Чудеса как признак жизни
Шрифт:
Вдруг сзади голос: «Ты чего такой пасмурный? Хуже погоды!» С участием кто-то спрашивает, не издевается. Почему бы и не ответить? Так и так, отвечаю, веселый у вас городок. И улыбку, соответственную случаю, продемонстрировал. Получилось! «Слушай, хватит тут помирать, народ пугать. Я тут живу неподалеку – пошли ко мне! Поешь, переночуешь. Я ж вижу, что нелегко». Я, честно, встревожился: «Не-не-не! Я не из „этих“, понял?!» «Не городи ерунды. Все нормально. Помощь тебе предлагаю, понял?» – искренне сказал парень, даже обиделся.
Хотя потом признался, что и понять мою тревогу мог вполне: мало ли там кто по городу ошивается. Впрочем, и меня тоже тогда можно было испугаться: так себе вид. В общем, пригласил меня к себе домой, приготовил
Наутро он отвел меня до автобусной остановки, поговорил о чем-то с шофером, тот моргнул другому – так или иначе, в тот же день я оказался в нужном мне датском городе. Сытый, выспавшийся и довольный жизнью и новым приключением.
Таких вот случаев, когда люди предлагали от всего сердца кров, ночлег и еду, я могу перечислить множество. То ровесник в Будапеште спасает тебя из насквозь промерзшего зала ожидания вокзала, то ночью французский араб подбирает тебя, потерявшего последнюю надежду, на автостопе где-то под Нантом, то супруги-голландцы вытаскивают из реки, куда провалился, то немцы спасают от смерти, – случаев, повторюсь, очень много.
Два случая крепко запомнились. С чеченцами. Первый – самый неприятный – был в поезде из Варшавы в Берлин. В купе оказались четверо: молодой чеченец, англичанин, полячка и я. По натуре я человек не из разговорчивых, поэтому сидел в стороне, в беседу не вступая, – журнал какой-то читал немецкий. А англичанину не терпелось познакомиться с попутчиками – начал выспрашивать соседа.
Полячка переводила, благо русским языком владела. Диалог англичанина и чеченца быстро прекратился после того, как последний ответил, в чем же он видит лучшее будущее для своего народа: «Всех русских вырежем – тогда и будет хорошо». Дальше ехали в напряженном молчании: англичанин смотрел в окно, полячка вжалась в кресло, я демонстративно изучал журнал, потом другой. На границе нужно было показать паспорта. Когда юный ваххабит или кто он там есть / был увидел мой российский паспорт, то произнес:
– Брат, помоги, а? Мне сто марок очень нужно. Помоги, брат.
– Не понял. Ты же только что говорил, что для тебя значат русские. Не очень-то, похоже, мы братья.
Тут начались угрозы, которые прекратились с появлением сначала пограничников, а потом и полицейских, уведших попутчика в участок. Впечатление, сами понимаете, не из приятных. И оно, увы, много значило для моего отношения к чеченцам долгое время.
До тех пор, пока в ужасном международном автобусе не познакомился с другим чеченцем. Сказать, что тот автобус ужасный, – ничего не сказать: мертвящий холод на борту, наглые водители, невозможность пересесть на другой автобус. Хотя бы просто потому, что нет денег на билет. То есть вообще нет – наглухо. Нет и еды. «Ну, и не в таких переделках бывали, – произнес мой сосед, извлекая из сумки свертки с едой. – Угощайся, парень!» Слово за слово, оказалось, что едет он аж из самого Грозного, убегая от войны (на дворе был тогда 1995 год). Многое рассказал, все больше со слезами. О том, что творили сначала дудаевцы, потом другие, сменившие их, «борцы за веру» в когда-то мирной Чечне. О том, как прятались по подвалам, изредка выбегая на улицу, чтобы найти или выпросить у наших солдат хлеба. О том, как попали под наш артобстрел, когда был дан «зеленый коридор» для беженцев… Многое рассказал. «В конце концов, – говорит, – спасся чудом. Сейчас вот пробираюсь в Германию, там какие-то дальние родственники живут. Обещали приютить. Вот и еду».
К концу поездки мы почти сдружились. Он с удовольствием угощал припасами: «Иначе нельзя! Мы же соседи!» Я попутно переводил какие-то письма, помогал ему чем мог в дороге, старался, короче, есть его хлеб не даром.
Две ночи в дороге – в конце концов приехали в Берлин, где я должен был выйти. А дальше – автостопом к друзьям и на работу. Чеченцу надо было ехать еще дальше. На прощание мы обнялись, он опять всплакнул. Я вскинул рюкзак на плечи, зашагал прочь от автобуса. Вдруг – голос сзади: «Эй, стой! Погоди, дорогой!» Оборачиваюсь: бежит мой чеченец, в руках что-то держит. «Слушай, я ведь все равно скоро приеду, там меня родственники накормят-приютят. Вот, у меня несколько марок осталось – возьми, а? Я же знаю – тебе куда-то далеко надо ехать! Так что возьми – пригодятся!» Быть попрошайкой – свинское дело. «Не буду я брать ваши деньги, – отвечаю. – Вы что?» – «А я тебе как старший младшему говорю: возьми! Иначе обидишь! Ты меня вон выручил так в дороге – письма мне переводил! Бери, говорю».
Втиснул он мне в карман эти марки, хлопнул по плечу и успел заскочить в уезжавший автобус. Стою я на перроне озадаченный: денег хватит
на поезд до друзей. М-да. И поесть даже можно.Такие вот истории.
Я намеренно не говорю про помощь от братьев по вере – православных. Намеренно рассказываю о помощи, часто чудесной, от не только не православных, но даже иноверцев-мусульман или язычников-огнепоклонников и вообще атеистов. Вполне допускаю, что годы странствий, этого юношеского «Sturm und Drang» [2] , даны мне были Христом для того, чтобы внимательнее читать притчу не только о блудном сыне, но и о милосердном самарянине.
2
«Sturm und Drang» (нем.) – «Буря и натиск».
И я не могу не молиться – дома, конечно же, в своей частной молитве, – о всех тех, кто творил мне благодеяния, кто встречался мне на пути, а то и спасал от смерти. Ведь благодарить людей, делающих нам добро, – это даже не тот «минимум», который заповедан нам Христом, это – ветхозаветная «детскость», которую мы, наверное, должны бы были давно перерасти, научившись молиться и за врагов.
Оттого так резануло вот это свечное: «Мы, православные, молимся только о православных».
А записки с японскими, китайскими и корейскими именами от французских монахинь я все-таки передал священнику в Бари. Тот улыбнулся: «Конечно, будем молиться! Неофициально!»
Паршивая овца Гётшендорфа. Часть 1
Помните профессора-датчанина из «Осеннего марафона»? [3] Наивный, смешной ученый-славист Билл Хансен, попавший в ученики к бесподобному Леонову с его «тостующий» и «тостуемый», которые обязательно «пьют до дна», потом залетевший в «трезвователь», откуда его выручал Басилашвили, вызывает добрую улыбку и спустя почти сорок лет с выхода фильма Данелии.
А что, если вглядеться в человека, который сыграл этого профессора, по-настоящему? Оказывается, тут будет место не только для доброй улыбки, но и для настоящего уважения, а то и почтения: совсем уж человек, сыгравший Хансена, не наивен.
3
«Осенний марафон» – советский фильм 1979 г., реж. Ге оргий Данелия.
Итак, Норберт Кухинке. Именно он сыграл профессора-слависта. Никакой Норберт не датчанин, конечно, а самый настоящий немец. Причем очень хороший журналист: работал долгое время в «Шпигеле», потом в «Штерне», будучи московским корреспондентом этих журналов в самое что ни на есть «застойное» время, в 70-е годы. Тут он и встретился с Данелией, который пригласил Норберта сыграть в новом фильме.
Никаким растяпой или разиней Кухинке не был, конечно: если уж брался за работу, то делал ее на совесть. И если уж попал в Россию, то изучал ее по-настоящему, научившись отличать наносное, «советское», от подлинного, русского. Поэтому и предпочитал общаться не с советскими чинушами в галстуках, а с нормальными людьми. Чинуши, кстати, по словам Норберта, вызывали в нем отвращение: они утрачивали элементарные связи с действительностью, относясь к человеку только согласно его номенклатурному положению. А вот люди – это да, Кухинке в них просто влюбился. Будучи дотошным журналистом, он, разумеется, не верил официозу и пропаганде, а будучи журналистом честным, не верил ни тому ни другому с обеих сторон. Изучая жизнь России, он ходил по оставшимся православным церквам страны. Искренне верующий человек, он проникся красотой Православия – что эстетической, что духовной – и решил по мере своих сил познакомить с ним своих соотечественников. О том, получилось ли это у Норберта Кухинке, и идет речь сегодня.
Вернувшись из России домой, он взял и построил… монастырь. Самый настоящий. Не сразу, конечно: потребовались долгие годы, чтобы выносить и родить эту идею, чтобы изменились к лучшему времена. Но – взял и построил. Нашел в провинции Укермарк деревушку Гётшендорф, уже успевшую хватить всех прелестей перемен и начинавшую хиреть, купил там дом и, используя свои знакомства и влияние – что в Германии, что в России, – вдохновил людей идеей постройки православного монастыря. Люди, конечно, обалдевали сначала: католик строит православный монастырь! Но потом, проведя пару часов за беседой с Кухинке, во всем с ним соглашались и вдохновение его разделяли. Так и получилось, что ровно десять лет назад глухая немецкая провинция вдруг стала донельзя интересной не только для праздных туристов, но и для людей, занятых серьезными поисками. А искать есть что.