Чтобы царствовал один в мире Черный Властелин

Его пальцы медленно опускались вдоль позвоночника, от шеи вниз, пока не задержались на том волшебном месте чуть ниже талии, прикосновение к которому мгновенно превращало Аню в созревший персик. Персик, который вобрал в себя весь жар южного солнца, благоухает и сочится соком, такой мягкий, бархатистый, нежный… Похоже, точка Джи у меня на хвосте, смеялась она. Ни один мужчина до сих пор не подозревал о существовании тайной кнопки, кто-то мог коснуться ее случайно, но эта ласка вовсе не была случайной. Больше всего ей хотелось, чтобы сладкая пытка продолжалась вечно, — и одновременно чтобы она скорее прекратилась, принеся еще большее наслаждение.

Впрочем, был еще чей-то нудный писклявый голосишко, который ныл, словно комар. Колыванова, дура, зудел он, это же дракон-оборотень, людоед, что ты делаешь, идиотка? Но Аня только отмахнулась.

То, что пряталось за анютиными глазками, красноречиво упиралось ей в живот, и она потянулась к завязкам брэ, чтобы убрать это досадную преграду. Но тут Вася посмотрел на нее своими невероятными бирюзовыми глазами и сказал:

— Анна, пожалуй, нам не стоит этого делать.

Аня опешила.

— Что?! — прошептала она, не веря своим ушам. — Это еще почему?

— Ну… Мне кажется, это… не слишком этично. Все-таки Слава…

— Слава мне не муж, не любовник и даже не друг, — зашипела Аня, взвившись серебристой нагайной, раздувая невидимый очкастый капюшон. — И ты прекрасно знаешь, каким образом я оказалась его наложницей. Фу, до чего же мерзкое слово! Поэтому ничего неэтичного я тут не вижу.

— Но все-таки он мой друг… — Вася отвел взгляд.

— Ах, он твой друг?! Когда я его спросила, друг ли ты ему, он сказал что-то такое, вроде, «ну, можно и так сказать», — без зазрения совести Аня спалила Славу и вовсе не собиралась мучиться из-за этого какими-то угрызениями. — Насколько я знаю, вы с ним заключили сделку, чтобы обоим остаться в живых. Это ты называешь дружбой?

— Я от этой сделки получил больше, чем он, — покачал головой Вася. — Если бы Слава отказался, нам пришлось бы сражаться дальше. Или он убил бы меня, или я его, но тогда на следующий день объявили бы новый набор кандидатов. Так что… я у него в долгу.

Ну уж нет, подумала Аня, что называется, закусив удила. Все подобные разговоры

— в пользу бедных. Либо это драконье чучело сделает с ней то, чего она хочет, либо…

— Анна, прости, но я не могу, — со страданием в голосе сказал Вася.

— Не можешь или не хочешь? — уточнила Аня, демонстративно глядя на анютины глазки, которые продолжали цвести и колоситься. При этом в голову ей настырно лез древний анекдот. Как называют мужчину, который хочет, но не может? — Импотент. — А который может, но не хочет? — Да сволочь он, сволочь!

— Хочу. И могу, — раздувая ноздри, как скаковая лошадь, ответил Вася. — Но… не могу. И… не хочу.

Аня провела пальцами по его щеке, так легко, словно это было крыло бабочки — чтобы не стряхнуть пыльцу, чтобы она смогла улететь. А потом коснулась языком его соска, который мгновенно сжался в горошину, при этом кожа вокруг подернулась морозными мурашками. Его рука скользнула на ее бедро — тяжело и горячо.

— Правда не хочешь? — спросила Аня с теми особыми глубокими нотами — низкими, похожими на черный бархат, идущими из самой глубины женского существа, нотами

— смертельным оружием, против которого мужчина бессилен. Особенно если они сопровождаются тонким росчерком ногтя. Росчерком, спускающимся от груди по животу, все ниже, ниже… И взглядом из-под ресниц — темным, бездонным, как Марианская впадина, опасным, как лезвие бритвы… — Не пожалеешь потом? Через… — она посмотрела на «Ориент», — через пять часов и двадцать минут ты снова станешь драконом. А я уйду. И больше ты меня никогда не увидишь. Уверен, что твой мифический долг стоит того, чтобы отказаться от единственной возможности?..

— Анна… — прошептал Вася, сдаваясь.

Она запрокинула голову, и его губы пробежали по ее подбородку и по горлу. Пальцы нырнули под платье, рисуя под грудью полукружья-улыбки. А потом опустились ниже и нашли еще одно волшебное потайное местечко, от которого по ее телу снова побежали горячие, сладкие и одновременно соленые волны. Волны эти становились все сильнее, выше, это был шторм, ураган, цунами, они сносили все на своем пути…

— Едрить твою в корень!.. — сказал знакомый голос.

— Ты не поверишь, Слава, — усмехнулся Вася, оставив руку там, где она была, — но…

Если скажет «это не то, о чем ты подумал», врежу коленом по яйцам, решила Аня, не задумываясь, что сделать это будет несколько затруднительно.

— Но это действительно то, о чем ты подумал, — закончил фразу Вася.

10. Мастная история Черного Властелина

— Прошу прощения, Ваше Темнейшество, — глава госбезопасности смотрел на Славу оловянными глазами снулой рыбы. — Однако я вынужден задать ряд вопросов. Ситуация чрезвычайная, и чтобы принять действенные меры, нужно в полной мере выяснить, что произошло и что послужило тому причиной. Еще раз прошу меня простить.

Чувство дежавю было таким сильным, что Слава незаметно ущипнул себя за руку. Нет, похоже, он не спал. Действительно все повторялось. Повторялось дурным, абсурдным фарсом. Уже в четвертый раз.

Да, Славик, ты реально победитель по жизни. Надо было родителям тебя Виктором назвать. Для полного соответствия.

В детстве он был самым обыкновенным пацаном, который с молоком матери впитал Великий Сочинский Закон. Весь мир развлекается и тратит деньги, и только аборигены обречены на каторжный труд — обслуживание высшей расы Отдыхающих. Из этого закона проистекала главная цель жизни: сломать систему. Ни одна сочинская девчонка не мечтает стать горничной в санатории — так же как ни один сочинский мальчишка не мечтает стать официантом или спасателем на пляже. Ни в коем случае! Только в Москву, на худой конец — в Питер. Порвать там всех в лоскуты, обрести крутизну, сравнимую разве что с Эверестом. А потом вернуться в ранге всесильного Отдыхающего. В бархатный сезон. С чемоданом денег. Нет, с толстым портмонетом платиновых банковских карт. И чтобы бывшая одноклассница убирала номер пятизвездочного отеля, а бывший одноклассник открывал дверь на входе или нес чемоданы. На худой конец, заправлял бензином авто.

Впрочем, некоторые умудрялись и на месте неплохо устроиться. Но родители Славика были не из этой хитромудрой касты. Они зависли в том плюшевом мирке, где «Солнышко лесное» и «Караганда — космос».

Картошка с тушенкой и чай с дымком? Ничего нет в мире вкуснее. Одежда, висящая на вбитых в стену гвоздях? Ничего страшного, зато новую палатку купили. «Смотри, какая красота!» Славик, прошагавший двадцать километров по горам, натерший ноги и пожранный комарами, угрюмо молчал. Горы он ненавидел. Они отвечали ему тем же и, в конце концов, поставили шах и мат. Забрали родителей, накрыв их лавиной на Эльбрусе. Ему тогда только исполнилось четырнадцать.

Славу взял к себе брат отца, у которого своих детей было четверо. Никто из родственников не был ему рад, но и в детдом отдать совесть не позволила. Или пенсия, которую он получал как сирота. Вместе с деньгами за сданную жильцам двушку в панельной пятиэтажке.

Жил Слава на холодной веранде дядиного дома, а летом, когда и ее сдавали отдыхающим, перебирался на раскладушку под грецким орехом. Кусок за столом ему всегда доставался самый худший, одежду он донашивал за старшими братьями. В общем, классика жанра.