Чтоб услыхал хоть один человек

В Йокосуке было сравнительно спокойно. Видимо, потому, что она окружена горами. Ущерб не столь велик, как в Камакуре и Дзуси. В доме, где я живу, с крыши слетело две-три черепицы, и все. А может, пять-шесть, в общем, ничего страшного.

Сегодня пришло письмо от твоего брата, он пишет, что есть фотография, на которой он перед отъездом сфотографировался с тобой и Исо Эдой-сан. «Укради её», – предлагает он. Я её действительно украду, как того хочет твой брат, так и знай. Но воровство есть варварство, и я бы хотел по возможности прибегнуть к более благородным средствам. Может, пришлёшь её мне сама? Ещё больше был бы тебе благодарен, если бы ты привезла её в Табату. Прошу тебя, сделай это. Я очень хочу получить фотографию, но, честно говоря, ещё больше хочу повидаться с тобой. Сообщаю тебе это тихонько, по секрету. Этого не должен слышать никто. Я хочу встретиться с тобой не для того, чтобы поговорить, а просто чтобы побыть вместе. Странно? Может быть, и странно, но мне действительно этого хочется. Не смейся. Удивительно ещё и то, что, когда я пытаюсь представить себе твоё лицо, оно всегда возникает в моем воображении одним и тем же. Каким я его вижу, мне бы не хотелось говорить, но всегда улыбающимся. Когда-то я увидел тебя в прихожей твоего дома в Таканаве. С тех пор я покорен тобой, твоим лицом. Среди множества твоих обликов тот единственный сохранился в моей памяти. Странно, но факт. Время от времени твоё лицо всплывает передо мной. Я до боли думаю о тебе, Фуми-тян. И в такие минуты, хоть мне и больно, я бываю счастлив. В счастливые мгновения я всегда думаю о несчастье. Так я готовлю своё сердце к несчастью – вдруг оно на меня обрушится. Одним из таких несчастий был бы твой отказ соединить со мной свою жизнь. (Я просто думаю, а вдруг такое случится. Никаких оснований для этого у меня нет.) Другим была бы смерть тётушки. Столкнувшись с этим, я бы постарался не впасть в отчаяние. А это так трудно. Если бы оба эти несчастья обрушились на меня одновременно, я бы не вынес.

Уже поздно (час ночи), и я заканчиваю. Ты, Фуми-тян, наверное, уже спишь. Мне даже кажется, что я вижу тебя спящей. Если бы я был с тобой, то нежно касался бы твоих век, чтобы тебе снились хорошие сны, – это было бы моим колдовством.

Акутагава Рюноскэ

ПИСЬМО МАЦУОКЕ ЮДЗУРУ

30 октября 1917 года, Йокосука

Сначала о деле. Я не понимаю смысла того, что именуется словом sollen [228] , может быть, ты напишешь мне, чтобы я понял (не понимаю даже в обычном смысле).

228

Должен, поручено, следует (нем.).

Я тоже начал читать Нисиду. «Выдающийся человек совершает выдающиеся дела», – думал я, читая с восхищением. Действительно, у меня создалось впечатление, что он разоблачает мою несерьёзность. Может быть, напрасно, но такая мысль у меня появилась.

Меня просили, чтобы в будущем я отказался от писания. Предположим, я сделаю это, но жалованье преподавателя не даст мне необходимых средств к существованию. Мне же гораздо больше по душе профессия писателя. Я был бы вполне удовлетворён, если бы удалось писать в год хотя бы одну вещь. А если бы ещё раз в год использовать псевдоним – совсем хорошо.

В будущем я собираюсь не обращать внимания на литературно-критические статьи в газетах и журналах – не читать их. Дело в том, что я слишком слаб, чтобы не испытывать на себе их влияния, пусть даже незначительного. Буду пытаться сам, шаг за шагом, двигаться вперёд. Мне омерзительно оглядываться на себя, человека, старающегося не поддаваться, но без конца поддающегося настроению. Мне кажется, нужно успокоиться. Но всё это произойдёт в далёком будущем (конец первой части).

Передай жене: я огорчён, что она не придёт в день рождения императора. Видимо, даже «высокий стиль» моего приглашения не соблазнил её. Если обстоятельства позволят, утром в день рождения императора будь дома, пока я не позвоню. Не сможешь – ну что ж. Но если сможешь – не уходи. Мы договоримся о времени, и ты приедешь ко мне. Встретимся под Камакурой, погуляем, полюбуемся облаками. Не будет облаков – сойдёт и дым. В Камакуре сейчас повсюду в небо поднимается дым – это жгут листья. По вечерам, даже когда спускается туман, тянет дымком. Банально, но поэтично.

Рассказ Кумэ в этом месяце никуда не годится. Кое-какие хорошие места есть, но непонятно, ради чего он написан. And it may be unfavourable for Kume himself, I fear [229] . Disciples [230] что-нибудь скажут, я думаю. Вчера встречался с Гото, он хвалил твой рассказ в «Тэйкоку бунгаку». Но Кубо Кан считает, что лучше сделан «Люди, защищающие Ходзё». Гото говорил, что «Примирение» – плохой рассказ, а вот «Печаль еретика» намного сильнее. Он растолстел – прямо завидно. Читаю сейчас «Бесов». До «Карамазовых» не дотягивают, но всё равно увлекли меня (конец второй части).

229

И я боюсь, это может быть неблагоприятным для самого Кумэ (англ.).

230

Ученики (фр.).

ПИСЬМО ЦУКАМОТО ФУМИКО

30 октября 1917 года, Йокосука

Благодарю за письмо. Не ответил сразу же потому, что собирался в один из трёх дней – в субботу, воскресенье или понедельник – приехать в Таканаву. Но оказалось, что мне это не удастся. Поэтому и пишу.

Вечером в субботу приехал в Токио и начал с того, что встретился с приятелем из «Дзидзи симпо», потом отправился на Канду, купил в книжной лавке книги, которые ты просила, и часов в семь вернулся домой. Почти в одно время со мной пришли приятели, и мы допоздна проговорили о хайку. В воскресенье я ещё завтракал, когда зашёл Уэнояма Киёко-кун (есть такая писательница Сираки Сидзу, это её муж), принёс рекомендательное письмо от Кумэ и предложил купить у него картину, писанную маслом. Уэнояма-кун болен туберкулёзом, и у меня чувство, что полотна его полны бактерий, да и сами картины ничего не стоят, но он оказался в таком тяжёлом положении, что я обещал купить одну. (О самом Уэнояме-куне я напишу чуть позже.) Не прошло и часа после его ухода, как явился Танидзаки Дзюнъитиро-кун в чёрном пиджаке и красном жилете. Чинно усевшись, он начал оживлённо говорить о живописи, о литературе. Позавтракав вместе со мной, а потом и пообедав вместе со мной, он ушёл, пробыв часов шесть. После этого мне удалось выйти из дому, и я отправился по делам школы и по своим собственным делам в Хонго к Куроянаги-сану. У него я пробыл часов до шести, а оттуда поехал в Сибу. Брат только что вернулся из путешествия и много порассказал интересного – смотрю, уже десять часов, решил остаться ночевать. Утром в понедельник, в десять утра, в доме Гото Суэо в Хонго должно было состояться заседание редколлегии «Тэйкоку бунгаку», я тоже вроде бы её член, поэтому рано утром покинул Сибу и отправился к Гото-куну.

Нас угостили обедом, и Эгути Киёси-кун, который пришёл с опозданием, сказал, что хочет поговорить со мной. У меня не было времени, чтоб идти к нему, не было и времени, чтобы пойти с ним ко мне, поэтому я предложил: давай поговорим по дороге, так мы и проболтали всю дорогу от Хонго до Табаты. Вернувшись домой и поспав часок, я принял ванну – смотрю, уже пять и нужно возвращаться в Йокосуку. Я поел, переоделся и помчался в Симбаси.

В такой суете прошло три дня. В подобной суете я живу постоянно, но в один из трёх дней на будущей неделе приеду обязательно (возможно, во второй половине дня в понедельник). Иначе мне будет очень грустно.

Благодарю за фотографии. Круглая сделана превосходно – я взял её. Есть европейская картина такой же формы, и на ней изображено такое же лицо. Чья это картина и как называется, не помню, но знаю, что итальянская, эпохи Ренессанса. Возьму и портрет мужчины. Он мне тоже нравится. Так же прекрасно сделана круглая фотография Исо Нобу-сан. Её лицо напоминает старинную куклу хина.

Недавно твой брат прислал из Маньчжурии фотографию, на которой изображено, как бандитам отрубают голову. Казнь только что завершилась. Варварская страна Маньчжурия. Когда он вернётся из путешествия по этой варварской стране, ты его, бедного, будешь, наверное, ругать. Но было бы хуже, если бы он делал такие фотографии тайно, так что лучше не ругай. Я тоже собираюсь заняться фотографированием, но при моей лени даже представить себе не могу, когда возьмусь за это.

Я уже начал писать об Уэнояме-куне. У него и Сираки-сан больные лёгкие, а после того как они поженились, здоровье их сильно ухудшилось. У них двое детей, оба больны тем же, Сираки-сан из-за туберкулёза ампутировали ногу. Они никак не могут пристроить её романы и картины мужа, поэтому живут очень тяжело. Когда они жили в Мэгасаки, то, говорят, задолжав за квартиру, поодиночке бежали из дому, сделав вид, что отправляются путешествовать. Постель и все домашние вещи им, разумеется, пришлось бросить. Уэнояма-кун оставил живопись и стал работать в типографии, получая всего двадцать иен в месяц, так что и это их не спасает. Ужасное положение. При всем том Уэнояма-кун любит Сираки-сан. А может быть, и преклоняется перед ней. Я им очень сочувствую.

Что бы там ни было, я хочу сделать нашу жизнь счастливой. Обосноваться, я думаю, стоит в Камакуре. Нам нужно уютное гнёздышко, и маленький домик вполне подойдёт. Нужно, чтобы он выходил на солнечную сторону и хорошо проветривался. Всё это вселит в меня покой. Какая это будет радость!

Встречаясь иногда с похожими на распутниц писательницами или стремящимися стать ими, я всегда думаю: как хорошо, что ты, Фуми-тян, не похожа на них. Среди писателей немало тех, кто женится на такого сорта женщинах. Мне они не по душе, Фуми-тян, всегда оставайся такой, как ты есть. Тогда и я смогу стать на голову выше.

На этом кончаю. Вспоминай обо мне.

Акутагава Рюноскэ

ПИСЬМО МАЦУОКЕ ЮДЗУРУ

17 ноября 1917 года, Йокосука

Не мог присутствовать на встрече «Сандо-кай» из-за церемонии присвоения званий ученикам школы. В последнее время я безумно занят. Для новогоднего номера одного журнала пишу детективный рассказ. Надеясь, что мне за него хорошо заплатят, я несу всякий вздор. Но в душе волнуюсь. Слишком уж много этого вздора я нагромождаю. Но все-таки вещь получается занятная.