаны на затылке тонким шнурком, потом она открывает глаза и кричит на своего мирно сидящего пса, велит ему лечь рядом, а когда пес ложится, хлопает его по голове, все больше раздражаясь, и пес от страха закатывает глаза. С другой стороны, даже при том что у нее есть только четыре или пять тем, она их никогда не исчерпывает, потому что начисто забывает, что сделала некое замечание или задала вопрос и уже получила на него ответ. Поэтому она спрашивает снова, я снова отвечаю, она снова делает то же самое замечание, и это с некоторыми перерывами продолжается на протяжении всего обеда и после него. Я никак не могу втолковать ей истинное положение вещей: истинное положение вещей и ее память о них существуют независимо друг от друга; я не знаю какого-то ее приятеля, но она весь вечер спрашивает, знаю ли я его, тем не менее иногда она рассказывает мне что-нибудь о Великой депрессии, об апартаментах, которыми владела в городе, о том, как ее муж вел постоянную колонку в местной газете и она не знала лучшего колумниста, чем он, и все это является частью одной длинной истории. Она вспоминает все, что когда-то случилось, хотя и смутно; но к нашей следующей встрече напрочь забудет, что уже рассказывала мне это.

2. Лиллиан

Лиллиан, с копной седых волос, в носочках до щиколоток и коричневых туфлях на шнуровке, – маленькая старая женщина. Еще до рассвета она начинает стирать в своей раковине – я слышу это сквозь стену коттеджа, который стоит среди деревьев над заросшим тростником озером, окруженным черной прибрежной грязью, с пристанью из потрескавшихся досок. Она вручную стирает постельное белье, развешивает его на веревках вокруг дома и снимает на исходе утра. Сейчас она сидит за садовым столиком и читает иллюстрированную книгу о польских евреях, разглядывая картинки сквозь очки в белой оправе, и, когда я прохожу мимо и задаю ей вопрос, она отвечает, что не столько читает, сколько размышляет о горьких плодах и о своих дочерях. Обычно она все дни напролет ждет двух своих великовозрастных дочерей и того момента, когда сможет приготовить им то, что они любили в детстве; но, хотя с самого начала дня у нее все выстирано, начищено и готово, дочери не приезжают и не звонят. Я время от времени бросаю взгляд в ее сторону и вижу, что она все так же сидит одна. Сама она им не звонит, потому что боится показаться назойливой, и от разочарования начинает думать, как думала, случалось, и раньше, что все же это слишком далеко, что она больше не станет приезжать в этот коттедж, хотя столько лет ездила сюда сначала с мужем, потом без мужа, который умер между двумя летними сезонами. И еще она думает о том, что всем создает неудобства; ну что ж, никто не будет ее отговаривать! Я много раз пыталась убедить ее, что никто не обратит внимания на ее старое тело, если она поплавает в озере вместе с другими здешними стариками, но она мне не верит и упорно ходит на озеро одна, на рассвете. А сейчас она откладывает книгу и очки, расшнуровывает туфли, ставит их рядом с кроватью и ложится в постель, потому что уже вечер, а она любит лежать и наблюдать, как темнота опускается на лес. Хотя сегодня, как случалось иногда и раньше, она на самом деле не смотрит на лес, вернее, взгляд ее устремлен на темнеющий лес, но она не столько смотрит, сколько ждет, и теперь зачастую ей лишь кажется, что она ждет.

Безопасная любовь

У нее был роман с педиатром ее сына. Одна, за городом – кто бы ее осудил?

В этой любви были признаки великой страсти. В то же время это была безопасная любовь. Мужчина находился по другую сторону барьера. Между ним и ею – ребенок на смотровом столе, кабинет, персонал, его жена, ее муж, его стетоскоп, его борода, ее грудь, его очки, ее очки и т. д.

Задачка

X живет с Y, но на деньги Z. Сам Y содержит W, которая живет с ребенком на средства V. V хочет переехать в Чикаго, но его ребенок живет с W в Нью-Йорке. W не может никуда переехать, потому что у нее отношения с U, чей ребенок тоже живет в Нью-Йорке, хотя и со своей матерью T. T получает деньги от U, W получает деньги от Y на себя и от V на ребенка, а X получает деньги от Z. У X и Y общих детей нет. V навещает своего ребенка редко, но обеспечивает его. U живет с ребенком W, но не обеспечивает его.

Что будет носить старушка

Она предвкушала старость и странные вещи, которые будет носить. Она будет носить бесформенные темно-коричневые или черные платья из тонкой ткани, возможно, с рисунком из мелких цветочков, конечно, с потертым воротником, подолом и подмышками. Платья будут мешковато свисать с ее костлявых плеч к тощим бедрам и коленкам. Летом к коричневому платью она будет надевать соломенную шляпу, а потом, в холодную погоду, тюрбан или облегающую шапку-шлем и теплое пальто из чего-нибудь черного и курчавого вроде овечьей шерсти. Менее интересными будут ее черные туфли с квадратными каблуками и толстые чулки, гармошкой собирающиеся вокруг щиколоток.

Но прежде чем она настолько состарится, ей еще предстоит быть просто намного старше, чем сейчас, она предвкушала и этот возраст, который можно охарактеризовать как возраст после расцвета лет на пути к закату.

Если у нее будет муж, она будет сидеть на лужайке с мужем. Она надеялась, что к тому времени муж у нее будет. Или еще будет. Однажды у нее уже был муж, и ее не удивляло, что он у нее был. Сейчас у нее мужа не было, но она надеялась, что позднее появится другой. Похоже, в целом все у нее шло своим чередом. У нее уже был ребенок; ребенок рос и через несколько лет должен был стать взрослым, – тогда ей захочется пожить более спокойно и иметь кого-нибудь, с кем можно поговорить.

Она сказала своему другу Митчеллу, когда они сидели на скамейке в парке, что предвкушает свой позднесредний возраст. Так она предпочитала называть его, поскольку сейчас она была в той поре, которую другой ее друг назвал переходом от поздней молодости к раннесреднему возрасту. Жизнь станет намного спокойней, сказала она Митчеллу, потому что угаснут сексуальные страсти.

– Угаснут? – переспросил он и, похоже, рассердился, хотя был не старше ее.

– Ну, возможно, страсти поутихнут, – уточнила она.

Он, насколько она могла судить, сомневался в этом, хотя в тот день он вообще был не в духе и на все, что она говорила, реагировал недоверчиво или сердито.

Потом он ответил так, словно это было единственное, в чем он был уверен, между тем как она, разумеется, не была уверена, что в этом возрасте будет больше мудрости. Но подумай о боли, продолжал он, или как минимум о проблемах со здоровьем, – и он указал на супружескую чету позднесреднего возраста, входившую рука об руку в парк. Она уже и так смотрела на них.

У них и сейчас, возможно, что-то болит, сказал он. Действительно, хоть они и держались прямо, но слишком уж крепко вцепились друг в друга, и походка у мужчины была неуверенной. Кто знает, что у них могло болеть? Она стала думать обо всех людях позднесреднего возраста и стариках, живущих в этом городе, и о том, что по их лицам не всегда можно догадаться, что их мучают боли.

Да, вот уж что все разрушает, так это старость. У нее наверняка испортится слух. Он уже начал портиться. В иных ситуациях приходилось прикладывать руку к уху, чтобы разобрать слова. Возможно, придется делать операцию по удалению катаракты на обоих глазах, а до того она будет едва различать предметы, находящиеся прямо перед ней, сквозь плавающие перед глазами пятна величиной с монету, а по бокам – вообще ничего. Будет все класть мимо. Она надеялась, что по крайней мере ноги ей не откажут.

Пойдет она, например, на почту в своей слишком высоко сидящей на макушке соломенной шляпе. Закончив дело, будет возвращаться от стойки мимо очереди клиентов, включающей лежащего в коляске младенца. Заметив ребенка, улыбнется ему завистливой болезненной улыбкой, обнажив несколько торчащих во рту зубов, скажет что-нибудь людям в очереди, которые ей не ответят, и подойдет к коляске взглянуть на малыша.

Ей семьдесят шесть лет, и приходится прилечь среди дня, поскольку сегодня она уже наговорилась, а вечером предстоит разговаривать еще. Она собиралась в гости – только для того, чтобы некоторые люди убедились, что она еще жива. В гостях почти все будут избегать разговоров с ней. И никому не понравится, когда она станет слишком много пить.

Начнутся проблемы со сном, она будет часто просыпаться среди ночи и не сможет заснуть до самого предрассветного часа, чувствуя себя такой одинокой в этом мире, какой никогда еще не была. Она будет выходить из дома очень рано и иногда, быть может, предварительно убедившись, что ставни у соседей закрыты, выкапывать у них на участке какое-нибудь растение. Сидя в поезде или автобусе и не отрывая взгляда от пейзажа за окном, она будет часами без остановки зудеть себе что-то под нос тоненьким дрожащим голоском, напоминающим писк комара, что будет раздражать всех людей вокруг. А перестав зудеть, заснет, откинув голову назад, с открытым ртом.

Но сначала, вскоре после расцвета лет, просто начнет замедляться темп жизни, в ней останется не так уж много событий, не так много, как теперь, да много она и ждать не будет, во всяком случае, не так много, как теперь. К тому времени она либо достигнет, либо не достигнет определенного положения, которое уже скорее всего не изменится, и, что лучше всего, у нее выработаются определенные привычки, так что она будет знать, что долгими летними вечерами, после ужина они с мужем выйдут посидеть на лужайке, чтобы почитать каждый свою книгу, муж – в шортах, она – в чистой юбке и блузке, босыми ступнями упираясь в край сиденья. И быть может, даже ее мать или его мать тоже будет с ними, и она тоже будет читать свою книгу, и мать будет на двадцать лет старше ее, то есть в весьма уже пожилом возрасте, хотя все еще в состоянии покопаться в саду. И они все вместе будут работать в саду, сгребать листья или сажать растения; они будут вместе стоять под открытым небом на этом маленьком участке земли посреди города, обсуждая, где что посадить, чтобы было красиво, когда они по вечерам будут втроем сидеть на складных стульях рядом друг с другом, читая и изредка перекидываясь словом.