Что видела собака: Про первопроходцев, гениев второго плана, позд-ние таланты, а также другие истории

4

Идея Галенсона о выделении двух типов творческого начала — концептуального и экспериментального — позволяет сделать ряд важных выводов. Мы, к примеру, нередко полагаем, будто «поздние таланты» поздно встают на путь успеха. Они не осознают свои способности лет до 50, и поэтому их достижения приходятся на конец жизни. Но это не совсем так. Сезанн начал рисовать почти в таком же юном возрасте, как и Пикассо. К тому же их нередко воспринимают как творцов, которых поздно открыли; мир просто долго не признавал их дарование. В обоих случаях посылка такова: вундеркинды и «поздние таланты» по сути своей одинаковы, а поздний расцвет есть не что иное как гениальность, не признанная на рынке. Доводы Галенсона подразумевают нечто иное — «поздние таланты» расцветают поздно, потому что их мастерство со всей очевидностью проявляется с опозданием.

«Все достоинства внутреннего видения Сезанна заслонялись и сводились на нет неспособностью придать достаточную правдоподобность персонажу своей драмы — так о раннем Сезанне писал выдающийся английский критик Роджер Фрай. — Несмотря на редкие проблески дарования, у него отсутствовала довольно заурядная способность к иллюстрации, способность, которую любой рисовальщик из газеты осваивает в школе прикладного искусства. Тем не менее реализация замыслов Сезанна требовала проявления этой способности в полной мере». Другими словами, молодой Сезанн не умел рисовать. О картине «Пиршество», которую Сезанн написал в 31 год, Фрай отозвался так: «Нет никакого смысла отрицать тот факт, что Сезанн в этот раз сплоховал. — И продолжил: — Более одаренные и целостные личности смогли бы гармонично выразить себя с самого начала. Но такие богатые, сложные и противоречивые натуры, как Сезанн, нуждаются в длительном периоде закваски». Сезанн пытался воплотить нечто, настолько трудноноплощаемое, что ему потребовались десятилетия практики.

В этом и состоит досадный урок длительных попыток Фаунтина обратить па себя внимание литературного мира. На пути к успеху «поздние таланты» кажутся порой неудачниками; в то время когда они перерабатывают, впадают в отчаяние, сбиваются с пути и разрывают холсты на мелкие кусочки, плоды их творчества напоминают произведения художника, который так никогда и не расцвел. С вундеркиндами все просто. Они демонстрируют свою гениальность с первых же шагов. С «поздними талантами» дело обстоит гораздо сложнее. Ими движет долготерпение и слепая вера. (Надо благодарить судьбу за то, что в школе, где учился Сезанн, не было консультанта по профессиональной ориентации, который, увидев примитивные наброски юного художника, посоветовал бы ему заняться бухгалтерией.) Имея дело с «поздним талантом», мы не можем не удивляться тому, скольких подобных ему мы «забраковали», поскольку поторопились с оценкой их способностей. Но следует признать: мы ничего не можем с этим поделать. Как узнать, кто из посредственностей в конечном счете расцветет пышным цветом?

Вскоре после встречи с Беном Фаунтином мне довелось пообщаться с романистом Джонатаном Фоером, автором бестселлера 2002 года под названием «Полная иллюминация» (Everything Is Illuminated)1. Фаунтин — седеющий мужчина, стройный и невысокий, похожий, но словам его приятеля, «на профессионального гольфиста из Огасты, что в Джорджии». Фоеру чуть за 30, но внешне он едва тянет на молодого человека, которому уже разрешено покупать алкоголь. В Фаунтине чувствуется какая-то мягкост ь, словно годы борьбы сгладили все острые углы. А когда смотришь на Фоера, особенно если в разговоре он увлекся и разошелся, создается впечатление, что стоит до него дотронуться — и получишь электрический разряд.

«К писательству я пришел с черного хода, — говорит Фоер. — Моя жена писательница, и она выросла на книгах. Ее родители говорили: "Туши свет, пора спать", а она забиралась под одеяло, включала фонарик и читала. Думаю, я начал читать позже своих сверстников. Просто мне это было неинтересно».

Поступив в Принстон, Фоер на первом курсе стал посещать занятия по литературному творчеству, которые вела Джойс Оутс. Это решение объяснялось, как он сам признавался, «своего рода капризом, возможно, желанием освоить что-то новое». До того момента он никогда не писал. «Честно говоря, я особо ни на что не рассчитывал, но где-то в середине семестра я пришел на занятия раньше времени, и преподавательница сказала: "Хорошо, что у нас появилась возможность поговорить. Я большая поклонница твоего творчества". Для меня ее слова стали настоящим откровением».

По словам Оутс, он обладал наиболее ценным для писателя качеством — энергичностью. Он писал по 15 страниц в неделю, по целому рассказу на каждый семинар. «Почему плотина с трещиной дает течь? — смеется Фоер. — Было во мне что-то такое, что рвалось наружу».

Фоер Дж. Полная иллюминация. — М.: Эксмо, 2009.

На втором году обучения он продолжил посещать курс литературного творчества. А летом отправился в Европу, чтобы отыскать украинскую деревню, где родился его дед. После Украины он заехал в Прагу. Там прочел Кафку, как и положено любому студенту, изучающему литературу, и уселся за компьютер.

«Я просто писал, — рассказывает он, — и не осознавал, что делаю, пока это не произошло. Книга не входила в мои планы, но за десять недель я исписал триста страниц. Я писал по-настоящему. Никогда прежде со мной не случалось ничего подобного».

Это был роман о .мальчике по имени Джонатан Фоер, который приехал в украинскую деревню, где вырос его дедушка. Триста страниц стали первым черновиком «Полной иллюминации» — изысканного и незаурядного романа, снискавшего Фоеру славу одного из самых выдающихся писателей своего поколения. На тот момент ему было 19.

Фоер начинает рассуждать об иной манере писать книги, когда писатель годами усердно оттачивает свое мастерство. «Я так не могу, — говорит оп. Кажется, его это даже озадачивает. Он, очевидно, не понимает смысла деятельности экспериментального новатора. — Я хочу сказать, если представить, что ты хочешь овладеть искусством оригинальности. Как можно научиться быть оригинальным?»

Он описывает свой визит на Украину. «Я посетил местечко, откуда родом моя семья. Оно называется Трахимброд, это название я использовал в романе. Такое место действительно существует. Но знаете, что забавно? Из всех моих исследований это единственное, что вошло в книгу. — Он написал первое предложение и был очень горд этим, а потом принялся раздумывать, в каком направлении двигаться дальше. — Всю следующую педелю я только и спорил с собой на тему того, что делать с этим первым предложением. Определившись, я освободил себя для чистого творчества — и после этого слова хлынули потоком».

После прочтения «Полной иллюминации» у вас возникнет то же чувство, что и после знакомства с «Короткими встречами с Че Геварой», — ощущение перемещения, возникающее, когда литературное произведение увлекает вас в свой собственный мир. Обе книги — произведения искусства. Но как писатели Фаунтин и Фоер разнятся, как день и ночь. Фаунтин посещал Гаити 30 раз. Фоер побывал в Трахимброде всего однажды. «На самом деле я там был всего ничего, — говорит Фоер, — и даже не успел толком освоиться. Эта поездка просто послужила трамплином для моей книги. Словно пустой бассейн, который нужно наполнить». На поиски вдохновения у него ушло три дня.

Решение оставить юриспруденцию и посвятить себя писательству Бен Фаунтин принимал не один. У него есть семья. Со своей женой Шэрон оп познакомился во время учебы в юридической школе университета Дыока. Когда Беи стал заниматься педвшкимостью в Akin, Gump, Шэрон устроилась в отдел налогов юридической фирмы Thompson & Knight. Получилось так, что они оба работали в одном и том же здании в центре Далласа. В 1985 году молодые люди поженились, а в апреле 1987-го у них родился сын. Шэри, как ее называет Фаунтин, вернулась к работе через четыре месяца декретного отпуска и к концу того же года получила должность партнера.

«Сын ходил в ясли в центре города, — вспоминает она. — Обычно мы выезжали вместе, один из нас отвозил его в ясли, а второй отправлялся на работу. Кто-то один его забирал, примерно в восемь часов вечера мы его купали, укладывали спать и даже не успевали поесть. Мы смотрели друг на друга и понимали, что это только па-чало. — Шэрон корчит гримасу. — Так продолжалось месяц или два, и однажды Бен сказал: "Не знаю, как люди такое выдерживают". Мы оба согласились с тем, что продолжать в таком же ритме губительно для всех нас. Бен спросил, хочу ли я сидеть дома. Ну, я была очень довольна своей работой, а он нет, поэтому, как мне казалось, мне не имело смысла уходить с работы. К тому же у меня не было желания заниматься чем-то еще, кроме юриспруденции, а у него была мечта. И я предложила: "Послушай, мы можем устроить так, чтобы ребенок какое-то время оставался в яслях, чтобы ты мог писать". Так мы и поступили».