Чтоб знали! Избранное

На каком-то этапе сближения с мужчиной женщина перестаёт стыдиться своей пизды, а потом и выделений из неё. Однако самым страшным табу является не пизда, а моча и особенно фекалии. Как правило, женщина будет всегда стесняться испражняться перед мужчиной. Потому-то и становится понятной одержимость де Сада и ему подобных анусом и копрофилией. Переступается крайняя граница стыда, после которой для него не остаётся места. То есть, конечно, стыд может перекочевать в совершенно неожиданное место, вроде как у мусульман, когда, по рассказу Бертона [13] , баба падает с верблюда и у неё задирается платье, а ей не стыдно, потому что лицо осталось закрыто. Или как у китайцев: спеленатые ступни китаянок оставались закрытыми даже во время совокупления, и только для самого близкого любовника они распелёнывались. Но если оставаться в пределах европейской культуры, то копрофилия уничтожает все основы стыда. Потому-то от принятия ануса или дерьма, из него извергающегося, создаётся предельная близость с женщиной, ибо близость возникает только при преодолении стыда. Следовательно, максимальная близость – это максимальное уничтожение стыда. С помощью стыда мы отгораживаемся от людей, а если мы стыдимся себя, то мы отгораживаемся и от себя.

13

Бертон Ричард Фрэнсис – английский писатель и востоковед, первый переводчик на английский «Тысячи и одной ночи» и «Кама-сутры».

Ещё Монтень говорил, что своё дерьмо вкусно пахнет. Так вот, когда жажда слиться с женщиной настолько велика, что возлюбленная становится частью тебя, то и её дерьмо начинает вкусно пахнуть. Значит, речь идёт только о силе жажды слияния. Всё определяется существованием желания, ибо после оргазма уже нет стремления сливаться с женщиной и, следовательно, её дерьмо становиться чужим, отталкивающим.

Посторонний видит тебя в дерьме, и для него это просто грязь, он не знает, что это дерьмо твоей возлюбленной, которое становится уже не дерьмом, а её вожделенной частью. Нередко от избытка любви ты говоришь, что съел бы свою возлюбленную, ты кусаешь её плоть, представляешь, как откусил бы её грудь, ягодицу или губку пизды. А ведь у тебя есть настоящая возможность съесть часть её – её дерьмо или мочу. Ведь это единственная несомненная часть твоей любимой, поедание которой не нанесёт ей вреда и не причинит ей боли.

Всякий поглощает слюну любовницы в поцелуе только потому, что она ещё у неё во рту, а будучи выплюнутой на тарелку, слюна становится грязью. Так и дерьмо возлюбленной, находящееся ещё в её прямой кишке, должно быть желанным.

Но ни с одной другой женщиной, с которой я занимался анальным сексом, у меня не было желания доходить до её дерьма, а это значит, что я никого из них так сильно не любил, как Анну.

Это Анна подала мне пример и подтолкнула к своему анусу на нашей первой встрече: когда мы развернулись в единственное магическое число 69 (а все остальные – 3, 7, 13 и т. д. – это никогда не подтверждаемая мистика в отличие от всегда доступной демонстрации чуда шестидесяти девяти), тогда она стала лизать мне анус, а потом, вставив в него шевелящийся палец, отсосала семя.

Рядом с клеткой, где была Дерьмовочка и прочие овечки, стоял невысокий стол, на котором возвышался бидон молока с краником, из которого Анна подливала молоко в бутылки с сосками. Она легла на стол, конечно же на левый бок, и спустила джинсы. Вот оно, удобство анального секса – даже не нужно снимать джинсы, потому что женщине не требуется великодушно разводить ноги, наоборот, они у неё сжаты, и особенно при оргазме, а в анус входишь даже при плотно сжатых ногах. Так что при соблазнении женщины её утомительное сопротивление твоим усилиям раздвинуть ей ноги можно легко обойти стороной с помощью раздвигания ягодиц.

Часто перед тем, как ввести Анне член в анус, я вводил палец, намоченный слюной, и играл в её горячем нутре. Тогда я тоже засунул указательный палец и почувствовал твёрдую припухлость на стенке кишки. Я решил не прерывать наше совокупление, поиграл с ней и ввёл член. Мне казалось, что я ощущаю эту припухлость головкой. Я двигался, ощупывая размеры и расположение опухоли. Этот исследовательский медицинский процесс тоже хорошо отвлекал меня от оргазма, что было весьма кстати, так как Анна почему-то долго не могла кончить. Наконец мы разрядились в унисон залпом оргазмов, и после минуты смакования я выскользнул. На хуе были коричневые пятна. Я подошёл к клетке. Дерьмовочка стояла, покачиваясь на тоненьких ножках, у самой решётки. Я ткнул сквозь решётку свой член в морду Дерьмовочке. Она одним вдохом опознала любимое вещество и слизала всё коричневое да и меня обласкала заодно.

Анна следила за мной и расхохоталась. Шероховатый и горячий язык Дерьмовочки возбудил меня, и я снова зашёл Анне с зада. Она была готова на второй заход. Женщина – это вечный укор мужчине в своей постоянной готовности к совокуплению. Причём этот укор ещё и помножен на три отверстия.

Я вошёл и подумал, сможет ли она кончить, если я скажу ей, что я у неё нащупал.

– Тебе надо показаться проктологу, – сказал я.

– Почему? – остановила свои движения Анна.

– Мне кажется, что у тебя там опухоль. Я почувствовал пальцем.

– Думаю, это геморрой, – сказала она, успокаивая себя, и продолжила, причём весьма успешно, ибо кончила быстро.

Я вытащил и снова дал облизать его Дерьмовочке. Анна натянула на себя трусики и джинсы и подошла к клетке.

– Ты мне подал гениальную идею, – сказала она возбуждённо.

Анна взяла бутылку с молоком, подошла ко мне и стала водить соской по обильному коричневому, покрывавшему мой член. Соска тоже стала коричневой. Анна открыла дверцу, вытащила Дерьмовочку и поводила соской перед её носом. Овечка отреагировала, захватила соску в рот, и молоко, смешанное с дерьмом, ринулось в глотку овечке.

– Ты спас мою Дерьмовочку! – воскликнула Анна.

Я дождался, пока овечка опорожнила бутылочку.

– Мне пора ехать, – сказал я, – а ты всё-таки покажись врачу.

Я ехал домой. Путь занимал около часа, и я раздумывал об Анне и Дерьмовочке, не забывая о себе и вообще о человечестве.

Был у меня приятель, у которого любовница обожала анальный секс. Она его просила каждый раз, чтобы он сжалился и выеб её в зад. Но ему было противно, и удовольствия от этого он не получал. Он считал это грязью, а сам жил в такой грязной квартире, не убирая её годами, что даже запер две комнаты из трёх и в них просто не входил, так как грязь, собравшаяся там, была даже для него невыносима.

Так что он снисходил до желания любовницы раз в месяц, и это для неё был праздник. Тогда она стала брить лобок, который после этого обрастал такой колючей проволокой, что о том, чтоб прижаться к нему, не могло быть и речи. Нарастила шипы вокруг розы. И тогда её зад предстал для моего приятеля просто райским местом.

А тут я был такой щедрый, что всякий раз Анну в зад ухаживал. Она, конечно, не возражала, чтобы я и в пизде поплавал, но кончать она хотела, только когда я в анусе, и чтобы я кончал только туда.

Когда мы сходились на свиданье и бросались друг другу в приветственные объятия, моя рука естественно оказывалась на её ягодицах. Потом я проскальзывал ей под одежду, и первой лаской мои пальцы награждали её ждущий анус. Анна прижималась ко мне грудью и насаживалась задом на мой палец. Потом, когда член оказывался на месте моего пальца и мы оба приближались к оргазму, в самый яркий момент его, во мгновение, когда сверкала молния, я подносил свой палец, который побывал глубоко в её анусе, к носу и вдыхал запах её дерьма, и с громом изливался в прямоту её кишки.

Я чувствовал, что нельзя зацикливаться на дерьме, ибо в ту овечку превратишься. Я хотел быть наподобие собаки, которая может лизать суку по-всякому, но всё-таки основывается на пизде.

Мне требовалась нормальная женщина, озабоченная пиздой, а не прямой кишкой со сфинктером. Анна уводила куда-то в сторону от жизни, куда-то не туда. В область чувств, которые интересно испытать, но пребывать в них не хотелось. Это как путешествие в некую страну, любопытную, но оставаться в которой страшно. Или, скажем, это как наркотик, попробовать который интересно, но жить которым смерти подобно.