Чтобы ахнули

Мама всплеснула руками:

– Вот ты транжира! Зачем столько? И икру, боже мой, она ж такая дорогая!

– Мам, я премию получила за хорошую работу. Давайте праздновать, сегодня устроим пир и порадуемся…

– Купила бы себе что-нибудь дельное на память, жалко проедать первую в жизни премию, – проворчала мать, но отправилась ставить чайник.

Маша, отведя Тоню в сторонку, спросила:

– Ты что, передумала блузку шить?

Тоня всхлипнула:

– Мою ткань вчера всю выкупили… какая-то театральная студия…

– У тебя еще остались деньги?

– Осталась десятка…

– Отлично. – Маша положила руку на хрупкое Тонино плечико.

Маша уродилась высокой, крепкой и покровительствовала Тоне, словно была не младше на два года, а старше.

– Завтра поедем не в магазин, а на склад, там дешевле и выбор больше, наша трудовичка про него рассказывала. Я все найду, придумаю… ахнешь!».

Девочки в обнимку двинулись на кухню, где на плите весело посвистывал раскаленный чайник.

Маша смастерила Тоне нарядный сарафан из темно-синей ткани в белый горошек. Под сарафан она сшила строгую белую блузку со стоячим воротничком. В институте оценили, и даже суровый начальник показал Тоне большой палец.

1970-е годы

Папины презенты

Мой папа, Михаил Антонович Шляпин, часто ездил в командировки. Хорошо помню, как мама была этим недовольна: ей постоянно приходилось одной оставаться на хозяйстве, по вечерам сломя голову бежать после работы за мной в садик, а по утрам снова меня отводить. Так они с папой делали это по очереди, а тут, как мама выражалась, от меня спасу не было. Папа чувствовал себя виноватым и каждый раз вез в утешение какую-нибудь красивую, с его точки зрения, вещь. Он любил маму и гордился ею, она слыла в институте «комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей», как говорили позже про героиню фильма «Кавказская пленница» в исполнении актрисы Наталья Варлей, а он – тихим, незаметным студентом. Судьба их соединила на практике: они попали в одно учреждение.

Человеком папа был симпатичным и интеллигентным, но на редкость непрактичным. Из командировок привозил такие несуразные вещи, над которыми мама сначала плакала от смеха, потом просто смеялась, а потом не знала, что делать. Вот таким непутевым уродился мой папа. После одного такого «презента» мама строго-настрого запретила папе что-либо привозить, кроме продуктов и книг.

Однажды из Урюпинска папа привез маме ядовито-лилового цвета комбинацию, к тому же не вискозную, а нейлоновую: когда ее в руки брали, искры летели во все стороны. Более всего маму сразил цвет «разъяренной фуксии». Она потом подругам рассказывала, что Мишу в урюпинском сельпо ждали много-много лет: «Вот приедет товарищ Шляпин и купит наконец эту залежавшуюся комбинацию уникального цвета вырви глаз…» Я с трудом могла себе представить, как должна выглядеть разъяренная фуксия, но комбинация действительно оказалась незабываемой. Помню ее, как сейчас.

При каждом удобном случае мама попрекала отца этой комбинацией:

– Решительно никому бы в голову не пришло купить такую жуть. Один раз увидеть – и будет сниться в кошмарах всю оставшуюся жизнь. Ты же настоящий праздник устроил всем урюпинцам, теперь они смогут спать спокойно в отличие от меня.

Папа обиделся и перестал покупать вещи в командировках, разве что сыр привозил, ведь он работал в НИИ МЯСОМОЛПРОМе и ездил контролировать производство сыра на заводах по переработке молока. Как-то он нам рассказал, что на одном сыроваренном заводе лично наблюдал, как в огромный чан, в котором кипел плавленый сыр, свалилась крыса, деловито бежавшая по бортику по своим делам. Она бежала, бежала и упала прямо в котел…

– И что с ней стало? – ужаснулась я.

– Понятия не имею, никто ее больше не видел, – кротко пожал плечами папа.

Я представила, что в плавленых сырках можно нечаянно наткнуться на кусочки шерсти, хвоста, когтей, и прививку отвращения к этому виду молочной продукции получила на всю жизнь.

Да, случилось еще, что папа как-то раз ослушался маму и решился купить в подарок ценную вещь. В семидесятые годы, в самый расцвет эпохи дефицита, в провинции можно было отовариваться хорошими импортными вещами, например обувью, которая не пользовалась спросом у местного населения – дорого, да и некуда, в грязи утонешь. Так вот, папа отхватил чешские лакированные туфли-лодочки на тоненьких каблучках – красные, прекрасные-распрекрасные.

Он гордо поставил коробку с туфлями на кухонный стол и отошел подальше – полюбоваться на наше восторженное удивление. Его лицо сияло, мол, вот, мои дорогие девочки, какую вещь достал! Импортные лаковые туфельки, конечно, чудо! Несколько минут мама потрясенно взирала на лаковую красоту, не веря своим глазам. Придя в себя, подошла поближе, взяла одну «лодочку», покрутила в руках, посмотрела на подошву, разочарованно вздохнула и горько вернула туфлю в коробку. Затем медленно и печально вернулась на место: очевидно, впала в настоящий ступор. Помолчав, зловещим шепотом задала вопрос:

– Миша, а Миша… скажи, пожалуйста, кому ты ЭТО купил?

– Ну, кому-кому… кому больше подойдет. – Папа сразу напрягся, заподозрив что-то неладное. Лицо утратило победное сияние.

– Дело в том, Мишенька, – язвительно заметила мама, – что лично у меня сороковой размер ноги, а у нашей Ольки – тридцать шестой. И никому из нас никогда, ты слышишь, НИКОГДА не придется это надеть.

Наш папа, естественно, понятия не имел, какие размеры обуви мы с мамой носим, и решил купить нечто среднее, нейтральное.

– Самый ходовой – тридцать восьмой размер, – подсказали ему продавщицы.

– Может, у Оли нога еще вырастет?

– Она, Мишенька, уже давно выросла, хотя вполне вероятно, что лет через двадцать – тридцать ноги ее растопчутся, как у меня, и дорастут до искомого размера (тут я огорченно ойкнула), но тогда ей будет точно не до лаковых туфелек на шпильках, как мне сейчас…

Продавать в нашей семье никто никогда ничего не умел, так что несчастная дефицитная обувь долго томилась в своей коробке, пока мама не сообразила передать туфли своей портнихе Люське, та быстро нашла покупательницу, и деньги наконец вернулись в семью.

– Миша, не смей, слышишь, больше не смей ничего привозить из своих дурацких командировок! – еще долго не могла успокоиться мама. – Как я все это выдерживаю?!

Почему мама терпела, несмотря на промахи? Да просто папа был честным и порядочным человеком, очень хорошим человеком, пусть и ужасно непрактичным.

Как-то папу выбрали на работе в местком, и не просто в местком, а председателем. Начало девяностых годов… В стране уже не просто дефицит, а тотальный дефицит: все по талонам. Магазинные полки опустели. Целых пять лет товарищ Шляпин трудился на ниве утомительной общественной работы и за эти годы не принес домой ни одного талона.

– Хоть бы ковер какой захудалый купил в честь своей безупречной благотворительной деятельности, – сокрушалась мама, когда папа ушел на пенсию.

Я хотела ей напомнить, что она сама всю жизнь отучала папу от покупок, но благоразумно промолчала. С нашей мамой спорить бесполезно.

Зато в моей благодарной памяти навеки остались папино бескорыстие и скромность.

Молоко с препятствиями

Славины родители отправились в Якутию за длинным рублем. Золотодобыча – вредное производство, климат тяжелый – девять месяцев зимы, – зато платят хорошо и даже талоны дают на молоко. Молоко в Славиной семье все уважают, так что талоны быстро заканчиваются, тогда мама выдает Славику рубль, и тот с удовольствием бежит через большую дорогу к тете Дусе, заведующей металлической бочкой на колесах с надписью: «Молоко».