Что творится под этой крышей

Вечером я проснулась голодной и счастливой, потом поела и стала окончательно всем в своей жизни довольна, ощутила в себе мощь и полезла на чердак наводить порядки, заодно всё оценивать с новой точки зрения, рушить старое и строить новое, вымазалась всеми в мире красками абсолютно вся, но не расстроилась, даже сходила к маме похвастаться. Она в этот момент лепила пельмени, превращая кухню в филиал предвечного хаоса, но я тоже не расстроилась — я привыкла, мама любила разводить бардак и не любила его убирать, а я любила есть и не любила готовить, так что мы нашли друг друга и жили счастливо. Ещё мама не любила открывать двери, чем-то они ей насолили в прошлой жизни, видимо, я не вникала, просто знала, что она не любит, и делала это за неё. Когда в наши ворота второй раз за эту неделю стали колотить и чего-то требовать, она опять сказала, что никого не ждёт и пусть идут лесом в сторону озера, а я заинтересовалась и пошла посмотреть.

За дверью стоял мускулистый мужик в строительном комбинезоне и улыбался как сосед мечты, который пришёл за солью, заодно помог рояль передвинуть:

— Привет, соседка! Я тут видел пацана с шуруповёртом, позови, а?

— Нет здесь никакого пацана, — нахмурилась я.

— Да я видел! Мелкий совсем, ползал по крыше, сверлил, рыжий такой.

— Ну допустим, я за него, — я сложила руки на груди, всем видом показывая, что они у меня есть, совершенно ничем не хуже, чем у какого-то мифического пацана. Сосед слегка смутился, потом смерил меня взглядом с постепенно расцветающим уважением, улыбнулся и протянул:

— Так это не пацан был?

— Вам принципиально важно?

— Да нет, я шуруповёрт хотел попросить. Или зарядку. Мне там чуть-чуть буквально доделать, а он сел, зараза, а я не взял почему-то. Дашь?

Я медленно провела взглядом по его рукам, которые неплохо смотрелись бы в хозяйстве или на обложке мягкого романчика, заглянула в глаза, не увидела там совершенно ничего плохого, решилась и соврала:

— Он разряжен.

— Три шурупа осталось, ну будь другом, а? Я тебе конфет привезу в следующий раз, я теперь тут всё лето буду работать, ещё сочтёмся не раз. Я вот в этом доме ремонт делаю, — он указал на соседний дом, который обычно стоял пустым, но пару недель назад там забегали парни в комбинезонах и стали вывозить оттуда мусор машинами. Я улыбнулась максимально дружелюбно и сказала:

— Правда разряжен. Я сейчас поставлю на зарядку и дам, зайдите, подождите тут. Чайку, может быть? Как раз успеет зарядиться. У нас плюшки есть.

— Ну... Можно. Чего нет? Взрослые дома есть?

— Да, мама дома. Она не будет против. Сейчас я ей скажу, подождите тут, — я указала ему на свою лавочку, он сел на корточки рядом с ней и стал её рассматривать снизу, я усмехнулась и побежала вприпрыжку домой, ворвалась в кухню и загадочно протянула: — Мам, выгляни, кто пришёл.

Мама выглянула и застыла. Я ей поправила причёску, отошла на шаг, дождалась её малость обалдевшего взгляда и изобразила пафосное лицо и позу культуриста, играющего мышцами, мама сделала страшные глаза и бросила в меня горсть муки, я уклонилась и беззвучно прошептала: «Джеронимо!», изобразила позу томной барышни с мягкой обложки, потом изобразила мускулистого Джеронимо, который эту барышню держит своими прекрасными руками, и пробасила: «Дорогая, одолжи шуруповёрт», опять изобразила томную барышню и пропищала: «Конечно, дорогой, я одолжу тебе что угодно, даже болгарку!», мама зашипела и опять бросила в меня мукой, я захихикала окончательно демонически и пропела уже громко, на полпути на улицу:

— Пойду шуруповёрт поищу! Поставь чайку, а?

Мама попыталась меня догнать и бросить в меня мукой более прицельно, но выбежала на крыльцо и как-то забыла об этом, там стоял сосед и его две прекрасные руки, это было интереснее. Сосед посмотрел на меня и сказал:

— Ну что, нашла шуруповёрт?

Я встала в позу оратора и объявила всем деревьям вокруг:

— Да кто ж тут что найдёт?! Валяется всё на свете! Где ни попадя! Что значит, мужика в доме нет! Всё рушится, всё рассыпается, гвоздь забить некому! Страдаем, две слабые женщины.

Мама посмотрела на меня убийственным взглядом медузы горгоны, я пафосно откланялась и побежала вприпрыжку куда-то в огороды, где шуруповёртов отродясь не водилось. За моей спиной раздался неуверенный голос мамы, выдыхающий вольную интерпретацию слабенького «здрасьте», и голос соседа, севший на октаву, отвечающий: «Василий, очень приятно». Дальше я не слушала, потому что не моё дело. Но было приятно, чувствовалась перспектива.

«Говоришь, зачем тебе какой-то Вася, когда у тебя есть Джеронимо? Посмотрим теперь, как тебе будет нужен Джеронимо, когда у тебя по соседству будет с утра до ночи работать такой Вася.»

* * *

Бонус

Прекрасная Елизавета собиралась на работу. Она как раз заканчивала макияж, когда из кухни вышла её дочь и с обличающим видом предъявила ей вырванную из блокнота страницу:

— Так ты не веришь в эту ерунду, да?

— Саша, ну хватит, — прекрасная Елизавета изобразила усталое равнодушие, делая вид, что смотрит в зеркало и поправляет пряди на висках, и совсем не интересуется какими-то волшебными списками параметров каких-то совершенно ненужных женатых мужиков.

— Мама! Я же помню, что выбрасывала, я пока ещё галлюцинациями не страдаю! Ты его из ведра вытащила?

— Саш, положи где взяла, а?

— Мама, так не делается! Нельзя просто взять и зачеркнуть один пункт и дописать пару других, это не так работает. Я же тебе предлагала помочь всё сделать правильно — ты мне рассказывала, что тебе это всё не надо и это всё детские шуточки. А теперь эти шуточки из ведра достаются почему-то.

Прекрасная Елизавета молчала и поправляла чёлку, как будто ничего не происходит, обычный рабочий день. Дочь посмотрела на пустую вазу, в которую своими руками вчера ставила букет, принесённый несчастным поклонником, который не мог жить, зная, что в этом доме совсем нет цветов, но принести их лично боялся, потому что Елизавета бывала не только прекрасной, но и грозной — она умела закрывать дверь перед носом и грозиться милицией. Поклонник этого не выносил, поэтому букеты передавал через не менее прекрасную, но гораздо менее грозную Александру Елизаветовну, которая убогого жалела и тихонько передавала цветы, а потом находила их в мусорном ведре, регулярно.

Кто-то постучал на улице, громко и решительно, как стучал когда-то давно цветоносный поклонник, ещё до того, как его в десятый раз выставили. Хозяйка выглянула в окно и побледнела, отступая с таким видом, как будто готова броситься бежать, её дочь заинтригованно метнулась на её место и тоже побледнела — у ворот стояла женщина, которая испортила всю малину всем в этом доме.

— Скажи, что меня нет, — прошептала прекрасная Елизавета, но было поздно — женщина толкнула калитку, решительно вошла и затарабанила в дверь, о которую столько раз бился непокорной головой тот самый цветоносный мужик.

Все замерли, гостья постучала ещё раз, решительнее, и крикнула:

— Открывай, вертихвостка, я знаю, что ты там! Открывай или я её выломаю, будешь знать!

Елизавета собралась, поправила чёлку и решительно распахнула дверь:

— Я вас слушаю.

— Ты долго собираешься бедному мужику голову морочить?!

— Я ему сразу сказала, чтобы больше не приходил.

— Сказала она! Плохо сказала, не убедила!

— Я сказала достаточно! Если вам мало, скажите сами.

— Что ты сказала, скажи мне, что? Я что должна ему сказать? Он меня не слушает и слушать не хочет, говорит — люблю её, хоть убей меня! И что я ему скажу? Чем он тебя не устраивает, скажи мне? Молодой, здоровый, не пьёт совсем, работа хорошая, ни семьи, ни детей, что тебе ещё надо? Цветы таскает тебе как школьник, под дверью караулит, позор какой в сорок лет! Все клумбы мои ободрал, лысые стоят, оставил по три цветочка!

— Я при чём к вашим клумбам? Ваши клумбы — вы их и защищайте.

— А как я сыну единственному откажу? Защити от него свою клумбу, попробуй! Когда он ходит как в воду опущенный, не ест толком ничего, не спит ночами! Цветок пожалеешь кровиночке своей?

— Кому?

— Да ему, кому ещё! Или у тебя их много?

Прекрасная Елизавета крепко зажмурилась и схватилась за виски, пытаясь жестом остановить поток возмущения, льющийся на неё, судя по всему, по какой-то чудовищной ошибке.